Жан-Кристоф Гранже - Лес мертвецов Страница 15

12

20.30.

Жанна заехала в суд, но опросы свидетелей отменила. На это у нее не осталось сил. Переделала кое-какие текущие дела. Подписала повестку на имя Мишеля Дюнана, похотливого мерзавца, отравившего свинцом целое здание. Бегло просмотрела другие досье. Но вплотную заняться Восточным Тимором так и не решилась. Завтра. Так она протянула время до сеанса у психоаналитика. Только это и могло ей помочь…

И вот она дома. За окном темнело, разбухшее от дождя небо, казалось, ждало лишь ночи, чтобы разверзнуться вновь. Она стояла на кухне, не двигаясь, не снимая отсыревший пиджак, и разглядывала китайскую еду, купленную неизвестно зачем. Есть совсем не хотелось.

Никак не выкинуть из головы погибшую женщину. Изуродованную. Расчлененную. Обглоданную. Ее прозрачные глаза на заплывшем кровью лице. Раскиданные руки и ноги. Внутренности. А еще — рисунки на стенах, темные, словно машинная смазка… Вспоминались лаборатории — слишком белые, слишком стерильные. Застывшее лицо Бернара Павуа. Его очки, как у Элвиса Костелло. Погибло лишь это воплощение Нелли. Ее душа продолжает странствие.

Вдруг желудок скрутило от боли. Чувствуя, что ее вот-вот вырвет, Жанна бросилась к раковине. Но ничего не вышло. Она включила кран с холодной водой. Подставила лицо под прозрачную струйку. Пошатываясь, выпрямилась, схватила мешок для мусора и швырнула в него китайскую еду. Странное ощущение — как будто она поела. Мусорка, желудок, не все ли равно.

Она зашла в спальню за чистой одеждой. Жанна жила в безликой трехкомнатной квартирке на улице Вьё-Коломбье. Белые стены. Темный паркет. Кухня с современным оборудованием. Одна из тех отремонтированных квартир, куда столица ссылает многотысячную армию своих холостяков.

С облегчением она встала под душ. Обжигающая струя смыла с кожи дождевую воду и пот. Жанна укуталась в пар, в шум воды, словно растворилась в ней. Она все время ступает по краю пропасти. А вдруг на нее вновь обрушится депрессия? Она нащупала флакон с шампунем. Одно это простое прикосновение успокоило ее. Как будто она промывала не только волосы, но и мысли.

Из-под душа Жанна вышла немного успокоившись. Вытерлась. Расчесала волосы. Увидела в зеркале свое отражение и на какое-то мгновение не поверила, что это жесткое, замкнутое лицо принадлежит ей. За день она постарела лет на десять. Черты заострились, скулы выступили еще сильнее. Глаза запали, в уголках залегли морщинки. Впервые она порадовалась, что Тома ей больше не звонит. Что никто ей больше не звонит. Сейчас она испугает кого угодно.

Она вернулась в гостиную. Послеполуденные ливни напитали воздух влагой. Словно сама ночь истекала потом. На низком столике лежал крафтовый конверт с ее именем. Запечатанный оригинал и копия с записями рабочего дня Антуана Феро.

Вот что поможет ей отвлечься.

Жанна быстро подготовилась к ритуалу. Кофе и стакан газировки (эту привычку она вывезла из Аргентины). Темнота. Ноут. Наушники. Она свернулась на подушках, словно кошка. Сунула диск в дисковод.

— Мне все время снится один и тот же сон, — произнесла женщина.

— Какой?

— Золотой ангел прилетает и спасает меня от гибели.

— Гибели?

— Я выбрасываюсь в окно.

— Самоубийство?

— Да, самоубийство.

— А в жизни вы уже предпринимали подобные попытки?

— Вы же знаете. Три года депрессии. Два месяца в больнице. На год у меня парализовало лицо. Так что да, я уже «предпринимала попытки», как вы выразились.

— Вы пытались выброситься в окно?

— Нет.

Психолог помолчал, как бы приглашая ее подумать.

— Вообще-то да, — призналась женщина.

— И когда?

— Понятия не имею. Это мой самый… забытый период.

— Постарайтесь припомнить обстоятельства. Где вы тогда жили?

— На бульваре Генриха Четвертого, в Четвертом округе.

— Рядом с площадью Бастилии?

— Да, на самой площади.

Антуан Феро больше не задает вопросов. Все происходит так, будто он обладает детектором лжи, который позволяет ему распознавать в потоке слов легкую дрожь, деталь, способную открыть душу пациента.

— Припоминаю, — шепчет женщина. — Я открываю окно. Вижу небо… В нем Дух… Дух Бастилии.[15] Он сверкает в пасмурном небе. В голове у меня все переворачивается. Пустота уже не манит меня. Меня пронзает мощь ангела. Его сила. Он удерживает меня внутри. Подталкивает к жизни. — Она зарыдала. — Я спасена… Спасена…

Кабинет доктора Феро — словно «Тысяча и одна ночь». Истории. Судьбы. Люди. Жанна невольно сравнила поведение психиатра со своим собственным, когда она раскалывает подозреваемых. Подход у нее прямо противоположный. Жанна допрашивает своих «пациентов», чтобы засадить их в тюрьму. Феро задает вопросы, чтобы их освободить. Но в сущности цель одна — подтолкнуть их к признанию…

Жанна снова прислушалась. Особенно к голосу Феро. Мягкий, обволакивающий, словно уютное, теплое и вместе с тем прохладное гнездышко, где так легко раскрыться. Что-то растительное, как листья, сомкнувшиеся вокруг цветка.

Она увеличила скорость воспроизведения. Остановилась на одном случае. Взволнованная, торопливая речь. Мужчина говорил. Умолкал. Заговаривал снова. Слова цеплялись друг за друга. Ассоциации. Аллитерации. Противопоставления. Немного напоминает старинную игру. Вкусные пирожки… Рожки козла… Злая, как мегера… Гера ревнива…

Пациент описывал свой сон и обстоятельства, при которых он его видел. Прежде чем лечь спать, он просматривал журнал «Правила игры». Название навело его на мысль о Жане Ренуаре, снявшем одноименный фильм. Но приснился ему другой фильм Ренуара, «Человек-зверь», в котором Жан Габен ведет паровоз. Страшные, незабываемые черно-белые кадры мчащегося на полной скорости поезда и трагическая маска управляющего им Габена. Во сне это видение ассоциировалось с заключительной сценой чеховской пьесы, пациент не помнил, какой именно, где герои обмениваются последними репликами, а вдали в это время слышен гудок паровоза. Увидев этот сон, он потом весь день не мог избавиться от неясной тревоги.

Теперь ему вспомнилась еще одна подробность. Когда он учился на филфаке, то написал для театрального семинара комментарий об этой чеховской пьесе. В заключении он отметил, что в психоанализе появление поезда во сне символизирует смерть. Сейчас он припомнил кое-что еще. Выполнив это задание, он впал в депрессию. Два года не посещал университет. Как будто несколько строчек, написанных им о русской пьесе, а главное, о прибытии поезда где-то за сценой, вызвали этот срыв и внушили ему мысль о смерти.

Сегодня, благодаря сну и кушетке, он осознавал и другое обстоятельство. Событие, которое он никогда не связывал с этой историей. В то время мать, воспитавшая его одна, снова вышла замуж. Той самой весной она переехала к мужу, оставив квартиру. Поезд — смерть — ворвался в чеховские диалоги и в тот комментарий. Как и в реальность. Он унес вдаль мать, тем самым убив его в собственном сознании.

Жанна слушала как зачарованная, уставившись в темноту широко раскрытыми глазами. Она утратила представление о времени — и даже о пространстве. Плыла в потемках, неотрывно следуя за мягким и спокойным голосом Феро, слившись с этими голосами, которые пронзали ее и завораживали.

Внезапно она очнулась. Взглянула на часы. Два ночи. Ей надо поспать. Чтобы завтра быть в форме. И так сегодня весь рабочий день пошел насмарку…

Она быстро прослушала вечерние сеансы. Последний, на посошок. Остановилась на шестичасовом пациенте.

— Вы не ложитесь? — спросил Феро.

— Нет.

— Тогда присядьте. Устраивайтесь поудобнее.

— Нет. Вы же знаете, дело не во мне.

Властный низкий голос с испанским акцентом звучал сухо.

— Есть новости?

Тон Феро изменился. Стал напряженным, нервным.

— Новости? Его припадки все сильнее и сильнее.

— Что он делает во время припадков?

— Не знаю. Он исчезает. Но это опасно, я уверен.

— Я должен его увидеть.

— Невозможно.

— Я не могу поставить диагноз, не поговорив с ним, — возразил Феро. — Не могу лечить его через посредника.

— Все равно из этого ничего не выйдет. Вы ничего не увидите. Ничего не почувствуете.

— Позвольте мне судить самому.

Эти слова Феро произнес с необычной для него властностью. Он стал почти агрессивным. Но испанца, похоже, это не смутило.

— Недуг у него внутри, понимаете? Скрытый. Невидимый.

— Я здесь только и делаю, что охочусь за подавленными тайнами, о которых не подозревают даже их обладатели.

— У моего сына все иначе.

— В чем же разница?

— Я вам уже объяснял. Бояться следует не моего сына. А того, другого.

— Значит, он страдает раздвоением личности?

— Нет. У него внутри живет другой человек. Или, скорее, ребенок. Ребенок, у которого своя история, свое развитие и свои требования. Ребенок, который вырос внутри моего сына. Словно раковая опухоль.