Пьер Леметр - Жертвоприношения Страница 15

— Ладно, — сообщает она ласково. — Сегодня моя смена, но я ведь дежурю не каждый день…

Ну что за работа!

Не все штрафы собираются у нее в кармане, она их распределяет — туда-сюда. Каждый раз как открываются застекленные двери, в лицо Камилю ударяет холодный воздух, но облегчения он с собой не приносит.

Камиль очень устал.

Никуда ее переводить не будут.

Не раньше чем через день или два, отвечает девушка по телефону. Но я не собираюсь тут гнить два дня на стоянке. Я уже достаточно жду.

Почти восемь вечера. Странное время для полицейского. Он уже собирался выходить, но вдруг задумался, погрузился в свои мысли, уставился на застекленные двери, как будто впервые их видит. Еще несколько минут, и он смотается отсюда.

Время настало.

Отъезжаю и встаю на другом конце стоянки, здесь, у самой стены ограждения, никто не паркуется. Слишком далеко от входа и в двух шагах от запасного выхода, через который я смогу войти, если на то будет воля божья. И лучше, чтобы она у Него оказалась, потому что я чувствую себя не в настроении.

Выхожу из машины, снова пересекаю стоянку и быстро оказываюсь у запасного выхода.

Вот и коридор. Никого.

Вдалеке вижу спину недомерка-полицейского, который никак не может додумать свои мысли, ничего, ему сейчас будет о чем подумать, ему мозг вынесет от происходящего — за мной не заржавеет.

Когда Камиль уже толкает застекленную дверь, ведущую на стоянку, он неожиданно вспоминает о звонке из префектуры и понимает, что случаю было угодно назвать его самым близким человеком Анны. Очевидно, что это не так, но именно ему придется сообщить о случившемся остальным.

Но кто они — «остальные»? Как бы он ни старался припомнить, он больше никого не знает в Анниной жизни. Он видел на улице кого-то из ее коллег, например одну сорокалетнюю женщину с небольшим количеством волос на голове и большими усталыми глазами, которая шла мелкими ровными шажками, как будто трусила по улице. «Моя коллега», — сказала Анна. Камиль старается припомнить ее фамилию — Шарра? Шарон?.. Нет, Шаруа, эту фамилию называла Анна. Они тогда шли по бульвару, на Анне было синее пальто, и женщины улыбнулись друг другу как знакомые люди. Камилю она показалась трогательной. Анна отвернулась и прошептала, улыбнувшись: «Просто чума».

Он всегда звонит Анне на мобильный. Перед выходом из больницы Камиль пытается найти ее рабочий телефон. Восемь часов вечера, но мало ли… Женский голос: ««Вертиг и Швиндель»», здравствуйте. Мы работаем…»

Камилю показалось, потому что он уже переживал подобное с Ирен. Через месяц после ее смерти он по ошибке набрал собственный номер и услышал голос Ирен: «Здравствуйте, вы позвонили Камилю и Ирен Верховен. Сейчас нас нет…» Он тогда разрыдался.

Оставьте сообщение. Он начинает бормотать: «Я вам звоню по поводу Анны Форестье… она в больнице и не сможет… (чего не сможет?) не сможет прийти на работу, по крайней мере в ближайшее время. Несчастный случай… ничего серьезного, да нет, серьезно… (как бы это выразить?) она вам вскоре перезвонит… если сможет». Выступление путаное и бессвязное. Он отключается.

Его просто захлестывает раздражение.

Он оборачивается. Медсестра насмешливо смотрит на него.

Вот и третий этаж.

Справа лестница. Все предпочитают лифт, на лестницах никогда никого нет. Особенно в больницах, здесь думают о здоровье.

В «Mossberg-500» ствол сорок пять сантиметров с копейками. Пистолетная рукоятка, все влезает в большой внутренний карман плаща, но идти приходится немного вытянувшись, как робот, очень чопорно, потому что винтовку нужно прижимать к бедру, — иначе невозможно, так как в любой момент может понадобиться стрелять или уносить ноги. Или и стрелять, и уносить ноги. Что бы там ни было, необходима точность. И мотивированность.

Недомерок ушел, она в палате одна. Если бы он еще был в больнице, обязательно услышал бы шум заварушки, пришлось бы подниматься, а иначе это — профессиональная непригодность. Хотя я за его будущее много не дам.

Вот второй этаж. Коридор. Он тянется через все здание. Лестница с противоположной стороны. Теперь подняться на третий этаж.

В общественных службах есть преимущество: у них столько работы, что им ни до кого. В коридорах страдающие семейства и нетерпеливые друзья, входят и выходят из палат на цыпочках, как в церкви, — учреждение внушает робость. Навстречу попадаются озабоченные медсестры, у которых и спрашивать-то ничего не отважишься.

В коридоре никого. Можно подумать, бульвар.

Палата 224 с другой стороны здания — идеальное расположение для отдыха. Но извините, придется все же побеспокоить.

Делаю несколько шагов. Нужно осторожно открыть дверь, винтовка с нарезным стволом такого грохота наделает, если упадет на пол в больничном коридоре, что все тут же всполошатся, — куда им понять. Дверная ручка поворачивается, как смазанная маслом. Просовываю правую ногу в дверь, перекладываю «Mossberg» из одной руки в другую, плащ слегка приоткрывается, она лежит на кровати, мне с порога видны ее ноги — как у мертвеца, они неподвижные, как будто чужие… Немного наклоняюсь и вижу уже все тело… Ну и вид, господи прости!

Хорошо я, однако, над ней поработал.

Голова повернута, слюна течет, веки набухли — да уж, за такой не подумаешь приударить! Приходит в голову выражение «квадратная башка». Очень точно. Образное выражение. Ее голова кажется просто прямоугольной, как обувная коробка, это, конечно, из-за бинтов, но цвет лица впечатляет. Пергамент. Или белая простыня. И все раздутое. Если у нее были планы на вечер, придется отложить.

Нужно стоять на пороге и, главное, чтобы она увидела винтовку.

Кто ж приходит с пустыми руками?

Хотя дверь в коридор широко открыта, она не просыпается. Стоило, конечно, напрягаться, чтобы тебя так принимали, — спасибо большое. Обычно тяжелораненые, как звери, нутром чуют. Она сейчас проснется, вопрос нескольких секунд. Инстинкт самосохранения. Взгляд упадет на винтовку, она ей уже знакома, можно сказать, они с ней приятельницы.

И как только она нас с «Mossberg» увидит, тут же испугается. Напугаешься тут! Начнет ворочаться, привставать на подушках, голова будет болтаться вправо-влево.

И начнет что-нибудь мычать.

Впрочем, естественно: с такой челюстью вряд ли будешь способен на связную речь. Все, что она сможет исполнить, будет похоже на «вууу» или, возможно, «вуон» — в общем, что-нибудь в таком роде, но хоть и непонятно, а громко-то, может быть, начнет визжать как резаная, все сбегутся. Если такое случится, то прежде, чем переходить к серьезным вещам, сделать ей знак «тсс!» и приложить палец к губам. Если будет орать дальше… Тсс! В больницу можешь не торопиться, уже тут!

— Месье!

Голос из коридора, как раз за моей спиной. Но не рядом.

Не оборачиваться, стоять прямо, не сгибаясь.

— Вы что-нибудь ищете?

Здесь никто ни на кого не обращает внимания, но, стоит вам нарисоваться с охотничьим карабином, какая-нибудь усердная сестричка тут как тут.

Поднимаю глаза к номеру палаты, как будто ошибся. Медсестра приближается. Не оборачиваться.

Запинаясь, произношу:

— Я ошибся…

Хладнокровие — вот залог успеха. Совершаете вы налет или наносите дружеский визит пациентке в палате интенсивной терапии, главное — сохранять хладнокровие. Тут же в голове высвечивается план эвакуации. Нужно дойти до лестницы, подняться на этаж, затем сразу налево. Стоит поторопиться, потому что если придется сейчас оборачиваться, то я вынужден буду вытащить «Mossberg», вынужден буду стрелять, и больница лишится одной медсестры, а у них и так с персоналом проблемы. Значит, ускоряем шаг. Но сначала приведем оружие в полную готовность. Мало ли что…

Итак, чтобы зарядить винтовку, нужно вытянуть вперед обе руки. И звук у этого вида оружия, когда заряжаешь, очень специфический — сильно лязгает. А в больничном коридоре вообще звучит настораживающе.

— Лифты там…

Когда она услышала лязг, на мгновение замолчала. Тишина установилась тревожная. Голос молодой, свежий, но озадаченный, как будто ее неожиданно прервали:

— Месье!

Теперь, когда винтовка готова к бою, достаточно только выждать момент и не торопиться. Главное — не поворачиваться. Под плащом можно угадать скрывающийся ствол, как если бы у меня была деревянная нога. Делаю три шага, плащ слегка распахивается — на какую-то долю секунды, — становится видна оконечность ствола. Все происходит в мгновение ока — как будто луч света или солнечный блик на стали. Ничего понять невозможно, и если видел оружие только в кино, то очень трудно сообразить, что же ты действительно видел. Однако что-то она увидела, трудно сказать, что это ружье, но может быть… Впрочем, нет же, конечно, — это невозможно…