Кит Скрибнер - «Гудлайф», или Идеальное похищение Страница 15

Он поднялся из ящика так же естественно, как встал бы с кушетки, на которой прикорнул ненадолго. Сел в машину и поехал домой, открыв в ней настежь все окна, чтобы погрузиться в грохочущие волны ветра. Нанни уехала по магазинам — купить продукты к обеду, так что Стона сидел у въезда в аллею и думал о том, как они обычно проводят конец недели. Он включил сцепление, снял ногу с тормоза и поехал в магазин скобяных товаров. За кассовым аппаратом, пробивая чек на шпаклевку и шпатель, стоял хозяин, Майк, обладатель курчавой рыжей шевелюры. Стона внимательно посмотрел на постоянных покупателей: старик, фанатичный приверженец американских ценных бумаг, вечно болтавшийся в секции красок, раздавал всем и каждому непрошеные советы; молодой профессионал, по уши влюбленный в свое дело и жаждавший, чтобы все было тип-топ, расспрашивал Майка о зернистости шлифовальной ленты. Стона ходил взад и вперед по проходам между стеллажами, вглядываясь в каждое лицо: сын Майка, Родни, страдавший болезнью Дауна, взвешивал гвозди в конце зала; светловолосый парнишка отмерял и резал электропровод, веревку и цепь. Стона спокойно искал человека с маленькими глазками на большом лице, с пористой кожей и бесцветными губами. Он медленно прошел назад, в угол, где стояли грабли, заступы и мешки с цементом. Он следил за людьми, входившими в магазин и выходившими из магазина, но его похитителя среди них не было.

Он припарковал машину с открытыми окнами в тени клена, так что, когда он вернулся, в ней было прохладно. Стона медленно ехал по Мэйн-стрит, поглядывая на каждый магазин по пути и спрашивая себя, заходил ли он когда-нибудь внутрь. Магазины одежды, обувные, магазины игрушек, ювелирный — «Холлмарк» — в этих он никогда ничего не покупал. Но вот «Си-ви-эс» — да, конечно, множество раз. Он заехал на стоянку, опустил четвертак в счетчик и прошел через автоматически открывающиеся двери внутрь. В нос ударил запах дешевого аптечного одеколона, напомнив о женщине, бинтовавшей ему руку, и ум Стоны снова помчался галопом. Он почувствовал, как тяжко забилось в груди сердце, работая на пределе. Он с усилием выдохнул воздух через нос, пытаясь очистить ноздри, но не смог вдохнуть, не смог снова наполнить воздухом легкие. Подумал, что сейчас задохнется. Если Бог сейчас с ним, отчего же Его рука не зажмет Стоне ноздри на несколько мгновений? Этого будет достаточно, чтобы он мог наконец умереть.

«Ты в него выстрелил! Не могу поверить — ты в него выстрелил!» Когда Стона услышал крик этой женщины, он сразу понял, насколько его похитители неопытны в таких делах. Истерика женщины их выдала, так же как и лицо мужчины, когда тот сдернул с головы маску: он закусил нижнюю губу в приступе подростковой ярости. А волосы у него встали дыбом от статического электричества, светлые волосы, чуть отдающие рыжиной. И вдруг Стона увидел этого человека причесанным, с коротко стриженными и чуть волнистыми волосами, разделенными пробором. Он знал, что уже видел его раньше, в пиджаке и при галстуке, в светло-голубой строгой сорочке. Он постарался удержать этот образ в своем сознании.

Стона вернулся в «Си-ви-эс» и пошел по проходам между стеллажами: служащие в красных форменных халатах — главным образом молоденькие девушки. Ни одно лицо не вызывало ассоциаций. Он взял бутылку «Греческой формулы» со стеллажа на левой стороне прохода, с полки на уровне бедра; прошел мимо ходунков и тростей из серебристого алюминия, напомнивших ему о его детских полиомиелитных брейсах. Ему всегда очень нравилась Рики — фармацевт, совершенно великолепная девица, со светлыми кудрями и замечательной способностью никогда не переступать тонкую грань между профессионализмом и дерзкой самоуверенностью. В конторе за стеклянной стеной два продавца — малорослый чернокожий мужчина и совсем молодой паренек, видно, только что со школьной скамьи, подшивали компьютерные распечатки. На скамье с синим виниловым покрытием сидели и ждали люди. Каждый из них был по меньшей мере лет на десять старше Стоны. Похитителя среди них не было.

Стона поехал к Розенблатту и незаметно вошел в магазин через боковой вход. Он проводил кончиками пальцев по рядам строгих черных костюмов, висевших на плечиках. Гладил рукой мягкую кожу клубных кресел, стоявших под люстрой из цветного стекла в центре зала. Он вытянул из стенной панели красного дерева глубокий ящик и зарылся руками в груды хлопчатобумажных мужских трусов, на которых не было упаковок, не было ярлыков, не было ценников — магазин Розенблатта обладал чувством собственного достоинства: даже самые мелкие покупки здесь упаковывали в папиросную бумагу и обвязывали тонким шпагатом. Стона ступил в водопад галстуков, прохладный шелк струился по его лицу, стекал вниз по спине. А когда он подошел к продавцам — все они знали Стону по имени, — он принялся изучать их лица: опытные, аккуратные люди…

Голоса! Кричит ребенок! Машина — двигатель на холостом ходу. Стону затрясло. Приступами. Как при эпилепсии. Он закричал — откуда-то изнутри понеслись крики, пронзительные, рвущие горло, но, пробиваясь сквозь комок тряпки, забившей рот и прилепленной пластырем, они звучали не громче, чем его затрудненное, мучительное дыхание. Голоса послышались ближе. Стона сражался с клейкой лентой, с веревками, напрягаясь всем телом, извиваясь, дергаясь во все стороны. Дверь гаража поднялась наверх. Его нашли, слава Богу! Он раскачивался, он ворочался, он бился лбом о крышку ящика, он стучал в нее лбом, пока не почувствовал, что у него на лбу лопается кожа. Пусть течет кровь! Пусть кровь заливает лицо — ведь его нашли!

Потом он затих и прислушался. Голоса звучали лишь время от времени. Он не мог разобрать слова, но в тоне говорящих не было ни удивления, ни упорства. В какой-то момент прозвучал вопрос. Отрывочные замечания. Они что, в другом гараже? Тут, наверное, целый ряд гаражей. Кондоминиумы?

Он услышал шаги по гравию, услышал, как опускается стальная дверь. Это был совсем другой гараж. Зарокотал двигатель машины.

— Нет! — крикнул он сквозь кляп. — Я здесь, внутри!

И Стона вдруг утратил контроль над своим телом, оно сжималось и изгибалось в спазмах, пытаясь извергнуться из себя в одном последнем взрыве и так освободить Стону из плена. Его голова билась о крышку ящика, пока он не услышал металлическое бряканье петель и защелки, пока тьма под его веками не стала еще чернее, пока в эту тьму не стали проникать цветные пятна — сапфировые, желтые и оранжевые огни. Стона бился головой о деревянную крышку, пока не перестал чувствовать боль, пока голова его не онемела, словно замерзшие пальцы, пока влажное багровое пятно не взорвалось под его веками.

Он видел сон: Нанни в белом купальнике прыгала с трамплина. Она парила в воздухе, точно ангел, широко раскинувший крылья, летела сквозь аметистовое облако, и Стона был с ней. Прохладный пурпурный воздух омывал их тела, а Стона прижал большой палец к ямке над ее лодыжкой, провел руками вверх вдоль икры, массируя податливую плоть, напряженные мышцы, массируя так сильно и глубоко, что его собственные икры почувствовали облегчение. «Цыплячьи ножки!» — обычно поддразнивал он ее, такие они были худенькие до самых колен. Теперь у нее уже не такие сильные икры, но Стона любил их даже больше, чем многие годы тому назад.

Нанни перевернулась на спину, и ветер распушил ее волосы. Стона стал плавать вокруг нее, работая ногами вниз-вверх, выбрасывая руки перед головой, потом отводя их в стороны и к бокам. Тело его было послушным и легким.

Колени Нанни. Шрам как полумесяц на самой коленной чашечке. Розовый, как внутренняя плоть Нанни, как будто, заживая, ее тело не закрылось над раной, а открылось, чтобы заполнить рану, будто ее более чувственная внутренняя плоть вдруг расцвела и снаружи. Шрам был похож на плоть ее губ, на плоть ее нижних губ.

Стона сжал руками бедра Нанни и прижался лицом к внутренней стороне ее ног повыше колен. Потерся носом о большую — с пенни величиной — родинку и принялся кончиками пальцев покачивать складки обвисшей кожи. Он все покачивал их и щекотал Нанни, пока не услышал, что она смеется. Она стеснялась, но как еще мог он убедить ее в том, что с каждым днем он любит ее ноги все больше и больше? Ее упругое тело, когда ей было шестнадцать, когда старшеклассники Стона и Нанни только начали встречаться, теперь представлялось ему нереальным, пластмассовым, как тело манекена в большом магазине. Он щекотал ее, пока и сам не рассмеялся, и звучание его смеха, спазм внизу живота, улыбка, растянувшая лицо, были, как он чувствовал, проявлением безрассудной и отчаянной последней радости. Поверх белого купального костюма он осторожно положил свою ладонь между ног Нанни, глядя ей прямо в глаза и прижав пальцы к ее лобку. Он прижимал ладонь, чуть задерживал и слегка отпускал, и ни ему, ни ей слова были не нужны. Стона опустил голову на бедро Нанни и заснул.