Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи [HL] Страница 15

Я дивился тому, как с годами маленькая Марчелла становилась все добрее, и краше, и сильнее, и еще забавнее. Ну, вы же знаете, какое удовольствие доставляет легкий запах духов на теплой молодой коже рядом с вами? Или удивленная мордочка котенка, только что перекувыркнувшегося через голову? Вроде как пустяк, но у вас целый день потом хорошее настроение. Именно такое удовольствие и доставляла всем Марчелла Фазан. Все любили ее, все хотели поговорить с ней, посидеть рядом, принести ей маргаритки и печенье. А она за эти труды рисовала их лица, маленькие эскизы на полях писем или страницах из бухгалтерской книги. Сделанные скромным карандашом, они дышали любовью и радостью. Она подмечала в каждом его лучшие черты. Во всем доме не сыскать было слуги, который не предпочел бы лишний раз полюбоваться своим портретом, написанным Марчеллой, чем собственным отражением в зеркале.

А еще она была очень умной. Ей сравнялось всего-то четыре годочка, когда она обучилась писать быстрее молнии. Потом ее уже было не остановить, она записывала все подряд. И еще она действовала быстрее молнии, если нас с Анной заставали в ее комнате, когда нам там было нечего делать. Бывало, она скажет что-нибудь смешное и подмигнет, спасая наши шкуры от гнева хозяйки.

Когда я сейчас думаю о том, что сделала Марчелла в самом конце, то вижу, откуда взялась сила в этой маленькой девочке, брат которой стремился во что бы то ни стало сжить ее со света, а тело так нехорошо подводило ее временами. А она все равно изо всех сил старалась не превратиться в Несчастную Бедняжку, так что частенько казалось, будто это она заботится о нас.

Доктор Санто Альдобрандини

Мы с моим сельским доктором загремели в армию и были призваны на службу в Итальянский корпус Бонапарта. В Египте, Германии, Голландии, Бельгии и Люксембурге мы стали свидетелями сражений, ведущихся на четырех языках. Однако же, когда из ран хлестала кровь, мужчины кричали на одном диалекте, а мой хозяин, доктор Руджеро, лишь издевательски усмехался, что, понятное дело, не поднимало настроения его пациентам.

Пальцы у меня загрубели от вощеной нити, поскольку мы упражнялись в портновском искусстве на человеческой коже. Мы с хозяином приобрели славу известных ампутаторов, отрезая руки и ноги раненым быстрее, чем гангрена успевала их уничтожить, а потом быстро и ловко сшивая куски разорванной плоти. И в благословенном 1802 году мы с доктором Руджеро служили в военных госпиталях, в которых раненые солдаты восполняли свои укороченные жизни.

Зашить разорванный человеческий бок для моего хозяина было ничуть не сложнее, чем починить рваный носок. Я мог резать, латать и сшивать не хуже его, но мне никогда не удавалось достичь той же степени эмоциональной отстраненности, которой он так гордился. Что, надо заметить, подобно многим другим вещам, изрядно раздражало его. Он не уставал упрекать меня:

— К чему тратить силы на пустые разговоры с ними? «Все будет хорошо». — Он язвительно передразнил меня. — А вот я так не думаю!

Однажды, когда наша хирургическая палатка оказалась под перекрестным огнем, мы с ним укрылись под операционным столом, откуда я вскоре выполз, чтобы затащить одного раненого солдата под его символическую защиту. Ему предстояла ампутация ноги, однако я знал, что мы сможем сохранить ему жизнь, если убережем свои. Но перед глазами у меня вдруг поплыли красные и черные круги. Поначалу я решил, что схлопотал пулю, но это оказалась рука Руджеро.

— Не вздумай когда-нибудь повторить подобную глупость, — прошипел он мне в ухо. — Он уже созрел для похоронной команды. Не стоит отбивать хлеб у других, — злобно оскалился мой хозяин.

Марчелла Фазан

Но больше всего я любила рисовать Анну. Она была красивой девушкой и очень заботилась о своем внешнем виде, поэтому я никогда не позволяла себе вольностей в отношении ее образа, пусть даже дружеских. Я видела, что ей нравится, когда я рисую ее, видела, как она бережно разглаживает свои портреты и кладет их лицевой стороной внутрь в карман своего фартука, чтобы не повредить ненароком.

Ах, если бы Анна сумела уберечь свое лицо от моего брата!

Это случилось вскоре моего пятого дня рождения. Пьеро Зен удалился в свое сельское поместье, чтобы оценить ущерб, нанесенный ему солдатами. Отец мой все еще находился в Арекипе. А мы, все остальные, собрались тем вечером в украшенной китайскими фарфоровыми безделушками гостиной. Моя мать о чем-то негромко переговаривалась с графиней Фоскарини, я делала зарисовки их напряженных лиц, а Мингуилло, по своему обыкновению, ворошил в камине кочергой угли, сооружая из них целые огнедышащие вулканы и разбивая их потом на мелкие кусочки. Время от времени мать рассеянно бормотала:

— Прошу тебя, Мингуилло, будь осторожен и не дай пеплу разлететься по комнате.

В гостиную упругой походкой вошла Анна, держа в руках поднос со сладким вином и моим любимым печеньем с пряностями. Она подмигнула мне, как делала всегда, и направилась к низенькому столику подле камина. Я только собралась подмигнуть ей в ответ, как она споткнулась о ногу, которую выставил перед собой Мингуилло, чтобы завладеть тарелкой с печеньем. Поднос вылетел из рук Анны, и его содержимое с грохотом обрушилось на каминную полку.

Новый желтый жилет Мингуилло, расшитый маками и фиалками, оказался забрызган красным вином. Мой брат, зашипев от негодования, схватил раскаленную докрасна кочергу.

Сестра Лорета

Только когда мне исполнился тридцать один год, они позволили мне примерить Непорочную Фату. Моему признанию несправедливо мешали те, кто ревновал меня в монастыре Святой Каталины и злорадно утверждал, будто я пребываю не в своем уме.

Но в течение нескольких лет я вела себя скромно и примерно, скрывая ото всех чудеса, которые у меня получались непроизвольно, а также более явные признаки епитимьи, которую я сама налагала на свое тело. Я даже успешно притворялась, что ем. Так что у старших монахинь не оказалось веской причины, чтобы помешать моему возвышению.

Разумеется, как только я по-настоящему обвенчалась с Господом, то стала с нетерпением ожидать того момента, когда смогу расстаться с этой ложной жизнью и отдать свою душу своему Небесному Новобрачному.

Другими словами, я начала подыскивать наиболее подходящий способ умереть.

Я страстно жаждала возможности принять мученическую смерть и была уверена в том, что она неизбежна. Разве станет Господь откладывать тот момент, когда сможет прижать свою дочь, которая обожает Его, к своей груди? Каждую ночь перед тем, как лечь спать, я орошала свою комнату святой водой. Я умоляла своего духовника соборовать меня каждый день, поскольку ожидала, что он станет для меня последним. Он донес об этом priora, и та обрушилась на меня с упреками.

— Сестра Лорета, — бушевала она, — на что еще вы готовы пойти, дабы привлечь к себе внимание? Я знала, что мы не должны были принимать вас в свой орден.

Я же ответила:

— Заблудшие и невежественные души всегда не понимали и боялись избранных. И поклонялись ложным идолам, каким является сестра Андреола.

— Избранные! — фыркнула мать настоятельница. — Ваша ревность к сестре Андреоле и ваш вздорный нрав — вот единственное, что выделяет вас среди прочих.

И тогда случилось чудо. Я вдруг начала слышать своим глухим правым ухом. Не пронзительные вопли priora, а негромкие чудесные голоса святой Розы и Господа Бога нашего, которые уверяли меня, что мне предстоит совершить великие и трудные дела, поэтому я должна быть готова к ним, для чего должна дать согласие еще ненадолго задержаться в этом неблагодарном мире.

— Ты и только ты одна, сестра Лорета, — нежно прошептал Господь, — должна стать Моим земным голосом в монастыре Святой Каталины. А остальных ждет геенна огненная.

— Как я могу послужить тебе, Господь? — спросила я, но, разумеется, не вслух, а мысленно.

Святая Роза ласково ответила:

— Я расскажу тебе, дитя мое. Твои гонители горько пожалеют о том, что притесняли тебя, когда Псы Ада возденут свои клыкастые лапы, дабы вспороть их пухлые животы.

И тут мне в левое ухо ворвался резкий голос priora:

— Вы что же, не слушаете меня, сестра Лорета? В таком случае я умываю руки.

Святая Роза прошептала мне в правое ухо:

— Помни, дорогая сестра Лорета: чем сильнее ты станешь умерщвлять свою плоть, тем красивее ты окажешься в тот день, когда предстанешь перед своим женихом.

А далеко отсюда, в Старом Свете, Наполеон набросился на Святую Мать Церковь подобно волку, напавшему на овечью отару. До нас дошли ужасные вести, каковые с содроганием восприняли все добрые христиане: о том, что кафедральный собор в Баварии был продан мяснику! В эту ночь мне снились ножи, разложенные на алтаре, бараньи окорока, свисающие с потолочных балок, длинноухие кролики, отяжелевшие от свинца, гроздьями привязанные к колоннам. Я проснулась, вся дрожа, и в ноздрях у меня завяз запах колбас с чесноком, приправленных зеленью, которые я коптила в баварских исповедальнях. Разумеется, на самом деле это всего лишь рабыни монастыря Святой Каталины готовили роскошные завтраки. Но на мгновение мне вдруг померещилось, будто запах грехов Наполеона долетел до нас через океан.