Эллис Питерс - Монаший капюшон Страница 15

Расправившись без особого вдохновения с бобами и соленой рыбой, Кадфаэль торопливо прошмыгнул по двору и выбрался за ворота. Стоял слабый морозец, а снегу в эту зиму так и не выпало. Однако Кадфаэль предусмотрительно намотал на ноги теплые шерстяные онучи и поплотнее надвинул капюшон. Привратники у городских ворот хорошо знали монаха и приветствовали его почтительно и сердечно. Поднявшись по крутому склону вдоль извилистого Вайля, он свернул направо и двинулся через открытый двор под навесом к дому Белкота. Кадфаэль постучал и подождал – никто не откликался. Стучать снова монах не стал, он понимал, каково домашним, и не хотел добавлять им беспокойства, лучше потерпеть.

Наконец дверь осторожно приоткрылась. На пороге показалась скромного вида особа лет эдак одиннадцати. Держалась она напряженно, и во всем ее облике сквозила решимость оградить спокойствие своих родных. Самих их не было видно, но Кадфаэль не сомневался в том, что они настороженно прислушиваются где-то за дверью. Увидев черную бенедиктинскую рясу, бойкая и смышленая девочка облегченно вздохнула и улыбнулась.

– Я от госпожи Бонел, – сказал Кадфаэль, – мне надо кое-что передать твоему отцу. Не бойся, со мной больше никого нет.

С важным видом, словно взрослая, девочка распахнула дверь и впустила монаха. Восьмилетний Томас и четырехлетняя Диота – самые бесстрашные существа в этом доме – тут же выскочили навстречу, разглядывая его простодушными круглыми глазенками. Затем из полутемного коридора шагнул и сам Мартин Белкот; обняв детишек за плечи, он привлек их к себе. Кадфаэлю сразу приглянулись и широкоплечий, крепко сколоченный плотник с большими натруженными руками, и его пригожая жена с недоверчивым взглядом.

"И то сказать, – подумал монах, – в нашем несовершенном мире излишняя доверчивость – почитай что глупость".

– Заходи, брат, – промолвил Мартин, – а ты, Элис, притвори дверь да задвинь засов, – обратился он к дочери.

– Прости, я ненадолго, – сказал Кадфаэль, когда дверь за ним закрылась, – времени у меня в обрез. Я слышал, что люди шерифа приходили сюда за парнишкой, но не нашли его.

– Точно, – ответил Мартин, – он так и не вернулся домой.

– Я не спрашиваю тебя, где он может быть. Об этом ты мне не рассказывай. Но ты хорошо его знаешь, прошу тебя, скажи, как по-твоему, мог он совершить то, в чем его обвиняют?

Тем временем со свечой в руке вернулась из комнаты жена плотника. Сибил была очень похожа на мать, только чуть поплотнее и волосы посветлее, но такие же честные глаза. Горячо и негодующе она заявила:

– Ни за что на свете! Если и есть человек, который всегда все делал открыто и никогда ничего не таил, так это мой брат. Этот чертенок еще на четвереньках ползал, но если что было не по нему, вся округа слышала. Но никогда не бывало, чтобы он затаил злобу, – не таков мой братишка.

Да, вспомнил Кадфаэль, здесь же должен быть еще и Эдви, который, верно, под стать неуловимому Эдвину. Но ни того ни другого не было и следа.

– Ты, должно быть, и есть Сибил, – промолвил монах, – я недавно говорил с твоей матушкой. И чтобы ты доверяла мне, скажи, она никогда не упоминала об одном малом по имени Кадфаэль, которого знавала в прежние годы?

Свет свечи отразился в неожиданно вспыхнувших и округлившихся от изумления и любопытства глазах молодой женщины.

– Так ты и есть тот самый Кадфаэль? Конечно, она не раз вспоминала о тебе и удивлялась... – Сибил окинула взглядом черную рясу и капюшон монаха и в ее улыбке промелькнуло сочувствие. Как и подобает женщине, она рассудила, что когда он вернулся из Святой Земли и узнал, что его любимая вышла замуж, сердце его разбилось и он подался в монастырь от отчаяния. Не было смысла говорить ей, что склонности порой обнаруживаются внезапно, словно стрела Господня поражает человека, и что в монахи идут не только из-за несчастной любви.

– Должно быть, она была рада вновь встретить тебя, да еще в такой страшный час, – произнесла Сибил с теплотой в голосе. – Тебе-то она может довериться!

– Надеюсь, – отозвался Кадфаэль. – Я пришел сюда, чтобы вы, как и она, знали, что можете на меня рассчитывать. Это дело всяко меня касается – ведь я собственными руками изготовил яд, которым воспользовался убийца. Но и не будь этого, я всегда готов помочь человеку, на которого падает несправедливое обвинение. Я сделаю все, чтобы разоблачить убийцу. И если кому-нибудь из вас потребуется о чем-нибудь мне сообщить или попросить, то в перерывах между службами меня обычно можно найти в моем сарайчике, в маленьком саду. Я и сегодня там буду до полуночи, пока не отправлюсь к молитве. А Меуриг, ваш подмастерье, хорошо знает аббатство, хотя у меня он и не бывал. А сам-то он здесь?

– Здесь, – сказал Мартин, – спит на чердаке за двором. Он-то и рассказал нам обо всем, что стряслось в аббатстве. Но я даю тебе слово, что ни он, ни мы в глаза не видели мальчишку с тех пор, как он убежал из дома своей матери. Все, что мы знаем и в чем не сомневаемся, – так это что он не убийца и быть им не может.

– Тогда спите спокойно, – промолвил Кадфаэль, – ибо Господь не смыкает вежд. А сейчас, Элис, проводи-ка меня и прикрой дверь. Мне еще к повечерию поспеть надо.

Большеглазая девочка отодвинула засов и приоткрыла дверь. Когда монах выходил, малыши не сводили с него глаз, но в них не было враждебности или страха.

Прощаясь, Мартин и Сибил не сказали Кадфаэлю ничего, кроме обычного: "доброй ночи", но он чувствовал, что в этом неспокойном доме его поняли и ему поверили.

– Если тебе очень нужно приготовить свежий сироп от кашля к завтрашнему утру, – рассудительно заметил брат Марк, идя рядом с Кадфаэлем с повечерия, – можешь поручить это мне. Какая тебе нужда, после такого денечка, какой сегодня выдался, еще и всю ночь проторчать в саду? Неужто ты думаешь, что я запамятовал, где мы держим коровяк, жабрицу, руту, розмарин и горчицу?

Марк не зря перечислил травы, входившие в состав снадобья, – он рассчитывал этим убедить Кадфаэля. Молодой монах видел в Кадфаэле старшего друга и старался заботиться о нем.

– Ты молод, брат, – сказал Кадфаэль, – и тебе надо побольше спать.

– Да... – осторожно протянул Марк, – на это мне и ответить нечего.

– То-то и оно, лучше тебе помолчать. И вообще, похоже, тебя просквозило – так что отправляйся-ка лучше на боковую.

– Ничего подобного, – твердо возразил Марк, – но если ты не намерен посвятить меня в дельце, которым собрался заняться, то так и скажи. А я пойду, погреюсь у огонька, а потом и прикорну.

– Чем меньше знаешь, – примирительно промолвил Кадфаэль, – тем крепче спишь.

– Ладно, коли так, но, может, и я на что сгожусь, оставаясь в блаженном неведении. Когда меня определили тебе в подручные, то, помнится, велели слушаться во всем.

– И то правда, – кивнул Кадфаэль. – Вот если бы ты раздобыл рясу примерно на твой рост, пронес ее незаметно в мою келью да спрятал ее под лавкой... Может статься, это и не потребуется, но...

– Понял! – Брат Марк был рад доверию и ни о чем не спрашивал, хотя, конечно же, ломал голову над тем, что бы все это значило.

– А ножницы, тонзуру выстригать, тебе случаем не нужны?

– Сдается мне, малый, – буркнул Кадфаэль, впрочем, вполне незлобиво, – что ты не по возрасту нахален. Нет, ножницы, пожалуй, не понадобятся: в холодный день макушка капюшоном прикрыта. Ладно, парень, ступай, погрейся полчасика, да и в постель.

Кадфаэль неспроста затеял варить сироп. Отвар из сушеных трав и меда нужно долго держать на медленном огне: если в сарайчик наведается гость и ему придется провести здесь ночь, – до утра хватит времени все обсудить. Кадфаэль не спеша растолок травы в порошок и начал помешивать медовое варево на полке над жаровней. Уверенности в том, что рыбка клюнет на оставленную им наживку, у монаха не было, зато он знал, что Эдвин Гурней настоятельно нуждается в друге и защитнике, который помог бы ему выбраться из трясины. Не был Кадфаэль уверен и в том, что домашним Белкота известно, где разыскать парнишку, однако подозревал, что молчаливая и серьезная одиннадцатилетняя Элис, – пусть брат и не посвящал ее в свои дела, – знает многое из того, что он считал строжайшим секретом. А где Эдви – там должен быть и Эдвин, судя по тому, что рассказывала о них Ричильдис. Ни один из них не оставит другого в беде. Такая дружба заслуживает одобрения.

Ночь выдалась тихая, по всем приметам к утру стоило ждать сильных морозов. Тишину в сарае не нарушало ничто, побулькивало только зелье на огне да порой шуршала ряса Кадфаэля. Монах начал было уже думать, что ждет напрасно, как вдруг уловил еле слышный звук поднимающегося дверного крюка. Дверь приоткрылась на самую чуточку, и в сарае пахнуло холодом. Монах сидел тихонько, не шевелясь: перепуганный малец – что лесной звереныш, его любое неосторожное движение вспугнуть может. Последовала тишина, а потом молодой голос позвал тихим шепотом: