Мариша Пессл - Ночное кино Страница 16

– Глубокая Глотка – это что?

Я остановился и вытаращился на нее. Девица не притворялась.

Я зашагал дальше.

– Хотя бы кино вы видели? «Вся президентская рать». Роберт Редфорд, Дастин Хоффман? Их-то вы знаете? Или не в курсе, что бывают кинозвезды старше Джастина Тимберлейка?

– Их я знаю.

– Так вот они играли Вудворда и Бернстайна. Легендарных журналистов, которые раскрыли Уотергейтский скандал. Заставили президента Соединенных Штатов покаяться и подать в отставку. Один из величайших подвигов журналистского патриотизма в истории этой страны.

– Тогда вы будете Вудвордом. А я Бернстайном.

– Я не о… ладно, допустим, у них была команда, но оба вносили ощутимый вклад.

– Я тоже могу вклад.

– Например, какой? Ваше глубинное понимание Александры Кордовы?

Она застыла.

– Я еду, – объявила она мне в спину. – Или я звоню в больницу и говорю, что вы липа под липовым именем.

Я тоже застыл, обернулся, смерил ее взглядом. Да, узнаю этот тефлоновый нрав, с которым столкнулся лоб в лоб во «Временах года». Вот вам женщины во всей красе – вечно трансформируются. Вроде беспомощные, бездомные, просят булочек, но оглянуться не успеешь – а они безжалостно гнут тебя как хотят, точно ты из жести.

– Так. Ясно. Шантаж.

Она кивнула, полыхая глазами.

Я подошел к своей побитой серебристой «БМВ» 1992 года, припаркованной у тротуара.

– Ладно, – процедил я через плечо. – Но ты сидишь в машине.

Восторженно взвизгнув, Нора кинулась к пассажирской двери.

– Делаешь все, что я скажу, без исключений. – Я отпер багажник, запихал туда пакет с пальто. – Играешь безличную и безмолвную оперативницу. Перевариваешь и исполняешь мои приказы, как робот.

– Ой, ну конечно!

Я сел, рывком пристегнулся и завел двигатель.

– Отзывов о моей работе не потребуется. Болтовни тоже. Никаких ля-ля, и мне категорически не нужны тополя.

– Хорошо, только уезжать пока нельзя. – И она включила радио.

– Это почему еще?

– К нам Хоппер идет.

– Нет. Хоппер к нам не идет. У нас тут не пикник для четвероклассников.

– Но он хотел встретиться. А ты ненавидишь людей, да?

Это замечание я пропустил мимо ушей, двинулся на дорогу, однако такси, что неслось по Перри мне в зад, налегло на клаксон. Я дал по тормозам и кротко уполз обратно к тротуару; мимо потекла кавалькада, машины сгрудились на светофоре, и мы оказались заперты.

– Ты похож на одного дядьку в Терра-Эрмоса.

– Что еще за Терра-Эрмоса?

– Дом престарелых. Хэнк Уид его звали. На обеде всегда занимал лучший столик у окна, а к пустому стулу прислонял ходунки, чтоб больше никто не садился и не любовался видом. Так и умер.

Я не ответил, вдруг сообразив, что, вообще-то, понятия не имею, говорит ли эта девица хоть одно слово правды. Может, она и впрямь хорошо импровизирует. Неизвестно даже, по-честному ли ей девятнадцать и зовут ли ее Нора Халлидей. Может, она как свитер с невинной ниточкой на подоле: дернешь – и весь распустится.

– Машину водишь? – спросил я.

– Конечно.

– Покажи права.

– Зачем?

– Мало ли – вдруг ты пропавший ребенок. Или про тебя был сюжет в «Дейтлайн». Может, ты преступная школьница.

Она ухмыльнулась, порылась в бездонной сумке и извлекла зеленый нейлоновый бумажник «ЛеСпортсэк», такой замурзанный и грязный, словно пару лет дрейфовал по Нилу. Перелистала фотокарточки в пластиковых холдерах – нарочно повернув бумажник так, чтоб я не видел, – вынула права и протянула мне.

На фотографии ей было лет четырнадцать.

Нора Край Халлидей. Флорида, Сент-Клауд, улица Смелая, 4406. Глаза: голубые. Волосы: светлые. Дата рождения: 28 июня 1992 года.

И в самом деле девятнадцать.

Я вернул ей права, ничего не сказав. И второе имя Край, и Смелая улица – не говоря уж о дате рождения, каковое имело место примерно вчера, – лишили меня дара речи.

На светофоре зажегся зеленый. Я осторожно двинулся прочь от обочины.

– Если хочешь ждать Хоппера – пожалуйста. А у меня работа.

– Да вон он! – взвизгнула она.

И точно, по тротуару волочился Хоппер в своем сером пальто. Помешать я не успел – Нора надавила на клаксон. Вскоре Хоппер в облаке холодного воздуха, сигаретного дыма и алкогольных паров рухнул на заднее сиденье.

– Чё творится, собаки?

Пацан опять нажрался.

Я проскочил на желтый и помчался поперек Седьмой авеню. Хоппер нечленораздельно бубнил. Через полчаса попросил остановить на Нью-Джерсийской платной, и его вырвало на обочине.

Похоже, дома он не ночевал: явился во вчерашней белой футболке «ЗНАМЕНИТОЕ МОРОЖЕНОЕ ГИФФОРДА». «ПОПРОБУЙ 13 ВКУСОВ МЕДОВОГО ПИРОГА», – выцветшими буквами шептала она. Доблевав, Хоппер, кажется, захотел посидеть на парапете и посмотреть, как мимо моего «БМВ» пушечными ядрами проносятся машины, поэтому Нора вылезла и помогла ему сесть обратно. Вела она его заботливо, очень нежно – ей явно не впервой. За кем она ухаживала? За умершей матерью? За приговоренным отцом, которого, возможно, поджидает Искрометный Старикан? За бабушкой И-и-и-Лай?

Какого рожна ее так трогает Александра Кордова – и вообще вся эта история? А Хоппер – вправду ли только из-за анонимно присланной плюшевой обезьяны он возжелал в среду утром составить общество мне, а не лечь в постель с Хлоей, Райнкинг или еще какой избалованной девчонкой, воняющей сигаретами и инди-роком?

Очевидно, что эти два молокососа знают в разы больше, чем говорят. Но если они что-то утаивают, я скоро выясню. Даже у закоренелых преступников тайны – лишь воздушные пузыри, сокрытые в грязи на океанском дне. Порой требуется землетрясение, а порой достаточно нырнуть и поворошить придонный ил – тайны по природе своей стремятся на поверхность, вырываются.

Нора погрузила Хоппера в машину и сняла с него темные очки. Он что-то буркнул, затем, пьяно вздохнув, растянулся на сиденье, закинул руку за голову и отключился. Нора снова покрутила радио. Нашла какие-то народные песнопения – «Лукавый рыцарь на дороге»[23], гласил дисплей, – устроилась поудобнее и стала смотреть на клочковатые поля за окном.

Утро устало протирало небо губкой, омывало дорожные знаки и ветровое стекло тусклой мыльной водой; покрышки отстукивали шоссейный ритм.

Мне тоже не хотелось разговаривать. Удивительно, где я вдруг очутился: рядом два совершеннейших незнакомца, за спиной у нас всевозможные истории, впереди ждет неизвестно что, но пока три тоненькие ниточки наших жизней бежали параллельно.

В «Брайарвуд».

– Гости для нас – не пациенты, – сообщила мне Элизабет Пул, шагая по дорожке. – Они на всю жизнь – члены семьи «Брайарвуд». Расскажите мне поподробнее о вашей дочери Лисе. – Она оглянулась на Нору, временно известную как Лиса и отставшую от нас шагов на двадцать. – Сколько ей лет?

– Первокурсница. Была, – ответил я. – Бросила.

Пул подождала продолжения, но я лишь улыбнулся и постарался изобразить неловкость, что не составило труда.

Элизабет Пул была коренастая, пухлая, за пятьдесят и с такой кислой миной, что я было решил, у нее во рту карамелька, однако минуты текли, а гримаса ничуть не менялась. Жидкие русые волосы Элизабет Пул зализывала в хвостик и носила комфортные джинсы с высокой талией.

Клиника не столько стояла на чистеньком холме, сколько пригвождала его длинными коробками пристроек и серыми щупальцами дорожек. Оставив Хоппера в обмороке на заднем сиденье, мы с Норой отыскали кабинет Пул в цокольном этаже «Дайкона», корпуса красного кирпича, где располагалась администрация. Я взглянул на Пул, а затем и на ее белоснежную мальтийскую болонку Ириску, которая выскочила из-за стола, звеня колокольчиком и с розовой заколкой на макушке смахивая на платформу на параде в честь Дня благодарения, – и мне немедленно захотелось отменить нашу эскападу.

Ситуацию существенно осложняли Норины актерские таланты – точнее, их вопиющее отсутствие.

Мы сели, и я объявил, что у дщери моей Лисы проблемы с дисциплиной. Нора скорчила рожу и потупилась. Пул буравила меня всепонимающим взглядом, в котором, впрочем, я отчетливо читал не сочувствие, но хладнокровный упрек, будто она понимала, что дочь моя – липа. Но когда я уже уверился, что сейчас нас выпрут, Пул – и Ириска, звякая и задыхаясь, – с толкача завела нашу экскурсию, и мы двинулись из «Дайкона» на обширную территорию.

– Как у вас тут с безопасностью? – спросил я.

Пул замедлила шаг и оглянулась на Нору, которая прожигала взглядом асфальт (так Сью Эллен взирала на мисс Элли весь двенадцатый сезон «Далласа»)[24].

– Детали мы обсудим с глазу на глаз, – ответила Пул. – Но если вкратце, каждому пациенту назначается уровень наблюдения, от общего, когда сотрудники проверяют его днем и ночью каждые полчаса, до постоянного – пациент всегда находится на расстоянии вытянутой руки от обученного сотрудника и в столовой пользуется только ложкой. Когда Лиса к нам поступит, мы обследуем ее и назначим уровень.