А. Й. Казински - Последний праведник Страница 16

— Полиция?

— Нильс Бентцон.

Секретарша ущипнула кожу у себя на горле, включились не заметные для простого смертного психологические рычаги. Нильс заметил это сразу же, уж в этой-то области он был дока.

Полицейскими переговорщиками становятся обычные полицейские, натасканные психологами и психиатрами на разрешение конфликтов без использования физической силы. Первый же курс о тайном языке мимики открыл Нильсу новый мир. Их учили регистрировать малейшие движения, которые человек не способен контролировать. Следить за зрачками и венами на шее. Они смотрели фильмы без звука, учились рассматривать лица, не слушая слов.

— Торвальдсен освободится через пять минут.

— Хорошо, спасибо. — Нильс взял в руки брошюру с описанием проектов Красного Креста в Мозамбике и уселся ждать в маленькой приемной.

Торвальдсен крайне серьезно смотрел на него с обложки. Выглядел он при этом моложе, чем на днях, когда Нильс видел его по телевизору. «Малярия, гражданская война и нехватка чистой питьевой воды — главные угрозы здоровью в Мозамбике», — говорил он в брошюре. Нильс отложил ее в сторону — Мозамбик был слишком далеко.

Торвальдсен сидел по ту сторону стеклянной стены и чему-то смеялся. Нильс открыл интерполовскую папку и достал из нее несколько листов бумаги — просто чтобы не таращиться в пустоту. На одном из листов был написан телефон итальянского полицейского, который первым прислал рапорт по этому делу: Венеция. Странно, кажется, в Италии людей доброй воли как раз не убивали. Зато убили одного в России, в Москве. Владимир Жирков, журналист и правозащитник. Из документов следовало, что он умер в тюрьме. Нильс покачал головой. В России, похоже, все перевернуто с ног на голову: хорошие сидят в тюрьме, преступники разгуливают на свободе. Российские власти утверждали, что причиной смерти послужил оторвавшийся тромб. Каким образом Владимир очутился тогда в списке убитых хороших людей? Ответ Нильс нашел чуть ниже: у всех убитых была одинаковая татуировка, татуировка с определенным узором. A patterned tatto.[25]Упоминал ли об этом Соммерстед? Нильс по крайней мере об этом не помнил. Больше никакой информации не было — и бог с ним, дело не особенно интересовало Нильса, Соммерстед заразил его своим равнодушием. Вы только подумайте, в дальних уголках земного шара совершено несколько убийств. И что? Каждый год на датских дорогах гибнет три-четыре сотни людей, значительная часть из которых — дети. Кого-то это волнует? Может быть, где-то на другом конце земного шара в эту самую минуту сидит полицейский и переживает из-за них? Еще чего! Нильса интересовало только одно — он едет к Катрине. Надо заглатывать успокоительное, как конфеты. Наслаждаться солнцем. Плевать с высокой горы на то, что гостиница, если верить Катрине, похожа на лишенную всякого очарования крепость, окруженную колючей проволокой и вооруженными охранниками. Надо налопаться всей той невероятной едой, которую дешевая гостиничная рабочая сила, импортированная с Филиппин, готовит за жалкую зарплату. Заниматься любовью с Катрине, наслаждаться ее прекрасным телом. Наслаждаться тем, что он может дотронуться до нее каждый раз, когда ему этого захочется. Забыть о Соммерстеде и о…

— Алло?

Нильс держал в руках телефон; сам не отдавая себе в этом отчет, он набрал номер. Казалось, что его пальцы в это время жили собственной жизнью. Имя в бумагах из папки было обведено в кружок. Томмасо Ди Барбара, и рядом с ним — телефон. Неужели он сам его набрал?

— Алло? — повторил голос.

— Томмасо Ди Барбара? — громко спросил Нильс, подумав о том, что наверняка произносит имя неправильно.

— Si.[26] — Голос был усталым и измученным.

— Niels Bentzon, calling you from Copenhagen Homicide. I have a paper here saying that you were the first officer to…

— Excuse. Parla Italianо?

— No.

— French?[27]

Нильс лихорадочно соображал, на секунду его взгляд пересекся со взглядом секретарши.

— Вы случайно не говорите по-итальянски? Или по-французски?

— Нет. — Она просто сияла, Нильс никогда не видел, чтобы человек был так счастлив своим незнанием иностранных языков. Или дело просто в неожиданном внимании? Торвальдсен направлялся к выходу из своего кабинета.

— Monsieur? Hallo?[28] — сказал голос в трубке.

— Iʼll call you later, mister Barbara. Okay?[29] — Нильс сбросил вызов и поднялся с места.

Торвальдсен стоял в дверях, прощаясь с двумя гостями.

— Не раскрывайте карт, меньше всего нам сейчас нужно, чтобы пресса что-то пронюхала, — сказал он одному из них, кладя руку тому на плечо. — Вы со мной согласны?

— Тут полицейский, просит о короткой встрече, — тихо и нервно сказала секретарша.

— Полиция? — Торвальдсен обернулся и посмотрел на Нильса. — Что-то случилось?

— Нет-нет, все в порядке. — Нильс подошел поближе и протянул ему руку. — Нильс Бентцон, полицейский.

Рукопожатие Торвальдсена было крепким, взгляд — цепким. Он был человеком, привыкшим к тому, что его принимают всерьез.

— Полиция? — повторил он.

Нильс кивнул.

— Я не отниму у вас много времени.

15

Государственная полиция, Венеция

Записывая номер датского полицейского, Томмасо чувствовал невероятное воодушевление, несмотря на свой новоприобретенный статус «отстранен от служебных обязанностей». Наконец-то — впервые с тех пор, как Томмасо занимается этим делом, хоть кто-то отреагировал. Он закрыл дверь в свой кабинет. Комиссар дал ему остаток дня, чтобы переписать начисто рапорт о вдове стеклодува. Дело было кристально ясным. Чистосердечное признание — она просто не могла больше выносить этого мерзавца.

Окна кабинета Томмасо выходили на канал и железнодорожный вокзал, вдоль стен стояли письменный стол, стул и двухместный диванчик, обитый зеленым кожзаменителем. Кроме того, в кабинете был маленький гардероб, который Томмасо использовал вовсе не для одежды. Он открыл дверцу, будучи совершенно уверен, что сюда-то комиссар не добрался — иначе непременно упомянул бы об этом, объявляя об отстранении. Весь гардероб был обклеен вырезками, относившимися к делу: фотографиями убитых, картами мест происшествий, библейскими цитатами, записками Томмасо. Он услышал шаги и быстро закрыл дверцу, прекрасно зная, что за ним следят.

Его секретарша, Марина, с виноватым видом ходила кругами по приемной. Оно и понятно — они и с ней успели пообщаться. В конце концов она постучала по стеклу.

— Заходи, — сказал Томмасо.

Марина сунула голову внутрь, но растянулась так, чтобы как можно большая часть ее тела оставалась в приемной.

— Звонили из больницы, твоя мама всю ночь о тебе спрашивала.

— Марина, зайди, пожалуйста, на минутку.

Она послушалась и прикрыла за собой дверь.

— Ты рассказала им, над чем я работаю?

— А что мне оставалось? Комиссар позвонил вечером и попросил прийти в участок. Было уже десять часов.

У нее в глазах стояли слезы.

— Ну-ну, я же ни в чем тебя не обвиняю.

— Ты меня обманывал.

— Разве?

— Когда я переводила все то, что ты просил перевести, я думала, что работаю над официальными проектами. — Она протянула руку к гардеробу. — Ты знаешь, сколько часов я потратила на все эти переводы? С итальянского на английский и обратно.

— Ты отлично поработала. Ты ничего не упоминала о..?

Он указал на гардероб.

— Они не спрашивали.

— Хорошо, Марина.

— Это правда, что они говорят? Что ты сошел с ума?

— Сошел с ума? А сама ты как думаешь?

Марина собралась с силами, пытаясь оценить состояние мозгов Томмасо. Он улыбнулся. Ему нужна была ее помощь с этой китайской посылкой.

— Перестань так на меня смотреть, — сказал он.

— Они говорят, это из-за твоей мамы.

— Спроси себя лучше, кому ты больше веришь? Мне или комиссару?

Она замолчала, размышляя. Марина вообще разумная женщина, он сам выбрал ее в секретарши. Мать троих детей, с бочкообразной фигурой, золотым сердцем и, что важнее всего, со знанием английского. Английский — это языковой шафран официальной Венеции: мало кто умеет на нем говорить, а те, кто умеет, берут за свое умение недешево. У Марины потекла тушь. Он протянул ей салфетку, окончательно потеряв надежду дождаться от нее ответа.

— Найди мне, пожалуйста, пустую картонную коробку, я возьму все материалы дела домой. И у меня к тебе есть последняя просьба.

Она сразу, не дослушав, отрицательно замотала головой:

— Нет.

— Да, Марина. Это очень важно, важнее, чем наши с тобой хочу или не хочу. Когда комиссар даст тебе китайскую посылку и попросит отправить ее обратно, просто не делай этого.

Она снова смотрела на него послушно, и это ему нравилось.