Том Смит - Малыш 44 Страница 16

На входе Лев предъявил свое удостоверение, которое означало, что он не только может войти в здание, но и выйти из него. Мужчин и женщин, которые проходили через эти двери без удостоверений, очень часто больше никто и никогда не видел. Система могла запросто отправить их отсюда или в ГУЛАГ, или в соседнее здание в Варсонофьевском переулке, также принадлежащее госбезопасности, в котором были наклонные полы, обшитые деревянными панелями стены для поглощения пуль и шланги, чтобы смывать следы крови. Лев не знал, как часто в нем происходят расстрелы, но слышал, что иногда там казнили по несколько сотен человек в день. При таких масштабах расправ вопросы практического порядка — например, как легко и быстро избавиться от человеческих останков, — приобретали особенное значение.

Войдя в главный коридор, Лев на мгновение задумался над тем, какие чувства испытывает человек, которого ведут в подвал, когда он не имеет права на апелляцию и ему не к кому обратиться за помощью. При желании судебно-правовую систему можно было просто обойти. Лев слыхал истории о пленниках, которых забывали в камерах на несколько недель, и о врачах, единственная задача которых заключалась лишь в том, чтобы изучать разновидности болевых ощущений. Он приучил себя думать, что эти вещи существуют не ради их самих и не ради удовольствия. Для них имелась веская причина — светлое будущее. Они были придуманы для того, чтобы устрашать. Террор необходим. Террор защитил революцию. Без него Ленин не смог бы победить и удержать власть. Без него Сталин был бы свергнут. Иначе почему оперативники МГБ намеренно распространяли жутковатые слухи о здании своей штаб-квартиры, которые шепотом гуляли по метро или трамваям, причем распространяли со стратегической целью, подобно тому как в оборот запускается новый вирус? Страх в обществе взращивали и культивировали вполне осознанно. Страх был частью его работы. А чтобы страх поддерживался на должном уровне, его следовало подпитывать определенным количеством жертв.

Разумеется, Лубянка была не единственным зданием, которого следовало бояться. Была еще Бутырская тюрьма с ее высокими башнями, грязными и запущенными крыльями и переполненными камерами, где заключенные играли на спички в ожидании отправки в трудовые лагеря. Или, например, Лефортово, где содержали находящихся под следствием преступников, причем доносящиеся оттуда крики были слышны на соседних улицах. Но Лев понимал, что Лубянка занимает особое место в сознании людей, место, которое ассоциируется с допросами и казнями тех, кого обвиняли в антисоветской агитации, контрреволюционной деятельности и шпионаже. Почему именно эта категория заключенных вселяла в сердца людей такой ужас? Потому что можно было сколько угодно тешить себя мыслью, что вы никогда не совершите кражу, изнасилование или убийство, но при этом никто не был застрахован от обвинения в антисоветской агитации, контрреволюционной деятельности и шпионаже. Ведь никто, включая самого Льва, не знал в точности, в чем эти преступления заключаются. В Уголовном Кодексе, насчитывающем сто сорок статей, Лев руководствовался всего одной — точнее, частью ее, — в которой давалось определение политического заключенного как лица, вовлеченного в деятельность, направленную на свержение, подрыв и ослабление Советского государства.

В этом и заключалась самая суть: набор слов, достаточно гибкий и широкий, чтобы его можно было применить и к высшим руководителям партии, и к танцорам балета, и к музыкантам, и к вышедшим на пенсию сапожникам. Даже те, кто трудился в стенах Лубянки, те, кто поддерживал в рабочем состоянии эту машину страха, — даже они не могли быть уверены в том, что система, которую они помогали обслуживать и поддерживать, не поглотит их самих.

Несмотря на то что Лев был уже внутри здания, он не стал снимать верхнюю одежду, включая кожаные перчатки и длинную шерстяную шинель. Его бил озноб. Стоило ему остановиться, как пол под ногами начинал раскачиваться из стороны в сторону. На него накатывали короткие, продолжительностью в несколько секунд, приступы головокружения. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Во рту у него вот уже два дня не было ни крошки, однако мысль о еде вызывала у него дурноту. Но даже сейчас он упрямо отказывался признаваться себе в том, что болен: он просто немного простыл и устал, это пройдет. Чтобы преодолеть наркотическую ломку и упадок сил, ему нужно лишь хорошенько выспаться. Но сейчас он не мог позволить себе ни дня отдыха. Во всяком случае, не сегодня, когда должен был состояться первый допрос Анатолия Бродского.

Строго говоря, проведение допросов не входило в сферу его компетенции. У МГБ имелись свои специалисты, которые занимались только и исключительно допросами подозреваемых, переходя из одной камеры в другую и добиваясь признаний с профессиональным безразличием и личной гордостью. Подобно большинству сотрудников, ими двигали достаточно простые побудительные мотивы: премия за хорошо выполненную и перевыполненную работу, которую они получали, если подозреваемый покорно и быстро подписывал признательные показания, не отказываясь от них впоследствии. Лев мало что знал об их методах. Да и лично он не был знаком ни с кем из этих специалистов. Они образовывали нечто вроде закрытого клана, всегда работали в команде, зачастую обменивались подозреваемыми, комбинируя свои навыки, чтобы сломить сопротивление атакой с неожиданной стороны. Жестокие, умеющие хорошо выражать свои мысли, располагающие к себе: все эти качества они умело использовали в своей деятельности. Вне работы эти мужчины и женщины ели вместе, гуляли вместе, обменивались опытом и сравнивали методы дознания. Хотя они практически ничем не отличались от остальных сотрудников, Лев почему-то легко выделял их в общей массе. Многие из их наиболее важных операций проводились в подвале, где они могли контролировать такие элементы окружающей среды, как, например, тепло и свет. И, напротив, будучи следователем, Лев большую часть времени проводил наверху или снаружи. Подвал представлял собой мир, в который он редко спускался, на существование которого вынужденно закрывал глаза и который предпочитал иметь у себя под ногами.

После недолгого ожидания Льва пригласили внутрь. Нетвердой походкой он вошел в кабинет майора Кузьмина. В этой комнате не было ничего случайного: подбор и расстановка вещей и предметов были тщательно продуманы. На стенах висели черно-белые фотографии в рамочках, включая и ту, на которой Сталин пожимал руку майору Кузьмину, — она была сделана во время празднования семидесятой годовщины вождя. Помимо снимков здесь была коллекция плакатов разных эпох. Лев предполагал, что столь широкий временной диапазон должен был внушать посетителям мысль о том, что майор Кузьмин всегда занимал этот кабинет, начиная с чисток первой половины 30-х годов, чего на самом деле не было и быть не могло: Кузьмин тогда подвизался в военной разведке. В глаза бросался плакат с изображением толстого белого кролика: «ЕШЬТЕ БОЛЬШЕ КРОЛИЧЬЕГО МЯСА!» На другом три мускулистые красные фигуры своими красными молотами крушили головы каких-то мрачных небритых личностей: «ПОЗОР ЛЕНТЯЯМ!» Со следующего улыбались три женщины, идущие на фабрику: «ДОВЕРЬТЕ НАМ СВОИ СБЕРЕЖЕНИЯ!» Слово «НАМ» на плакате относилось, конечно же, не к женщинам, а к Государственному сберегательному банку. Был здесь и плакат с пузатым буржуем, который тащил под мышками два портфеля, раздувшихся от денег: «КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ КЛОУНЫ!» Еще на нескольких плакатах схематично были изображены доки, судоверфи, улыбающиеся рабочие, сердитые рабочие и армады паровозов, названные в честь Ленина: «ДАЕШЬ СТРОЙКУ ВЕКА!» Все эти плакаты регулярно менялись — Кузьмин неустанно демонстрировал богатство своей недешевой коллекции. Книжные полки в его кабинете были сплошь заставлены надлежащей литературой, тогда как томик «Краткого курса истории ВКП (б)» под редакцией И. В. Сталина редко покидал его стол. Даже в корзине для бумаг валялись тщательно отобранные обрывки. Все, начиная от последнего служащего и заканчивая самым высоким начальством, понимали, что, если действительно нужно избавиться от чего-то важного, следует тайком вынести это из здания и незаметно уничтожить по пути домой.

Кузьмин стоял у окна, выходящего на Лубянскую площадь. Невысокий и приземистый, он был одет, по своему обыкновению, в военную форму на размер меньше, чем требовалось. Очки с толстыми стеклами то и дело соскальзывали ему на кончик носа. Короче говоря, он был смешным и нелепым коротышкой, и даже аура власти над жизнью и смертью не могла придать ему должного величия. Хотя Кузьмин, насколько было известно Льву, больше не принимал личного участия в допросах, в свое время он считался выдающимся специалистом, привыкшим полагаться на свои пухленькие маленькие ручки. Глядя на него сейчас, в это было трудно поверить.