Кит Маккарти - Тихий сон смерти Страница 16

Он спросил Клэр о человеке, с которым видел ее вчера, — этом уверенном в себе блондине, на что она, рассмеявшись, ответила:

— Алан? Алана девушки не интересуют. Он же голубой до мозга костей! Вы имели бы у него куда больший успех, чем я, сколько я ни старайся.

После этих слов они рассмеялись уже вдвоем.

Оставался час до полуночи, они поглотили уже изрядное количество алкоголя, когда Клэр совершенно неожиданно произнесла:

— Пойдем в постель?

Хартман посмотрел на свою спутницу так, словно не мог поверить услышанному. Неужели его смутные тайные и, как ему казалось до сего дня, несбыточные желания вдруг становятся реальностью? Во второй и в последний раз за этот вечер в нем шевельнулось чувство вины, но вскоре от него не осталось и следа: все существо Хартмана пребывало теперь во власти вожделения.

Едва Хартман закрыл за Клэр дверь своего номера, как его охватила паника, — он не представлял, как ему вести себя дальше. Однако беспокойство его оказалось напрасным: не успел он повернуть в замке ключ, как ее руки обвились вокруг его шеи, а ее губы прижались к его губам. Поцелуй еще продолжался, а рука Клэр уже заскользила вдоль разгоряченного тела Хартмана вниз, к промежности, и, достигнув ее, принялась потирать ребром ладони напряженную плоть.

Хартман не успел насладиться действиями Клэр, как она отстранилась от него.

— Давай, — прошептала она и, взяв мужчину за руку, повлекла его к кровати.

Она срывала с себя одежду так торопливо, что, пока Хартман еще только расстегивал дрожавшими от нетерпения руками рубашку, на ней уже ничего не осталось. Когда Хартман увидел Клэр обнаженной, у него перехватило дыхание. Она была великолепна. О такой женщине он мог лишь мечтать — столь совершенное тело он тысячи раз видел в самых сокровенных своих снах. Небольшая, правильной формы упругая грудь, тонкая талия, переходящая в округлые бедра, длинные стройные ноги, а между ними нечто такое, от чего у него голова пошла кругом, — гладко выбритая промежность. Призывно облизывая кончиком языка ярко-алые губы, эта женщина пожирала его сияющими глазами и с нетерпением ожидала, пока он наконец освободится от одежды.

Он сорвал с себя рубашку и принялся стаскивать туфли, но не удержался, потерял равновесие и сел на кровать. Она подошла к нему и встала перед ним на колени. Хартман готов был кончить от одного ее вида. Закрыв глаза, он вдыхал запах этой женщины, пока она помогала ему снимать туфли и носки. Потом они какое-то время стояли, взявшись за руки, словно исполняя магический ритуальный танец. Вела она, Хартману оставалось лишь покорно следовать за женщиной, в то время как она снимала с него брюки и нижнее белье. И вот они упали на кровать, она оказалась сверху, и перед глазами Хартмана все поплыло: лицо Клэр, ее груди, увенчанные темно-коричневыми заострившимися сосками, — все закружилось в каком-то безумном хороводе. Покрывая поцелуями лицо, шею и грудь Хартмана, Клэр одной рукой обхватила его член и принялась нежно его поглаживать. Хартман положил руку сначала на одну ее грудь, потом на другую. Ее соски были большими, твердыми и упругими. Он взял один из них в рот, а другой принялся ласкать кончиками пальцев. Клэр застонала от наслаждения.

И все это время откуда-то из глубины сознания тихий голос шептал ему: «Этого не может быть».

Взяв его руку в свою, она потянула ее к гладкой и влажной ложбине между своих ног. В ответ он страстно простонал и вновь прильнул губами к ее соску. Она раздвинула ноги, и его пальцы проникли внутрь ее горячего тела.

— Поцелуй меня, — задыхаясь от страсти, прошептала она.

Он оторвался от груди и принялся губами искать ее лицо.

— Нет, — отстранилась Клэр и толкнула его голову вниз.

Он сделал, как она хотела, его язык заскользил по ее животу, приближаясь к главному источнику наслаждения. У нее вкус корицы, подумалось ему. Выскользнув из-под Клэр, Хартман оказался сверху и вновь погрузил язык в горячее и влажное пространство между ее ног. Чтобы доставить ей еще большее наслаждение, он принялся крутить головой, лаская ее клитор, а она взяла в рот его член.

Он проснулся мгновенно, сна как не бывало. Его тут же охватило чувство вины — так сильно, как никогда в жизни. В голове мелькали и кружились образы минувшей ночи — сумбурные, но еще живые, они давили на него всей своей тяжестью. Воспоминания о былых изменах и женщинах, образы которых, окрашенные не забытыми еще страстями и наслаждениями, даже сейчас заставляли его возбуждаться, теперь лишь усиливали его раскаяние.

Как он мог так поступить? Он предал Аннетт, предал детей, поставил под угрозу свою благополучную жизнь. Боже, если только она узнает…

Он был один. Клэр, видимо, совсем недавно ушла; он помнил, что они занимались любовью почти до рассвета. Клэр оказалась весьма изощренной любовницей и позволяла своему партнеру делать то, о чем он прежде не позволял себе даже мечтать.

После столь бурной ночи постель пребывала в страшном беспорядке: простыни измяты и скомканы, стеганое пуховое одеяло на полу, такое же измятое и перевернутое. Измятое их переплетенными телами. Эта мысль стучала Хартману в виски, словно заноза, буравя его сознание. Он перевернулся на спину и постарался подавить охватившую его панику. Нет оснований терять голову, принялся убеждать он себя, это произошло, и он получил от этого удовольствие. Сейчас важно сделать так, чтобы не осталось никаких последствий этой ночи. Он вдалеке от дома, и вскоре вчерашнее приключение станет прошлым, одним из многочисленных приключений, о котором спустя некоторое время он будет вспоминать не без удовольствия.

Наконец Хартман собрался с силами, чтобы встать и приготовиться к предстоящему дню. На часах было почти девять, значит, на первый доклад он уже опоздал и торопиться нет смысла. Душ, бритье, хороший завтрак. Он незаметно протиснется в задний ряд и проведет остаток дня впитывая академические знания, так, словно ничего не случилось, а потом вернется домой к жене и детишкам.

Да, именно так все и будет.

Спускаясь в холл, он вдруг вспомнил Клэр, но на этот раз не как женщину, с которой провел страстную ночь, а как человека, с которым ему предстоит провести большую часть дня в одних стенах. Как она будет смотреть на него сегодня? Что скажет? Будет ли ей стыдно за прошедшую ночь? Возможно, да…

Прихватив у портье утреннюю газету, он прошел в ресторан. Поскольку было воскресенье, большинство столиков, несмотря на относительно позднее время, были заняты. Оглядевшись, Хартман с облегчением увидел, что Клэр нет ни за одним из них, — очевидно, она работала. Он выбрал свободный столик в углу, сел спиной к залу и, заказав кашу и кофе, раскрыл газету.

Вскоре к нему подсел мужчина.

Алан. На бейдже, прикрепленном к лацкану пиджака Алана, Хартман прочитал его фамилию: Розенталь.

— Вы позволите?

Не дождавшись ответа, Алан Розенталь с тарелкой инжира и стаканом яблочного сока расположился за его столиком. Незваный гость занялся едой, Хартману же ничего не оставалось, кроме как украдкой бросать на него обеспокоенные взгляды и пытаться понять, что может значить это бесцеремонное появление. Почему он выбрал именно его столик и почему именно сейчас? Они не обменялись ни словом до этого момента.

Тем не менее сосед выглядел совершенно спокойным и лицо его ровным счетом ничего не выражало. Он жевал свой инжир и время от времени посматривал через плечо Хартмана на других посетителей ресторана. Глаза у него были невероятно блеклыми, отчего веки резко выделялись на широком лице. Мужчиной Розенталь был достаточно высоким, а под его дорогим пиджаком угадывались мощные мускулы, так что вид его не оставлял сомнений, что он сможет постоять за себя и спокойно справится с Хартманом, если тому вздумается наступить ему на ногу. Клэр говорила, что Алан гомосексуалист, но сейчас это не имело для Хартмана никакого значения. На гомосексуалиста Алан был совершенно не похож, но ведь голубой не обязательно должен жеманничать и одеваться в розовое и желтое. Возможно (тут Хартман не мог решить, тревожиться ему или радоваться), Алан просто заигрывал с ним.

Наконец Розенталь решил нарушить воцарившееся за столиком молчание.

— Завтрак всегда следует начинать с фруктов, — произнес он и продолжил есть как ни в чем не бывало. Его тон не внушал ни малейших опасений.

Охватившее было Хартмана беспокойство стало понемногу рассеиваться. Подошел официант, и Розенталь заказал чай и яичницу с беконом. Затем, когда его тарелка с инжиром опустела, он откинулся на спинку стула и впервые за все это время посмотрел Хартману прямо в глаза. Поначалу Хартман решил, что это просто мимолетный, ничего не значащий взгляд, вроде тех, что случайно выхватываешь из толпы на вокзале, но прошло уже несколько секунд, а Розенталь все не отводил глаз. Это продолжалось до тех пор, пока, ощутив нараставший прилив беспокойства, замешательства и страха, Хартман не начал судорожно подбирать слова, стремясь наконец выяснить, что происходит. Но не он, а Розенталь первым нашел что сказать.