Наталья Нечаева - Скинхед Страница 16

«А в чем истина? — сам себя спрашивал Зорькин. — Кто убийца? И так все ясно. Почему убил — тоже понятно. Тогда чего ты хочешь найти, старый маразматик? Или кого?»

Покопавшись в старой записной книжке, он нашел домашний телефон доктора Янковского, профессора-психиатра, к которому раньше частенько обращался за консультациями. Позвонил. «Данного номера не существует», — сообщил автоинформатор. Конечно! С той поры, как они последний раз виделись, телефоны в городе сто раз менялись. Да и жив ли профессор? Ему уже под восемьдесят, не меньше.

«К чему он тебе? — сам себя спрашивает Зорькин. — Какую консультацию ты хочешь получить у доктора?» А пальцы уже щелкают по аппарату, набирая другой номер — академии, где профессор когда-то преподавал.

— Алё, — мгновенно отозвался бодрый голос.

— Генрих Янович? — не поверил своей удаче Зорькин. — А это…

— Узнал, узнал, — улыбнулся в трубку Янковский. — Очередного маньяка поймали?

— Типа того, — согласился следователь, совершенно не зная, как продолжить. К конкретному разговору он оказался не готов. — Можно я к вам подъеду?

— Только если через месяц. Я в Амстердам сегодня уезжаю, на конгресс. Вот автомобиль в аэропорт дожидаюсь.

— Жалко… — сник Петр Максимович.

— А по телефону-то нельзя? — мгновенно уловил его расстроенность профессор. — У меня как раз есть минут десять. Излагайте. Если это не государственная тайна, конечно.

— Генрих Янович, вы когда-нибудь со скинхедами сталкивались? — Зорькин решил начать сразу в лоб.

— Что вы имеете в виду? Били ли они мне морду? — поинтересовался психиатр. — Пока нет. Но у метро уже останавливали: типа, жид пархатый, вали в свой Израиль.

— А вы разве?.. — смутился Зорькин.

— Да нет, конечно, как был латышом, так латышом и помру, но им, знаете ли, все равно. Нос мой не нравится. А вас они с какой точки зрения интересуют?

— Да понять хочу, что это за племя такое молодое, незнакомое.

— Пациенты, Петенька, и говорить с ними надо исключительно как с пациентами.

— Сталкиваться приходилось?

— А как же. У большинства — алкогольная наследственность, оттого и задержки в развитии. Думать не умеют, но очень внушаемы. Идеальный, скажу вам, материал для зомбирования. Очень прямолинейны и агрессивны. По натуре — разрушители.

— А договориться с ними можно?

— По-человечески — нет. Но если вы докажете, что исповедуете их идеологию, они готовы выполнять команды.

— Как солдаты, что ли?

— Именно. Я как-то общался с прелюбопытнейшим экземпляром, кстати, по заказу ваших коллег освидетельствование проводил.

— Моих коллег?

— Ну да, правда, не знаю, из какого ведомства, эти вопросы руководство решало. Так вот, этот пациент был главарем какой-то группировки, а имя у него было — вы не поверите — Святополк!

— Настоящее?

— Нет, что вы. Они себе сами имена подбирают, что-нибудь мифологическое или историческое. Так вот, этот Святополк сказал мне удивительную фразу: «Скинхедами не рождаются, скинхедами умирают». Каково? Целая философия!

— Сам придумал?

— Вряд ли. Не того пошиба экземпляр. Умишко куцый, однополушарный. Зато гонору — на роту бойцов хватит. Я в заключении так и изложил, что догмы, которыми порабощено сознание данного пациента привнесенные, но укоренены очень сильно. Понятно излагаю?

— Вполне.

— Но вообще-то в этом явлении для меня, как для психиатра, нет ничего парадоксального. Не мне вам объяснять, что подростки, особенно обделенные жизнью, очень нуждаются в уверенности, в постоянном подтверждении своей нужности, значимости. А уверенность эту могут дать всего лишь три вещи: ум, деньги и сила. Первого нет от рождения, второго — по происхождению, остается третье. Я, милейший Петр Максимович, криминальную вещь вам скажу, вы уже не обессудьте, но не тех вы сажаете. Не за теми гоняетесь.

— В смысле? — оторопел Зорькин.

— Да в прямом! Сами эти бритоголовые парни для общества не страшны, подумаешь, подстригся по-модному, во все времена такие были, то хиппи, то гопники, а вот те, кто за ними стоит и направляет, кто в их головы эти лозунги втемяшивает… Вот кого искать и уничтожать надо. Ненависть к другой расе на пустом месте не вырастает. Ее посадить надо и поливать, поливать, чтоб взошла, а потом еще и подкармливать. Впрочем, это мое личное мнение. Разрешите попрощаться. Автомобиль пришел.

— Но ведь есть среди этих скинхедов нормальные ребята? — торопится Зорькин. — Те, кто оказался там случайно или по глупости.

— Нет, душа моя, это я вам как старый доктор заявляю. Случайные сами отсеиваются путем естественного отбора. А у оставшихся один фетиш — нетерпимость и злоба. Не бывает добрых фашистов, батенька, и быть не может…

Ночь и день слились в один темный поток. Капельницы, уколы, перевязки. Сейчас вечер или уже утро? Или вообще ночь? Ваня смотрит на верхнюю фрамугу, но она темна и непроницаема, лишь в самом углу плавится оранжевый отсверк потолочной лампочки. Лампочек в палате шесть, и они все время горят, не давая глазам даже минутную передышку.

Что же все-таки сейчас, ночь или день? Увезла ли мать Катюшку и как про это узнать? Спросить у следака? Когда он теперь придет?

В последний раз — как давно это было? сегодня? вчера? — следак пытался с Ваней поговорить. И снова задавал тот же самый вопрос: как Ваня оказался в Тишанском переулке и давно ли состоит в организации скинхедов? Ваня молчал, потому что никак не мог сосчитать, доехала мать с Катюшкой до Архангельска или нет. И даже глаза закрыл, делая вид, что спит. Тут пришел врач, тот самый, что отрезал ему руку, и стал говорить ментяре, будто Ваню рано допрашивать, будто он очень слаб.

— Когда будет можно? — Следак был явно недоволен.

— Не знаю, — развел руками чурка. — Состояние, близкое к критическому. Никак не можем остановить воспалительный процесс. А вы уверены, что это — он? Ошибки быть не может? Парнишка совсем на убийцу не похож. И нервная система… Он в бреду все время кричит про какой-то костыль и просит не трогать.

— Кого не трогать?

— Не знаю. Наверное, этих, которых били. Я, конечно, врач, не следователь, но чувствую: он не мог.

Еще он все время сестричку зовет, Катю. Я слышал, как он мать просил увезти ее в деревню, чтоб не обидели. Чтоб вот так любить свою сестру и убить такую же девочку…

— Ты кто по национальности? — в упор смотрит на доктора следователь.

— Абхаз.

— Так вот, абхаз, вылечишь — не попадайся этому отморозку на дороге: забьет. Это хорошо, что он студенческий потерял и его ранили. Иначе никого бы мы не взяли. Сколько таких случаев и все — безнаказанно. А ты говоришь! Короче, придет в себя, дай знать. И не жалей. Он бы тебя не пожалел. Когда, говоришь, можно будет его в нашу больницу перевезти?

— Не знаю. Когда состояние стабилизируется.

Из всего этого разговора Ваню зацепили две вещи: то, что врач — абхаз, то есть нерусский, значит, Ваня не ошибся и руку ему отрезали специально.

«За своих отомстил, — зло думает Ваня. — Гад! Дай только встать на ноги!»

Второе, что сильно тревожит: этот чурка все слышал про Катьку. То есть может и сдать своим. Правда, куда именно сестренку повезли, они с матерью вслух не говорили, а сам он и под пытками не сознается.

С того разговора ни врач, ни следователь в палату не заходили, значит, была ночь. То есть скоро утро. И мать по-любому должна уже доехать до места.

Что ж получается, все его беды — из-за студенческого? Если б он его не потерял, хрен бы они его взяли! Отлежался бы в подвале, пришел домой… Не зря главное правило организации: документы на акцию не брать! Выходит, он не только сам спалился, а всех бойцов подставил? Тогда понятно, почему теперь все валят на него. Виноват — отвечай. Это не предательство, а правило организации.

Как же он мог выронить студенческий? А, ну да, мать сказала, что там нашли его куртку…

В организацию в тот день он не собирался. У него были совсем другие планы: вечерний коллоквиум по математике, потом встреча с Алкой на квартире ее подружки. И все сорвалось. Коллоквиум отменили, потому что препод позвонил и сказал, что стоит в пробке и это часа на полтора. Ваня пошатался по институту и пошел встречать с английского Алку. И не дошел, потому что Алка сама вдруг позвонила и сказала, что за ней заехала мать и свидание отменяется.

Конечно, Ваня расстроился. Коллоквиум, хрен с ним! А вот Алка… После той истории у нее дома они больше недели не трахались. И Ваня уже просто изнемогал — так хотелось! Как подумает об Алкиных сосках, так в трусах становится мокро и горячо. Любовь, она такая! А родители ее все это время пасли. И мать, видно, почуяла, что они должны стрелкануться, вот и приехала.

Ну вот! Стоило подумать про Алку, и под простыней, на самом видном месте, что-то зашевелилось и вдруг встало торчком! Понятно что. А если сейчас кто войдет? Чурка эта абхазская? Медсестра? А еще лучше — следователь?