Обри Дарк - «Его» Страница 17

Когда Гейб распахнул дверь, я наполовину с облегчением, наполовину с ужасом подняла голову. У него в руках была миска с чем-то, и я учуяла запах овсянки, когда он начал пересекать комнату. Я слабо приподняла руку.

— Запястья болят, — сказала ему. — Сними наручники.

— Сначала ты должна послушаться, — ответил он. — Сейчас мы будем завтракать.

Он набрал ложку овсянки и поднял её, удерживая перед моим лицом. Паника захватила меня в тиски. Я не хотела, чтобы так оставалось всю мою оставшуюся жизнь. Не хотела быть домашним питомцем.

— Пожалуйста, — попросила я. — Это больно…

Его рука хлестнула по моей щеке так внезапно, что боль от шлепка пришла гораздо быстрее, чем я осознала, что он поднял на меня руку. Ложка со стуком упала в миску. Щёку опалило жаром, а волна панического гнева взвилась ввысь, перекрывая горло.

— Сначала повинуйся, котёнок, — приказал он, вновь поднимая ложку. — Вот тогда мы поторгуемся.

Я открыто уставилась на ложку, будучи не в силах рассуждать здраво из-за столь яростно кипящей внутри ненависти. Мне были известны лишь боль и голод, и я не хотела находиться здесь, не хотела, чтобы он меня кормил.

— Нет, — ответила я.

Он схватил меня за подбородок и вскинул его, обхватив мой рот так, что губы сморщились.

— Кушай, котёнок, — произнёс он, поднося ложку к моим губам.

— Нет!

Не сегодня. Сегодня я не буду его питомцем. Резко дёрнув голову в сторону, я лягнула. Миска опрокинулась, разбрызгивая всюду овсянку.

Прежде чем я успела насладиться результатом своего бунта, его рука очутилась у меня подмышкой и уволокла меня к стене. Я взвизгнула, когда он пихнул меня к ней и прижал к губам ложку.

— Остановись, — прошептала я.

Мои ноги задрожали и затряслись от паники.

— Подчинись, — произнёс он сквозь стиснутые зубы.

— Остановись, — воскликнула я. — Отпусти меня!

— Ты знаешь, что я не могу, котёнок, — ответил он.

Затем зачерпнул большим пальцем кашу с ложки и пихнул его мне в рот. Палец уткнулся мне в зубы, а овсянка закапала на губы.

— Прекрати! — зарыдала я. — Пожалуйста, остановись.

И всё же он не остановился. Швырнув ложку в сторону, он задрал мою голову. Сначала я подумала, что он заставит меня съесть больше, но вдруг его губы обрушились на мои.

Поцелуй украл дыхание, а его масса выдавила весь воздух из моих лёгких. Тело горело от боли, и я завертелась под ним, но он крепко держал меня. Те чувства, которые мои лекарства бы оборвали, хлынули в состоянии повышенной готовности.

Так отвечало на поцелуй предательское тело. Как и в первый раз, я прижалась губами к его. Огонь в теле теперь был не просто болью, а болезненной жаждой. Когда он, языком обведя контур губ, углубил поцелуй, я выгнула спину, отчаянно пытаясь убедить себя в том, что не хочу в этом участвовать.

Конечно, не хочу. Я ничего не могла поделать с острой болью, разгоревшейся внутри, в то время как он прижался ко мне снаружи. Его руки удерживали мои запястья, а я была только благодарна, что он не скользнул ими вверх к лифчику, где скрывалось лезвие.

Лезвие. Я не могу позволить ему узнать о лезвии.

Когда он разорвал поцелуй, его глаза горели от эмоций, которых я не видела в нём раньше. Это продлилось лишь долю секунды, прежде чем занавес пал, а его глаза обратились ко мне по-прежнему ровно и бесстрастно. Его руки безвольно повисли по швам.

— Зря ты торговалась, котёнок, — сказал он. — Еда тоже потрачена впустую.

Я сглотнула. Слеза, очутившаяся в уголке моего глаза, начала своё медленное путешествие вниз по щеке. Я стёрла её. Не хотелось, чтобы он видел, как я плачу.

Тревога пропала, сменившись ненавистью и гневом. По крайней мере, я могла это сделать. Могла напасть на него с лезвием, однако стоило дождаться, пока он снимет с меня наручники. Тогда шансы увеличатся.

— Я надеялся, что сегодня у нас выдастся хороший день, — бросил он. — Вчерашний был многообещающим.

Он ждал, пока я что-нибудь скажу, но мне нечего было ответить. Он поднял с пола перевёрнутую миску с ложкой и пошёл к выходу, так и не освободив меня.

— Это твой день рождения, — произнёс он, и я удивилась отсутствию в его голосе даже намёка на злость. — Я вернусь позже с твоим подарком. И тогда было бы лучше, если бы ты всё-таки послушалась.

Гейб.

Конечно, её день рождения. Она ответила бы лучше, если бы увидела то, как хорошо я собирался обращаться с ней в день её рождения. Наверное, с этого мне и стоило бы начать. Теперь же мне нужно найти подарок, который бы её устроил.

Я прорвался к верхушке шкафа. Там хранилась коробка, которую я недавно нашёл, с драгоценностями моей матери. Я забрал её и спрятал подальше после того, как она умерла.

Пальцы коснулись чего-то твёрдого на полке, и я вытащил ящичек из розового дерева. Он поблёскивал тёмно-красным, когда я смахнул с него пыль.

Открыв шкатулку, я достал ожерелье. Серебряное колье с двумя переплетёнными сердцами. Я помню, как моя мать носила его, как серебряная цепочка сверкала на её горле. Её горло…

Его перерезали. А мой отец держал нож. Кровь, повсюду кровь.

Коробка с грохотом рухнула на пол, вываливая другие драгоценности. В спальню вторглась тьма, тень взвилась вверх. Нет. Я не хочу, чтобы она вновь здесь появилась. Только не снова. Слишком скоро.

Серебряная цепочка впивалась в кожу, но моя рука сжимала её всё крепче. Я закрыл глаза, хотя продолжал ощущать присутствие тени, терпеливо ожидающую на периферии зрения. Поджидающую меня, чтобы снова отправиться на поиски. Тонкий металл сердец в моей руке, казалось, забился. Мать. Мама. Моя мама…

Я взвыл, и звук эхом отозвался в пустом доме.

Кэт.

Лезвие прорезало основание лифчика, и я подправила его так, чтобы оно не торчало, когда с лестничной площадки пролился свет. Поспешно засунув его за обратную сторону подкладки, я прислонилась к стене со скрюченной и безвольно свешивающейся с трубы рукой.

Гейб медленно толкнул дверь. По-прежнему топлесс. Он так и не надел другую футболку. Я не знала почему: потому, что он пытался продемонстрировать мне свою мускулистую грудь, или потому, что ему на самом деле было всё равно. Зная его, я могла только предполагать, что вероятней последнее.

У него в руках что-то было. Подарок, так он сказал. Приблизившись, он протянул его мне. Это было ожерелье. Серебряная цепочка, болтающаяся на его пальцах. Очаровательные сердца, свисающие на её конце, ярко поблёскивали в слабом свете.

— Вот, — произнёс он. — Твой подарок.

— Ты не завернул, — ответила я ему.

Я не собиралась играть в эту специфичную игру, не после того, как он приковал меня обратно к трубе.

Он промолчал, повернувшись боком к свету, благодаря чему я сумела разглядеть, что ободок его глаз под тёмными ресницами покраснел. Он плакал?

— Ты хочешь, чтобы я его завернул? — поинтересовался он.

Тон его голоса оказался низким, смущённым. Ожерелье вращалось на его пальцах, закручивая сердца на конце цепочки.

— Я этого не хочу, — сказала я, пытаясь говорить уверенно, хотя по каким-то причинам не сумела придать голосу силы.

— Почему же?

— Потому что я хочу уйти.

— Ты не можешь уйти. Но можешь получить его. Этот подарок, — его слова прозвучали мольбой.

— Мне не нужно от тебя никаких подарков. Я тебя ненавижу.

Я оттолкнула его руку, и ожерелье качнулось, будто маятник. Прежде чем я успела что-либо сказать, он схватил меня за руку, скрутил её и завёл мне за спину. Я ощутила, как цепочка начала впиваться в кожу между нашими руками, даже через бинты, что покрывали мои порезы. Лезвие в моём лифчике перевернулось и надавило на ткань. Мне оставалось лишь надеяться, что до моей кожи оно не доберётся.

Гейб грубо поцеловал меня, вдавливаясь в моё тело так же, как и целуя. Я чувствовала его растущую эрекцию через ткань штанов, прижимающихся к моему бедру. Его явное влечение посылало дрожь неудовлетворённого желания по моему телу. Его обнажённая грудь была твёрдой, а мышцы так и перекатывались под давлением между нашими телами.

Горячо, это было так горячо. Я изо всех сил пыталась дышать, и он чуть отклонил голову, отпуская мои губы, и пригвоздил меня спиной, утыкаясь своим лбом в мой и отделяя наши лица какими-то пятью сантиметрами.

— Я привлекаю тебя, — сообщил он.

— Ты всё ещё мне ненавистен.

— Почему? — спросил он.

Его кожа у моей была гладкой, а дыхание свежим, как мята. Я ненавидела даже мысль о том, каким ужасным было моё дыхание, но он уткнулся в меня так, словно в этом не было совершенно никакой проблемы. Я пустила все силы на то, чтобы отодвинуться, но он удержал меня.

— Ты монстр, — бросила я.

Он помолчал, прежде чем заговорить:

— Возможно.

— Возможно? Ты убиваешь людей!

— Котёнок, те мужчины, которых я убиваю, — нехорошие. Они избивают своих жён. Жестоко обращаются с детьми. Откупаются от судей и проскальзывают через щели. Они самые настоящие монстры. Иногда я заглядываю на их похороны и вижу, как их семьи плачут… С облегчением.