Родриго Кортес - Толмач Страница 17

– Юг Китая – это не север, – покачал головой Витте, – на севере у дороги противников нет и еще лет сто не будет – там одни кочевники да охотники живут, а вот на юге Маньчжурии – Мукден – родина императорского дома. При таком варианте строительства возможны самые серьезные осложнения и самые для нас плачевные результаты.

Император посерьезнел, дослушал выступления министров до конца, но никто ничего нового к сказанному не добавил, и только морской министр прямо заявил, что обе эти бухты для военных целей непригодны и что гораздо удобнее иметь русский порт где-нибудь на берегу Кореи, поближе к открытому Тихому океану.

Его Величество Николай II был в затруднении. Первый проект присоединения Китая, Монголии и Тибета к Российской империи был представлен его отцу Александру III еще в 1893 году. Лекарь-бурят Жамсаран Бадмаев предложил создать из монголов и тибетцев армию, которая свергнет маньчжурскую династию Цин и установит в Поднебесной власть буддийских жрецов.

Бадмаев был свято убежден, что жрецы немедленно присягнут Александру III, поскольку тот является идеалом государя для всех народов азиатского Востока. А поскольку по восточным поверьям белый царь – воплощение богини Дара-Эхе, ему само Небо велело защищать Поднебесную от японцев и европейцев и строить при помощи трудолюбивых китайцев русские железные дороги и русские военно-морские базы. В общем, авантюра чистой воды.

Куда как более реалистичным виделся Николаю II подход статс-секретаря двора Александра Безобразова – частный капитал в соединении с военной силой.

Лучше всего эта схема должна была сработать в Корее, где Безобразов уже имел 100% акций Лесо-экспортного товарищества реки Ялу с правом эксплуатации корейских лесов в течение 99 лет. Ни имущественных, ни дипломатических претензий к такому частному лицу у японцев быть не могло в принципе. А между тем за пять-шесть лет под видом охраны концессии можно было ввести в Корею столько войск, сколько нужно, чтобы удержать эту страну – с ее угодьями, городами и превосходными бухтами – в составе России навечно.

Такой подход – вопреки возражениям прекраснодушного Витте – планировался и в Китае. Строим дорогу, понемногу вводя войска Охранной стражи, а там и для остального повод найдется. Просто и прагматично…

Однако захват немцами бухты Циндао несколько ускорил события, и теперь Николай II разрывался между желанием как можно быстрее решить «китайский вопрос» и необходимостью прислушиваться к мнению главного финансиста страны Витте. В том, что Россия к подобным действиям не вполне готова и последствия захвата ударят по стране больнее, чем хотелось бы, Витте был, безусловно, прав.

Уже этим вечером министр иностранных дел России граф Муравьев знал, что Витте окончательно проиграл, а значит, пора действовать. А еще через день граф получил отчетливо отдающее паникой требование китайской стороны осуществить союзнический договор и помочь выдворить немецкую эскадру и уже успевший высадиться десант с территории захваченной китайской области.

Михаил Николаевич лукаво улыбнулся: вот теперь все пошло как по нотам. Потому что, посоветовав Его Величеству принять предложение Вильгельма – разрешить Германии захват китайской бухты Циндао, – Муравьев не просто понимал, чем это закончится, он просчитал каждый ход. Более того, эту дипломатическую партию граф собирался отыграть «черными».

Он знал, что теперь от китайцев сплошной чередой пойдут именно такие панические послания, на что чиновники МИДа России начнут уклончиво говорить, что не все так просто и что нам ссориться с Германией – чуть ли не единственным союзником в Европе – как-то не с руки…

Тогда китайцы усилят напор и начнут намекать на возможное замораживание строительства КВЖД, которое и началось-то исключительно благодаря обещанию военной помощи.

«И вот тогда мы испугаемся, – потешно поднял брови Муравьев, – и скажем, что у нас в этом районе недостаточно военно-морских сил…»

Естественно, что китайцы сразу же поймают нас на беззастенчивой лжи. А затем торжествующе ткнут нас носом в курсирующую неподалеку эскадру контр-адмирала Дубасова и буквально навяжут нам разрешение войти в их территориальные воды – сами!

Граф самодовольно хохотнул: эта часть плана нравилась ему более всего.

К тому времени нашему посланнику в Китае Павлову уже разъяснят, что служба его работает из рук вон плохо; никаких сведений об активизации сил мировых держав в китайской акватории почти не поступает. И вот результат: Германия нарушила суверенитет дружественного нам Китая, а мы узнали об этом последними!

Муравьев улыбнулся. Он уже предвидел, как насмерть перепуганный Павлов мгновенно засыплет МИД телеграммами одна страшнее другой – и об активизации британского флота, и о происках португальцев, и все в таком духе. Вкупе с почти навязанным китайской стороной разрешением на присутствие военно-морских сил России в их акватории этого вполне хватит и чтобы высадить десант, и чтобы нейтрализовать прекраснодушных мечтателей типа Витте.

«А потом мы войдем в Порт-Артур и останемся там до тех пор, пока последний немецкий солдат не покинет территорию дружественного Китая…»

Муравьев самодовольно рассмеялся: кто-кто, а уж он-то, сам и посоветовавший Вильгельму занять Циндао при первом удобном случае, знал: немцы из этой бухты уже не уйдут никогда.

С того самого дня, как он случайно пролил каплю жертвенной крови на священную карту, Курбан не спал ни единой ночи. Едва наступала темнота, как на него обрушивались сонмы духов – застрявших в безвременье почти обезумевших от усталости и жажды вечного покоя воинов Хунгуз-хана, мирнадов безобидных, промышляющих мелкими услугами демонов, эдженов озер и рек… Все это выглядело так, словно кто-то взломал плотину между мирами и все живое и неживое хлынуло сюда, в срединный мир.

Курбан совершенно изнемог, пытаясь избавиться от постоянного «второго зрения», но ничто не помогало – ни бабушкины травы, ни маковый отвар, ни тем более опиум и смирна. И только БухэНойон все чаще и чаще подавал своему шаману явные знаки одобрения – огромным, перегородившим дорогу всему отряду красновато-красным быком, стадом пятнистых телят, а то и лично в тот короткий миг, когда солнце падает за край земли.

А потом он получил такой знак, о котором не смел и мечтать.

Отряд как раз приблизился к хребту Чжангуанцайлин, причем, вопреки совету Курбана, Загорулько решил свернуть с проторенной дороги и оценить проходы в южном направлении, в сторону Гирина – главного арсенала Поднебесной. А едва отряд углубился в небольшую узкую лощину, как сверху со всех сторон защелкали усиленные звонким эхом винтовочные затворы.

– Хунгузы, – констатировал Курбан и, подавая пример остальным, размашисто перекрестился.

– А чего они хотят? – запаниковал Загорулько.

– Оружие, – сжал губы Курбан, и вот тогда креститься начали все, потому что забрать оружие у казака можно, только когда он умер.

– Эй, аньда! – крикнули сверху по-монгольски. – А ты чего к орусам пристроился?

– Я с тобой под одно одеяло не ложился! – отрезал Курбан. – Аньдой не зови!

Сверху раскатисто, многоголосо захохотали, и горы умножили хохот в тысячи раз, так что лошади начали ржать и подыматься на дыбы.

– Чего они говорят? – заволновались казаки. – Эй, толмач! Переводи!

Но Курбан даже не повернул головы.

– Ты, я вижу, смерти не боишься, – вклинился в смех густой, сильный голос.

– Все в мешке будем, – парировал Курбан. Горы снова отозвались хохотом, потому что и это была чистая правда. Не видевших, как китайский палач складывает головы хунгузов в мешок, словно капусту, здесь не было.

– Скажи длинноносым, чтобы стояли смирно, – снова прорвался сквозь хохот все тот же голос. – Я с ними говорить буду.

– Что он сказал? – процедил сквозь стиснутые зубы подъехавший сбоку Семенов. – Ну?!

Курбан успокаивающе потрепал свою лошадь по гриве.

– Хунгуз говорить хочет. Сейчас спустится.

Казаки заволновались, загремели оружием, и Загорулько поднял руку.

– Спокойно, ребята… Что вы, как дети, право слово… Слышали же, люди поговорить хотят.

Курбан подавил саркастическую улыбку. На месте начальника отряда он бы хунгузам не доверял. А потом ветви молодого кедрача у тропы вдруг дрогнули, и к отряду выехали трое – монгол в огромной лисьей шапке и два китайца в потрепанных солдатских балахонах. Курбан удивился – обычно беглые китайские солдаты прибивались только к своим, но тут же собрался в комок и отбросил все лишние мысли. Он знал: сейчас будет разговор о цене за проход по этой территории, а по сути, о цене, которую готов заплатить отряд за свои жизни.

– Скажи им сразу: деньги мне не нужны, – презрительно скривился монгол.