Миккель Биркегор - Через мой труп Страница 17

Правда, что касается творческой работы, то здесь у меня не все клеилось. За несколько месяцев, прошедших после выхода моего первого романа, я почти ничего не написал. Все сводилось к кое-каким исправлениям, которые я считал нужным внести в «Угол зрения смерти». Холодный прием, оказанный книге отечественной прессой, отнюдь не добавлял мне энтузиазма. Если бы не Лина, я бы наверняка погрузился в то время в пучину уныния и жалости к самому себе, однако она была рядом, и я сумел сохранить присутствие духа. В ее обществе я был просто не в состоянии надолго оставаться хмурым и недовольным — услышав какое-нибудь шутливое замечание или же просто увидев ее веселое лицо, я не мог сдержать улыбку.

Бьярне Лина нравилась чуть ли не так же, как мне самому. Дело в том, что она умела превосходно готовить, я же делал вид, что разбираюсь в винах, поэтому Бьярне не упускал возможности позволить нам продемонстрировать свои таланты. Мы часто ужинали втроем, а последующие наши беседы часто затягивались далеко за полночь.

Мортис в наших посиделках участия не принимал. Он стал еще более замкнутым, часто запирался в своей комнате, утверждая, что пишет, сделался мрачным и угрюмым. Это так бросалось в глаза, что даже я, при всей своей влюбленности, не мог не обратить на это внимания. Тогда-то и выяснилось, что именно Мортис пригласил Лину на наш «Угловой праздник». Я попробовал было поговорить с ним об этом, однако, по-видимому, настолько увлекся, расписывая многочисленные достоинства Лины, что только все ухудшил.

По-видимому, он вздохнул с облегчением, когда я спустя три месяца после «Углового праздника» объявил, что переезжаю от них к Лине, в ее квартирку на Исландской пристани. По словам Бьярне, после моего отъезда Мортис заметно ожил. Он даже стал снова общаться со мной, когда я навещал друзей в одиночку, без Лины. Тем не менее наши с ним отношения так полностью и не наладились. Мою комнату друзья стали сдавать, и за последующие несколько лет в ней сменилось множество жильцов. Все они имели то или иное отношение к писательскому ремеслу, что в свое время послужило основой нашего союза, однако о гармонии, царившей в «Скриптории» в наши первые годы, оставалось только мечтать.

Последняя из жильцов, Анна, влюбилась в Бьярне, и он ответил ей взаимностью. Как и Лина, Анна умела превосходно готовить. Что же касается Бьярне, то он всегда был живым подтверждением старой поговорки о том, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Анна тоже любила вкусно поесть, и по ней это было заметно. Она была девушкой крупной — не то чтобы толстухой, однако при невысоком росте ее габариты производили внушительное впечатление, отчего, как мне кажется, она страдала даже больше, чем по ней можно было заметить. Нас, друзей Бьярне, она всегда встречала весело и радушно. Анна принадлежала к той категории людей, которые хорошо помнят все, что им говорят, и при следующей встрече не забывают поинтересоваться, как обстоят дела.

Пропуском в «Скрипторию» Анне послужило то, что она, как и Бьярне, писала стихи. Однако, в отличие от него, она оформляла свои стихотворения в виде ребусов, составленных из вырезок из разных комиксов, газет и еженедельников. Складывать воедино и читать их было сложно, поскольку иной раз приходилось догадываться, какие слова следует употребить и в каком порядке их расставить, однако в то же время это позволяло в полной мере ощутить вкус и значение каждого слова. А когда загадка наконец оказывалась разгаданной, возникало чувство гордости за то, что ты сумел все-таки с ней справиться. Лишь в этот момент все произведение представало в качестве единого целого, и смысл его полностью менялся — выходило нечто наподобие причудливого поворота в сюжете триллера. Получаемое при этом читателем удовольствие было столь велико, что, как правило, он тут же принимался за следующее стихотворение-загадку.

Девушки прекрасно ладили между собой, и мы вчетвером регулярно устраивали шикарные обеды, на которых нам с Бьярне отводилась роль тамады и посудомоек.

С приходом Анны в жизнь Бьярне Мортис снова оказался третьим лишним. От Бьярне он не отвернулся, как это было в случае со мной, и к Анне относился, в общем-то, неплохо, однако я подозреваю, что ему было невыносимо тяжко созерцать их семейное счастье. Он привык чутко улавливать настроение окружающих и вовсе не нуждался в жалости и сочувствии, которые невольно питала к нему эта сладкая парочка. Прожив с ними пару недель, он решил, что с него довольно, и перебрался в однокомнатную квартирку на Вестербро.

Оказалось, что Анна, как она ни пыталась это скрывать, особа весьма состоятельная, и это позволило им с Бьярне оставить за собой всю нашу огромную квартиру, не сдавая комнат новым постояльцам.

Итак, «Скриптория» стала для меня прочитанной главой, однако я не испытывал никакой тоски по ней. Лишь во время наших с Бьярне обедов иной раз всплывали из небытия прежние истории и проявлялся специфический дух, царивший некогда в этих стенах. В такие моменты мы с ним могли взгрустнуть по былому энтузиазму, свободным отношениям и дружеским попойкам, однако в то же время оба тщательно следили за тем, чтобы ничто не возвращалось на круги своя.

С моим переездом к Лине выяснилось, что ее квартирка маловата для нас обоих. Мне нужен был уголок, где я мог бы писать; Лина же нуждалась в месте для репетиций. К счастью, мы сумели подобрать вариант обмена на четырехкомнатную квартиру в том же доме, хоть это и нанесло чувствительный удар по нашему бюджету. Как писатель, я почти ничего не получал, а доходы от случайных приработков были мизерны. Лина выступала в различных театрах, и со временем она стала получать все лучшие и лучшие контракты, однако поначалу случались периоды, когда у нее вовсе не было работы. Поэтому в первый год нашей совместной жизни мы существовали исключительно на те деньги, что достались Лине по наследству после смерти матери, однако и при этом нам постоянно приходилось искать дополнительные источники заработка. Тем не менее наша нынешняя четырехкомнатная квартира оказалась для нас даром небес. У меня появился собственный кабинет, все стены которого были увешаны книжными полками. Кроме него, у нас были гостиная, столовая и спальня. За исключением моего кабинета, все остальные комнаты были обставлены по-спартански, при этом всю немногочисленную мебель мы приобретали исключительно на блошиных рынках. С другой стороны, благодаря этому в гостиной оставалось много места для ежедневных занятий Лины: она демонстрировала разные танцевальные па и растяжки, а я на время превращался в благодарную публику.

Несмотря на скудность обстановки, в квартире царил уют. У Лины был истинный талант извлекать максимум из любой мелочи, и при этом никакая работа по благоустройству жилья ее не смущала. К примеру, если ей казалось, что в интерьере комнаты прекрасно смотрелась бы определенная картина, она сама ее рисовала. Когда надо было развесить светильники, все они оказывались на нужных местах к моему возвращению. Даже перетяжка мебели ее не пугала. Обустраивая наше гнездышко, она полагалась исключительно на собственный вкус, однако меня все устраивало, и я ощущал себя на верху блаженства.

Между тем мои писательские труды продвигались крайне медленно. Чтобы свести концы с концами, мне приходилось одновременно работать на нескольких работах, так что для творческих изысканий оставалось совсем мало времени. Работа над рукописью второго романа, «Стены говорят», заняла у меня более двух лет, да и сама книга получилась, мягко говоря, не совсем удачной. Это был достаточно невнятный с точки зрения композиции рассказ о событиях, происходящих в стенах гостиничного номера. При этом в одну кучу были смешаны самоубийство, пьяные оргии, разврат и прелюбодеяния. До сих пор для меня остается загадкой, почему издательство все же решилось напечатать роман. Как бы там ни было, но книга все же вышла, хотя большая часть тиража в результате пошла под нож — по всей стране было продано не больше сотни экземпляров.

Тем не менее я все же получил небольшой гонорар — не бог весть что, однако его вполне хватило на то, чтобы пригласить Лину отпраздновать это событие. Деньги мы потратили на посещение балета, прогулку по Тиволи,[22] обед в ресторане гостиницы «Англетер» и поход на дискотеку. Передвигались мы при этом исключительно на такси, за исключением возвращения домой. Лина сама настояла на том, чтобы пойти пешком. Время приближалось к четырем утра, однако на дворе стояло лето, и было достаточно тепло, начинало всходить солнце. Добравшись до Исландской пристани, мы сели в обнимку на причале, молча созерцая простирающуюся до самой линии горизонта морскую гладь копенгагенской бухты. Лина скинула туфли и плотно прижалась ко мне. Дыхание ее было таким ровным и спокойным, что в какой-то момент мне показалось, будто она спит. Я сидел в довольно неудобной позе, однако боялся пошевелиться, чтобы случайно не разбудить ее.