Тесс Герритсен - Ученик Страница 18

Расследуя дело Хирурга, она научилась изучать карту города, представляя себя хищником, который ищет жертву. В конце концов, она тоже была охотником и, чтобы поймать добычу, должна была понять ее мир, ее вселенную. Она знала, что люди-хищники чаще всего охотятся в местах, хорошо им знакомых. Им тоже хочется комфорта, и они тоже привыкли к определенному распорядку. Так что, глядя на размеченную булавками карту, она видела не только схему мест происшествия и свалки трупов, но и зону его активности.

Ньютон был городком для избранных, здесь проживали люди, состоявшиеся в профессии. Стоуни-Брук располагался в трех милях к юго-востоку, в пригороде не столь знатном, как Ньютон. Может, неизвестный был жителем одного из окрестных районов и выслеживал добычу по дороге из дома на работу? Тогда он не должен был выделяться среди своих соседей, иначе вызвал бы подозрение как чужак. И, если он жил в Ньютоне, значит, должен был быть «белым воротничком», с такими же безупречными вкусами.

И безупречными жертвами.

Усталые глаза уже слипались, но она не сдавалась и упрямо продолжала смотреть на карту, прокручивая в голове сотни мыслей. О свежей сперме в разложившемся трупе. О безымянном скелете. О темно-синих ковровых волокнах. Об убийце, к одежде которого пристал волос последней жертвы. Об охотничьем ноже и аккуратно сложенной ночной сорочке.

И о Габриэле Дине. Какова была роль ФБР во всем этом?

Она обхватила голову руками, как будто та готова была взорваться от обилия информации. Риццоли хотела руководить расследованием, даже напросилась на это, и вот теперь тяжкий груз ответственности грозил раздавить ее. Она была слишком усталой, чтобы думать, но при этом слишком взволнованной, чтобы уснуть. Наверное, так и происходят нервные срывы, подумала она, но тут же прогнала эту мысль. Джейн Риццоли никогда не позволит себе сдаться. За годы службы в полиции ей приходилось и гоняться за преступником по крышам, и выбивать двери, и даже противостоять собственной смерти в мрачном подземелье.

Она даже убила человека.

Но никогда она не была так близка к отчаянию.

Медсестра в тюремной больнице не особо церемонится, стягивая мне руку резиновым жгутом. Он дерет мне кожу, волосы, но ей, похоже, все равно; я для нее всего лишь очередной симулянт, прервавший ее спокойный сон во время ночной смены. Она средних лет — во всяком случае так выглядит, глаза у нее припухшие, а дыхание пахнет сном и сигаретами. Но она женщина, и, когда она склоняется надо мной, чтобы вонзить мне в вену иголку, я упираюсь взглядом в ее шею, дряблую и морщинистую. Я думаю о том, что скрывается под этой белой кожей. Сонная артерия, пульсирующая яркой кровью, а рядом с ней яремная вена, распухшая от тяжелой и темной венозной крови. Я слишком хорошо знаю анатомию женской шеи, и поэтому изучаю этот экземпляр, пусть даже столь непривлекательный.

Моя вена набухает, и медсестра удовлетворенно хмыкает. Потом открывает пузырек со спиртом и протирает мне кожу. Жестом небрежным, не свойственным профессионалам.

— Сейчас будет укол, — объявляет она.

Я даже не морщусь. Она аккуратно вводит иглу, и вот уже кровавый поток устремляется в пробирку. Мне доводилось много работать с чужой кровью, но никогда — со своей, поэтому сейчас я смотрю на нее с интересом, отмечая, что она густая и темная, цвета черной вишни.

Пробирка почти полна. Она подставляет следующую. Когда и та наполняется, она вытаскивает иглу из вены, развязывает жгут и прикладывает ватный тампон к месту укола.

— Держите, — командует она.

Я беспомощно шевелю наручником на левом запястье, которым пристегнут к раме больничной койки.

— Не могу, — жалобно говорю я.

— О Господи, — вздыхает она.

В ее голосе нет сочувствия, лишь раздражение. Есть люди, которые презирают слабых, и она одна из них. Наделенная абсолютной властью над беззащитными, она легко может превратиться в подобие монстров, которые мучили евреев в концлагерях. Под маской белого халата с именной биркой Р.Н. скрывается жестокость.

Медсестра бросает взгляд на охранника.

— Держите вы, — командует она.

Охранник колеблется, потом все-таки прижимает ватный тампон к моей коже. Его нежелание касаться меня вызвано не боязнью нападения с моей стороны, нет, у меня репутация спокойного и дисциплинированного узника, я прямо-таки идеал, и никто из охраны меня не боится. Нет, его нервирует вид моей крови. Прикасаясь к пропитанному кровью тампону, он мысленно представляет себе всякие микробиологические ужасы. Он испытывает явное облегчение, когда медсестра достает бинт и перевязывает мне руку, закрепляя на месте ватный тампон. Он сразу же бросается к умывальнику и моет руки с мылом. Мне так и хочется рассмеяться ему в лицо. Но вместо этого я неподвижно лежу на койке, подтянув колени, с закрытыми глазами, изображая крайнюю степень слабости.

Медсестра выходит из палаты с пробирками, наполненными моей кровью, а охранник, тщательно вымывший руки, садится на стул.

Ждать.

Мне кажется, будто проходят часы в этой холодной и стерильной палате. Но медсестры и след простыл; она как будто забыла про нас. Надзиратель ерзает на стуле, нервничает, почему ее так долго нет.

Но я уже знаю, почему.

Машина уже закончила анализ моей крови, и медсестра держит в руках результат. Цифры пугают ее. Все подозрения насчет симуляции улетучились; у нее в руках доказательства того, что в моем организме бушует опасная инфекция и что мои жалобы на боль в животе не притворство. Хотя до этого она и ощупывала мой живот, чувствовала, как напряжены мои мышцы, слышала мои стоны, у нее все равно оставались сомнения. Она слишком давно работает в тюремной больнице, и опыт научил ее не доверять жалобам заключенных. В ее глазах все мы злостные обманщики, которые только и ждут, когда им вколют наркотики.

Но лабораторный анализ — это уже объективно. Кровь загоняют в аппарат, который и выдает цифры. Она не может оставить без внимания пугающе высокий уровень лейкоцитов в моей крови. И сейчас она наверняка на телефоне, консультируется с офицером медслужбы: «У меня здесь заключенный с жалобами на сильные боли в животе. Правда, живот мягкий в правом нижнем квадрате. Что меня беспокоит, так это его лейкоциты...»

Открывается дверь, и я слышу скрип ее тапочек по линолеуму. Когда она обращается ко мне, в ее голосе уже нет прежней издевки. Сейчас она говорит со мной уважительно. Видимо, понимает, что имеет дело с серьезно больным человеком и, если со мной что-то случится, она будет виновата. Я вдруг превращаюсь в бомбу, которая угрожает взорвать ее карьеру.

— Мы перевезем вас в госпиталь, — говорит она и переводит взгляд на охранника. — Его нужно отправить немедленно.

— В Шаттак? — спрашивает он, имея в виду бостонский тюремный госпиталь Лемюэля Шаттака.

— Нет, это слишком далеко. Он не выдержит. Я договорилась о перевозке в госпиталь Фитчбург. — В ее голосе звучит тревога, и теперь стражник смотрит на меня с сочувствием.

— Что с ним? — спрашивает он.

— Возможен перфоративный аппендицит. Все документы я подготовила и уже вызвала «скорую» из госпиталя.

— О! черт! Тогда мне придется ехать с ним. Надолго это?

— Наверное, его сразу отправят на операцию.

Охранник смотрит на часы. Он думает, что скоро конец смены, и волнуется, сменят ли его вовремя в госпитале. Обо мне он не думает, его волнуют только обстоятельства собственной жизни. А я для него лишь помеха.

Медсестра складывает бумаги в конверт и вручает его охраннику.

— Это для приемного отделения госпиталя. Обязательно передайте врачу.

— Так перевозить его будем на «скорой»?

— Да.

— Небезопасно.

Она смотрит на меня. Я прикован наручником к койке. Лежу смирно, подогнув колени, — классическая поза больного с приступом перитонита.

— Я бы не стала волноваться за безопасность. В таком состоянии он безобиден.

7

— Некрофилия, или любовь к мертвым, — вещал доктор Лоуренс Цукер, — всегда была самым мрачным секретом человечества. Слово пришло из греческого, но доказательства существования этого явления были еще во времена фараонов. Красивую или знатную женщину начинали бальзамировать лишь на третьи сутки после смерти. Таким образом исключалась возможность ее сексуального осквернения мужчинами, ответственными за этот обряд. А факты надругательства над мертвыми во множестве зафиксированы в летописях. Даже царь Ирод занимался сексом со своей женой в течение семи лет после ее смерти.