Эмили Локхарт - Виновата ложь Страница 18

Смотрю на грудь Гата.

Миррен читает вслух книгу о Джейн Гудолл, антропологе.

Мы слушаем музыку через маленький динамик моего айфона.

— Еще раз объясни, почему ты не веришь в защитные кремы от солнца? — спрашиваю я Джонни.

— Это заговор. Чтобы продать побольше продукции, в которой никто не нуждается.

— Ага.

— Я не сгорю, — говорит парень. — Вот увидишь.

— Но зачем ты наносишь детское масло?

— О, это уже не часть эксперимента, — объясняет он. — Мне просто нравится постоянно быть липким.

Гат застал меня на кухне, где я ищу еду. Почти ничего нет.

— Последний раз, когда я тебя видел, снова был неоптимальным, — говорит он. — В коридоре, пару ночей назад.

— Да уж. — Мои руки трясутся.

— Извини.

— Хорошо.

— Мы можем начать сначала?

— Мы не можем начинать сначала каждый день, Гат.

— Почему нет? — Он запрыгивает на стойку. — Может, это лето вторых шансов.

— Вторых — конечно. Но дальше это становится глупым.

— Так будь просто нормальной, — говорит он, — хотя бы сегодня. Давай притворимся, что я не запутался, а ты — не злишься. Давай вести себя так, будто мы друзья, и забудем о случившемся.

Не хочу притворяться.

Не хочу быть друзьями.

Не хочу забывать. Я пытаюсь вспомнить.

— Всего на пару дней, пока наши отношения снова не нормализуются, — говорит Гат, видя мои сомнения. — Мы будем развлекаться, пока все это престанет казаться важным.

Я хочу знать все, понять все; хочу прижаться к Гату, провести руками по его телу и никогда не отпускать. Но, наверное, это единственный способ для нас начать сначала.

«Будь нормальной. Сейчас же. Потому что ты нормальная. И можешь справиться».

— Это я умею.

Я вручаю ему кулек ирисок, которые мы с дедушкой купили в Эдгартауне, его лицо проясняется при виде сладкого, и это греет мне сердце.

44

На следующий день мы с Миррен берем небольшую моторную лодку и отправляемся в Эдгартаун без разрешения.

Мальчики не хотят ехать. Они собираются поплавать на каяках.

Я за штурвалом, Миррен ведет рукой по воде.

На ней мало одежды: верх от купальника в ромашку и джинсовая мини-юбка. Она идет по мощеным тротуарам города, говоря о Дрейке Логгерхеде и каково было вступать с ним в «половой акт». Так она это называет; ее ощущения о произошедшем связаны с запахом роз, фейерверками и американскими горками.

Она болтает, какую одежду хочет купить для первого курса в Помоне, какие фильмы посмотреть, какие проекты воплотить этим летом: например, найти в Винъярде место, где можно покататься на лошадях, и снова начать делать мороженое. Честное слово, она болтает без умолку в течение получаса.

Завидую я ее жизни. Парень, планы, колледж в Калифорнии. Миррен отправляется в свое солнечное будущее, пока я возвращаюсь в Академию Дикинсона, где переживу еще один год снега и удушья.

У «Мурдика» я покупаю небольшой кулек ирисок, хоть со вчера еще осталось несколько штук. Мы садимся на лавочку в тени, и Миррен все болтает и болтает.

Еще одно воспоминание.

Лето-номер-пятнадцать, Миррен сидит рядом с Тафтом и Уиллом на ступеньках нашей любимой кафешки «Клэм шэк» в Эдгартауне. У мальчишек в руках пластиковые вертушки радужной окраски. Лицо Тафта в шоколадной ириске, которую он только что слопал. Мы ждали Бесс с туфлями для Миррен. Без обуви мы не могли зайти внутрь.

Ноги девочки были грязными, а ногти покрыты синим лаком.

Мы уже давно сидели, когда Гат вышел из магазина чуть дальше по улице. Под мышкой зажата стопка книг. Он быстро побежал к нам, будто бы пытаясь догнать, хоть мы просто сидели на месте.

Вдруг он резко остановился. Верхняя книга называлась «Бытие и ничто» Сартра. На тыльной стороне его ладоней все еще были написаны слова. Совет от дедушки.

Гат поклонился — неуклюже, по-дурацки — и вручил мне последнюю книгу из своей стопки: это был роман Жаклин Мориарти. Я читала ее все лето.

Я открыла титульную страницу. Она была подписана:

«Для Кади, со всем-всем-всем.

— Я помню, как мы ждали, чтобы Бесс принесла тебе туфли и мы могли пойти в кафе, — говорю я Миррен. Она перестает балабонить и смотрит на меня с ожиданием. — Вертушки. Гат подарил мне книгу.

— Так твоя память возвращается! Это замечательно!

— Тогда тетушки ссорились из-за поместья.

Она пожимает плечами:

— Немного.

— А мы с дедушкой поспорили из-за фигурки слоновой кости.

— Да. Мы только об этом и говорили.

— Расскажи мне кое-что.

— Что?

— Почему Гат исчез после моего несчастного случая?

Миррен крутит пальцем свой локон.

— Не знаю.

— Он вернулся к Ракель?

— Не знаю.

— Мы поссорились? Я сделала что-то не так?

— Я не знаю, Кади.

— Я расстроила его пару дней назад. Потому что не знала имен прислуги. И не видела его квартиру в Нью-Йорке.

Следует тишина.

— У него есть причины, чтобы злиться на тебя, — наконец говорит сестра.

— Что я сделала?

Миррен вздыхает:

— Этого уже не исправишь.

— Почему?

Внезапно Миррен начинает кашлять. Так давится, будто ее сейчас вырвет. Согнулась пополам, побледнела, покрылась испариной.

— Все в порядке?

— Нет!

— Я могу помочь?

Она не отвечает.

Я протягиваю ей бутылку с водой. Она берет. Медленно пьет.

— Я слишком далеко зашла. Мне нужно вернуться в Каддлдаун. Немедленно.

Ее глаза остекленели. Я даю ей руку. Ее ладошка влажная, и она едва держится на ногах. Мы молча идем к гавани, где пришвартована наша маленькая лодка.

Мама не заметила отсутствия лодки, но увидела кулек ирисок, который я вручила Тафту и Уиллу.

И снова бесконечные упреки. Ее лекции мне неинтересны.

Мне нельзя покидать остров без ее разрешения.

Мне нельзя покидать остров без взрослых.

Мне нельзя управлять лодкой, сидя на лекарствах.

Не могу же я быть такой глупой, что не понимаю, ну же?

Я извиняюсь, чего и хочет мама. Затем бегу в Уиндемир и записываю все, что вспомнила, — кафе, вертушки, грязные ноги Миррен на деревянных ступеньках, книгу Гата — на бумажках над моей кроватью.

45

Начинается моя вторая неделя на Бичвуде. Мы залезаем на крышу Каддлдауна. Это легко; мы просто никогда не решались раньше, потому что нужно было пробраться через окно в спальне тети Бесс.

Ночью на крыше чертовски холодно, зато днем с нее открывается чудесный вид на остров и на море. Я гляжу поверх деревьев, посаженных вокруг Каддлдауна и Нового Клермонта с японским садом. Я даже могу заглянуть внутрь дома с французскими окнами почти во всех комнатах первого этажа. Рэд Гейт тоже видно, хотя и не полностью, а также дальнюю часть острова, напротив Уиндемира, и залив.

В первый день мы принесли на крышу еду и старое покрывало для пикника. Мы ели сладкий португальский хлеб и плавленый сыр в небольших деревянных коробочках. Вытащили ягоды в зеленых картонках и холодные бутылки с лимонадом.

Мы решили приходить сюда каждый день. Все лето. Эта крыша — лучшее место на свете.

— Если я умру, — говорю я, пока мы смотрим на открывшийся вид, — то есть когда я умру, бросьте мой пепел в воду у маленького пляжа. И когда вы будете по мне скучать, то сможете взобраться сюда, посмотреть вниз и вспомнить, какой классной я была.

— Или спуститься и поплавать в тебе, — говорит Джонни. — Если будем ну очень сильно скучать.

— Фу.

— Слушай, ты сама сказала, что хочешь оказаться в воде у маленького пляжа.

— Я просто хотела сказать, что мне здесь нравится. Это было бы идеальное место для моего праха.

— Да, — говорит Джонни. — Несомненно.

Миррен и Гат молчали, поедая орехи в шоколаде из голубой керамической миски.

— Неудачная тема для разговора, — говорит девушка.

— Нормальная, — пожимает плечами Джонни.

— Я бы не хотел, чтобы мой прах остался здесь, — говорит Гат.

— Почему? Мы могли бы покоиться вместе на маленьком пляже, — улыбаюсь я.

— А малышня бы плавала в нас! — кричит Джонни.

— Какой ты противный! — рявкает Миррен.

— А что, это не так уж отличается от того чтобы пописать в воду, — говорит ей братец.

— Меня сейчас стошнит!

— Ой, да ладно, все туда писают.

— Я — нет, — говорит Миррен.

— Да и еще раз да, — спорит Джонни. — Если вода у маленького пляжа не состоит из мочи, после стольких лет, то и наш прах ее не испортит.

— Вы когда-нибудь планировали свои похороны? — спрашиваю я.

— Что ты имеешь в виду? — Джонни морщит нос.

— Ну, знаете, как в «Томе Сойере», когда все думают, что Том, Гек и как-там-его-звать?..