Стивен Кинг - Долорес Клейборн Страница 18

Селена, наверное, что-то заметила у меня по глазам, потому как положила руку мне на плечо и сказала:

– Мамочка, будет плохо? Скажи, что нет. Не то он догадается, что я сказала, и взбесится.

Очень мне хотелось ее успокоить, сказать то, что ей хотелось услышать, но не смогла я. Я знала, плохо будет, а вот как и много ли, от Джо зависело. В ту ночь, когда я его сливочником ударила, он пошел на попятный, ну а теперь – кто угадает?

– Я не знаю, что случится, – сказала я, – но я скажу тебе две вещи, Селена. Твоей вины тут ни в чем нет, и лапать тебя и приставать к тебе он больше не будет. Понимаешь?

Глаза у нее снова наполнились слезами, и одна поползла по щеке.

– Просто я не хочу ничего плохого, – сказала она и замолчала. Губы у нее дергались, а потом она вскрикнула: – Как мне это невыносимо! Ну зачем ты его ударила? Зачем он начал приставать ко мне? Почему все не могло остаться как было?

Я взяла ее за руку.

– Родненькая, все всегда меняется – иногда к худшему, и тогда надо исправлять положение. Ты ведь это знаешь, правда?

Она кивнула. Я увидела на ее лице боль, но не сомнения.

– Да, – сказала она. – Кажется, знаю.

Паром уже подходил к пристани, и времени на разговоры не оставалось. Я даже обрадовалась, что больше она не будет смотреть на меня сквозь слезы и хотеть того, чего, думается, хочет каждый ребенок: чтоб все стало хорошо, но чтоб никому не было больно или плохо. Не будет ждать от меня обещаний, которые я дать не могу, потому как не знаю, сумею ли их сдержать. Я опасалась, что внутренний глаз не допустит, чтоб я их сдержала. Мы сошли с парома без единого слова, и мне это было в самый раз. Вечером, когда Джо вернулся от Карстейрсов, – он там сзади веранду пристраивал, – я отослала всех детей за покупками. Селена все время на меня поглядывала, пока шла к калитке, и лицо у нее было белое, как стакан молока. Всякий раз, когда она оборачивалась, я видела у нее в глазах распроклятый топор. Но я видела в них и еще кое-что – по-моему, это было облегчение. Наверное, она думала, что наконец-то что-то сдвинется с места, перестанет кружить и кружить. Хоть ее страх мучил, думается, было у нее и такое чувство.

Джо сидел у печки с «Америкен», как всегда по вечерам. Я встала возле дров, глядя на него, и этот внутренний глаз будто раскрывался все шире. Вы только посмотрите, думала я: расселся, будто всемогущий верховный Тру-ля-ля из Верхней Задницы. Расселся, будто не влезает в штаны сначала одной ногой, потом другой, как все мы. Расселся, будто лапать свою единственную дочку – это самое обычное дело в мире и всякий мужчина после такого уснет с чистой совестью. Я старалась понять, как это мы со школьной вечеринки в гостинице «Сеймсет» дожили вот до этого: он сидит у печки и почитывает газетку в старых заплатанных джинсах и грязной майке, а я стою над дровами и в сердце убийство вынашиваю… Старалась и не поняла. Точно в заколдованном лесу – оглянешься, а дороги позади тебя уже нет.

А внутренний глаз видел все больше и больше. Увидел шрамы на ухе, куда я его сливочником ударила; увидел ветвящиеся прожилки на носу; увидел, как его нижняя губа отвисает, так что вид у него всегда обиженный был; увидел перхоть у него на бровях и то, как он дергает себя за волоски в ноздрях или за брюки в промежности.

Все, что видел этот глаз, было скверным, и тут до меня дошло, что наш брак – это не просто самая большая ошибка в моей жизни, а единственная, по-настоящему страшная – ведь расплачиваться за нее не только мне приходится. Сейчас он на Селену нацелился, но ведь за ней два мальчика подрастают, а если он все старался изнасиловать их старшую сестру, так с ними он что надумает сделать?

Я отвернулась, и этот внутренний глаз увидел топорик на полке над дровами – на обычном его месте. Я протянула руку и ухватила топорище, а сама думаю: на этот раз я его тебе в руку не суну, Джо… Тут я вспомнила, как Селена оборачивалась, пока они шли втроем к калитке, и решила, что проклятый топор так и останется здесь лежать, что бы там дальше ни произошло. Я нагнулась и взамен вытащила из корзины кленовое полено.

Топор, полено – разница невелика была: все равно жизнь Джо на волосочке повисла. Чем дольше я смотрела, как он сидит в грязной майке да дергает за волоски в ноздрях и почитывает странички юмора, чем больше я думала о том, что он с Селеной натворил, чем больше я про это все думала, тем больше меня зло брало, тем ближе я была к тому, чтоб шагнуть к нему и раскроить ему башку кленовым поленом. Я даже место углядела, чтоб первый удар нанести. Волосы у него шибко поредели, особенно на макушке, и она от света лампы посверкивала. И веснушки на коже были видны между остатками волос. Вот по ней, думала я, по этой самой плеши. Кровь прямо на абажур брызнет, ну и пусть. Все равно он старый и безобразный. Чем больше я про это думала, тем больше мне хотелось посмотреть, как кровь на абажур брызнет, – уж очень ясно я это себе представила. А потом я подумала, что капли крови обрызгают лампочку и зашипят на ней.

Стою, думаю про все это, и чем больше думаю, тем крепче мои пальцы полено сжимают. Совсем ополоумела, что так, то так, но просто отвернуться от него не могла. А и отвернулась бы, так этот внутренний глаз все равно на него смотрел бы.

Я твердила себе: подумай, что почувствует Селена, если я сделаю это и самые худшие ее страхи оправдаются, – но и это не помогло. Как я ни любила ее, как ни искала ее привязанности, – не помогло. Этот глаз оказался сильнее любви. Даже мысль о том, что станется с ними с тремя, если Джо будет убит, а я за его убийство окажусь в Саут-Уиндхеме, – даже эта мысль не закрыла внутренний глаз. Он оставался открытым и видел все больше и больше уродств на лице Джо. То, как он соскребал белые чешуйки со щек, когда брился. Комочек горчицы, присохший к подбородку за ужином. Большие лошадиные зубы в искусственных челюстях, которые он выписал по каталогу, и сидели они плохо. И всякий раз, как внутренний глаз подмечал что-то еще, я сжимала полено еще крепче.

В последнюю минуту мне пришла еще одна мысль. Если ты сделаешь это прямо здесь и прямо сейчас, так не из-за Селены, подумала я. И не ради мальчиков. А потому что все эти пакости творились прямо у тебя под носом три месяца, а то и больше, а ты ничего не замечала, дура тупая. Если ты собираешься убить его, и сесть в тюрьму, и с детьми видеться только по субботам час-другой, так разберись, почему ты это сделаешь. Не потому что он к Селене подбирался, а потому что он тебя одурачил, и вот в этом ты похожа на Веру: не терпишь в дурах оставаться пуще всего на свете.

Вот это меня и охладило. Внутренний глаз не закрылся, но словно потускнел и поутратил силу. Я хотела разжать пальцы и выпустить полено, но я их так сжимала, что они меня не слушались. Пришлось другой рукой отогнуть два пальца, и только тогда оно упало в корзину. А остальные три пальца так согнутыми и остались, будто еще держат его. Раз пять я их сжимала и разжимала, прежде чем рука опять нормальной сделалась.

А тогда я подошла к Джо и потрогала его за плечо.

– Мне с тобой надо поговорить, – сказала я.

– Ну и говори, – отвечает он из-за газеты. – Я тебе не препятствую.

– Я хочу, чтоб ты на меня смотрел, – говорю. – Отложи газету.

Он опустил газету на колени и посмотрел на меня.

– Ну, уж ты своему языку отдыха ни на минуту не даешь, – говорит.

– Свой язык я сама уйму, – отвечаю, – а вот ты уйми свои руки. Не то они тебе наделают неприятностей, до Судного Дня не расхлебаешь.

Он вздернул брови и спрашивает, о чем это я.

– А о том, чтоб ты оставил Селену в покое, – говорю.

Он поглядел на меня так, будто я саданула его коленом по фамильным драгоценностям. Самая лучшая из скверных минут, Энди, – выражение на роже Джо, когда сообразил, что все вышло наружу. Кожа у него посерела, рот открылся, а туловище в его дерьмовой качалке дернулось, как бывает с людьми, когда они уже засыпают и вдруг подумают о чем-нибудь скверном.

Он попытался сделать вид, будто ему просто спину прихватило, но не обманул ни себя, ни меня. И вроде бы он даже устыдился, но по мне и у дворняги хватит ума устыдиться, если ее поймать, когда она яйца из курятника ворует.

– Не понимаю, что ты такое говоришь, – бурчит он.

– Тогда почему ты такую рожу скроил, будто дьявол тебе яйца выкручивает? – спросила я.

Тут он прямо почернел.

– Если этот пащенок Джо Младший врет про меня… – начал он.

– Джо Младший про тебя ни словечка не сказал, – говорю. – И брось комедию ломать, Джо. Мне Селена сказала. Все мне рассказала. Как хотела скрасить тебе жизнь, когда я тебя сливочником ударила, как ты ей отплатил и чем пригрозил, чтоб она молчала.

– Лгунья она желторотая! – кричит он и сбрасывает газету на пол, будто в доказательство. – Лгунья и приставала. Вот возьму ремень и, когда она заявится сюда… если посмеет…