Роберт Уилсон - Глаз в пирамиде Страница 18

— У нас разработан четкий график вывода войск, на который мы ориентируемся при составлении наших планов, — начал Президент; но в самом городе Санта-Исабелъ, когда Текилъя-u-Moma подчеркивает отрывок в книге Макиавелли, агент 00005 завершает коротковолновую передачу на британскую подводную лодку, лежащую на дне в семнадцати милях от острова: "Боюсь, янки совсем спятили. Я нахожусь на острове уже девять дней и абсолютно убежден, что здесь не только нет ни одного русского или китайского агента, так или иначе связанного с генералиссимусом Текилья-и-Мотой, но нет и войск этих стран, которые бы скрывались где-нибудь в джунглях. Зато БАЛБЕС здесь явно занимается контрабандой героина, так что прошу разрешения на расследование". (Разрешения ему не дали. Старик W. из лондонского разведуправления знал, что 00005 немного чокнулся на тему этого БАЛБЕСа и всегда выдумывает, будто он имеет отношение ко всем его операциям.)

В это же время, но в другом отеле Тобиас Найт, временно переведенный в ЦРУ из ФБР для выполнения специального задания, завершает вечернюю радиосвязь с американской подводной лодкой, находившейся в двадцати трех милях от берега: «Русские вырыли яму, которая может быть только шахтой для запуска ракет, а косоглазые строят что-то похожее на ядерный реактор...»

Хагбард Челине на борту подводной лодки «Лейф Эриксон», в сорока милях от острова, перехватил оба сообщения, презрительно хмыкнул и передал П. в Нью-Йорк: АКТИВИВИЗИРУЙТЕ МАЛИКА И ГОТОВЬТЕ ДОРНА.

(А тем временем в одном из универмагов Хьюстона появилась совершенно странная, хотя на первый взгляд ничем не примечательная часть всей мозаики. Это была табличка, гласившая:

НЕ КУРИТЬ. НЕ ПЛЕВАТЬ.

Она заменила провисевшую на стене главного торгового зала многие годы прежнюю табличку, которая требовала лишь

НЕ КУРИТЬ.

Это едва заметное изменение повлекло за собой весьма ощутимые последствия. Универмаг обслуживал лишь очень богатых людей, и постоянные покупатели не возражали, когда им запрещали курить. В конце концов, все понимали, что такое пожар. Но вот в дополнительном запрещении плевков они усмотрели оскорбительный оттенок. Безусловно, они были не из той породы людей, которые плюют на пол. По крайней мере, ни один из них не плевал на пол уже через месяц, ну максимум через год после того, как разбогател. Да, требование было явно нетактичным. Накапливалось негодование. Продажи упали. А число членов хьюстонского отделения «Божьей молнии» возросло. К тому же членов богатых и влиятельных.

Как ни странно, администрация универмага не имеет никакого отношения к этой табличке.)

Джордж Дорн с криком просыпается.

Он лежит на полу своей камеры в окружной тюрьме Мэд-Дога. Непроизвольно бросив затравленный взгляд в сторону соседней камеры, он видит, что труп Гарри Койна оттуда исчез. Параша вернулась на свое место в углу, и он чувствует, даже не имея возможности это проверить, что человеческих кишок в ней нет.

Тактика террора, думает он. Они вознамерились его сломать — задача, которая уже начала казаться ему довольно простой, — но по ходу дела прячут улики.

За оконцем камеры темно; значит, все еще ночь. Он не уснул, а просто потерял сознание.

Как девушка.

Как патлатый коммунистический гомик.

Ладно, слизняк и дерьмо, кончай с этим мазохизмом, мрачно сказал он себе. Ты всегда знал, что ты не герой. Не надо сыпать соль на старую рану и натирать ее наждаком. Ты не герой, но ты чертовски упрямый, тупой и непреклонный трус. Вот почему ты всегда выживал на таких заданиях, как это.

Покажи этой южной деревенщине, каким упрямым, тупым и непреклонным ты можешь быть.

Джордж начинает со старого трюка. Он оторвал кусочек ткани от рубашки — пригодится вместо бумаги. Острый кончик шнурка сойдет за ручку. Плюнуть на ботинок, сохранивший остатки ваксы, и растереть — вот тебе и чернила.

Усердно работая на протяжении получаса, он сумел нацарапать записку следующего содержания:

ПОЗВОНИТЬ ДЖО МАЛИКУ НЬЮ-ЙОРК И СКАЗАТЬ

ДЖОРДЖА ДОРНА ДЕРЖАТ БЕЗ АДВОКАТА

ОКРУЖНАЯ ТЮРЬМА МЭД-ДОГ.

Эта записка не должна упасть слишком близко к зданию тюрьмы, поэтому Джордж озирается в поисках тяжелого предмета. Через пять минут решает воспользоваться пружиной из матраса; на вырывание пружины уходит еще семнадцать минут.

После того как ракета запущена из окна — Джордж знает, что нашедший записку, вероятнее всего, немедленно отнесет ее шерифу Джиму Картрайту, — он начинает разрабатывать альтернативные.

Однако вскоре он обнаружил, что вместо разработки планов побега или освобождения его мысли настойчиво уносятся в совершенно другом направлении. Его преследует лицо монаха из видения. Он точно знает, что уже видел это лицо; но где? Почему-то важно это вспомнить. Он изо всех сил пытается восстановить в памяти это лицо, узнать его. На ум приходят Джеймс Джойс, Г. Ф. Лавкрафт и монах с картины Фра Анджелико. Никто из них им не был, но чем-то монах похож на каждого из них.

Внезапно устав и потеряв к этому интерес, Джордж опустился на койку, его рука мягко сжала пенис через штаны. Герои детективов не дрочат, попадая в передряги, напомнил он себе. Ну их к черту: я не герой, и это не детектив. Кроме того, я вообще не собирался дрочить (в конце концов, они же могут за мной подсматривать через глазок, чтобы воспользоваться этой естественной тюремной слабостью, еще сильнее меня унизить и сломить мое эго). Нет, я совершенно не собирался мастурбировать: я просто хотел его подержать, легонько, через штаны, пока не почувствую прилив жизненных сил и не избавлюсь от страха, опустошения и отчаяния. Я вспоминаю Пат в Нью-Йорке. На ней ничего нет, кроме прелестного кружевного лифчика и трусиков, и ее соски набухли и торчат. Теперь ты София Лорен и снимай с себя лифчик, чтобы я полностью увидел твои соски. Да, вот так, а теперь попробуй сделать это по-другому: она (София, нет, пусть снова Пат) в лифчике, но без трусов, и показывает свой лобковый пушок. Пусть она с ним играет, теребит волоски пальчиками, а другую руку держит на соске, да, вот так, а сейчас она (Пат — нет, София) опускается на колени, чтобы расстегнуть молнию на моих брюках. Мой пенис становится тверже, а ее рот в ожидании приоткрывается. Я наклоняюсь, сжимаю ее груди одной рукой, захватывая сосок, который она ласкает, и ощущаю, как он еще больше твердеет. (Занимался ли этим когда-нибудь Джеймс Бонд в темнице доктора Ноу?) Язык Софии (а не моя рука, не рука) активен и страстен, он заставляет пульсировать каждую клетку моего тела. Возьми его, ты, сучка. Возьми его, о боже, вспомнил Пассеик и пистолет у моего лба, в наше время нельзя называть их сучками, ну ты, сучка, ты, сучка, возьми его, и это Пат, это происходит той ночью в ее постели, когда мы оба обкурились гашиша и никогда, никогда, никогда не было такого орального секса ни до, ни после, мои руки были в ее волосах, сжимали ее плечи, возьми его, высоси меня (уйди из моей головы, мама), а ее рот влажен и ритмичен, а мой член так же чувствителен, как той ночью, когда мы торчали под гашем, и я нажал на спусковой крючок, и тут же раздается взрыв, и все кончилось, и я кончаю (извините за стиль), и валюсь на пол, откашливаясь и подергиваясь, со слезящимися глазами. Второй взрыв поднимает меня с пола и с треском бьет об стену.

Затем слышатся автоматные очереди.

Господи ж ты разэтакий боже, в ужасе думаю я, что бы это ни было, меня обнаружат с этим мокрым пятном спереди на штанах.

А еще, кажется, в моем теле переломаны все кости.

Автомат внезапно стих, и я слышу крик — что-то вроде «Эрвикер, Блум и Крафт», Я решаю, что все это из-за Джойса, который не выходит у меня из головы. Затем раздается третий взрыв, я прикрываю голову руками, потому что на меня обрушивается часть потолка.

В замке камеры загремел ключ. Взглянув, я вижу молодую женщину в свободном плаще с автоматом «томми», которая отчаянно вставляет в замок один ключ за другим.

Где— то внутри здания тюрьмы гремит четвертый взрыв.

Женщина напряженно ухмыляется.

— Комми, мать их так, — бормочет она, все еще подбирая ключ.

— Кто вы такие, черт побери? — наконец спрашиваю я хрипло.

— Какая тебе разница, — парирует она. — Мы пришли тебя спасти — разве этого мало?

Прежде чем до меня дошел смысл ее фразы, дверь распахивается.

— Быстро, — говорит она. — Сюда.

Я тащусь за ней по коридору. Вдруг она остановилась, внимательно исследовала стену и надавила на один кирпич. Стена плавно отодвигается, и мы входим в помещение, напоминающее часовню.

Господи Иисусе со всеми его апостолами, — думаю я, — я все еще до сих пор сплю.

Ибо это вовсе не та часовня, какую нормальный человек мог бы ожидать увидеть в тюрьме Мэд-Дога. Вся красно-белая — цвета Ха-сана ибн Саббаха и ассасинов из Аламута, как неожиданно вспоминаю я, — она украшена непонятными арабскими символами и лозунгами на немецком языке: «Heute die Welt Morgens das Sonnensystem», «Ewige Blumenkraft Und Ewige Schlangekraft!», «Gestern Hanf, Heute Hanf, Immer Hanf»[18].