Алексей Кумелев - Последний Страница 18

Глава 31

Ритуальный автобус, проехав по городу, выскочил на Сарапульский тракт, уходивший извилистой линией к развилке Южного кладбища. Огромные колеса «Паза» то и дело проваливались в многочисленные глубокие ямы, в хаотичном беспорядке разбросанные по дороге республиканского значения. Казалось, здесь орудовал огромный, пресловутый слизень из американской трилогии «Дрожь земли», оставив после себя неопровержимые подтверждения своего существования. Пассажиры методично тряслись на жестких, недавно перетянутых дерматиновых сиденьях автобуса, который подпрыгивал, подобно живо скачущему резиновому мячику. Через минут пятнадцать «Пазик» свернул налево и выехал на проселочную дорогу, тонкой веревкой тянущейся к месту захоронения многочисленных ижевчан.

Миновав еще около километра пути, он затормозил у небольшого, редкого лесочка, под чьими кронами уютно расположилось кладбище. Невысокий кустарник, поросший по окраине места памяти и печали, являлся по совместительству забором, гармонично поставленным природой в качестве своеобразного щита, разделяющего владения живых и мертвых. Небо нахмурилось свинцово-серым переливом, когда одетая в темные цвета, траурная процессия высыпала из дверей остановившегося автобуса. Казалось, уныние и подавленность, живущие в сердцах близких, вырвались наружу, закрасив блеклыми и гнетущим красками окружающий мир. Колышущаяся река цветов и погребальных венков молчаливо потекла к месту захоронения, представляющему глубокую двухметровую яму с рваными глиняными краями. Чуть поодаль возвышалась свежая гора, похоронившая под пластами глины и земли чью-то могилу. Так и при жизни мы отчаянно боремся за право обладания крохотной квартиркой, а после смерти безропотно довольствуемся незначительным кусочком сырой земли, отведенным для нас. Увы, но это горькая правда, соседствующая с нами. Землекопы, пуская в воздух клубы сигаретного дыма, негромко о чем-то разговаривали, когда открытый гроб поднесли к могиле. Не сговариваясь, они дружно положили два лома поперек свежевыкопанной ямы, что послужило опорой для гроба с мертвой Олей, стоящего на них поверх зияющей двухметровой пропасти. Наталья Сергеевна, уже давно осушив свой запас слез, пустыми и обреченными глазами смотрела на бездыханное тело, пытаясь навсегда запечатлеть в своей памяти милый образ любимой, единственной доченьки. Высохшие и потрескавшиеся губы матери нежно прикоснулись к мертвым щекам девушки. Вышедшая из круга, невысокого роста женщина достала молитвенник в ярко-зеленом переплёте и звучно затянула погребальную молитву. Ветер подхватил слова, разнося их по пустынной территории кладбища. Южное кладбище отозвалось негромким шелестом верхушек взрослых деревьев. Закончив молиться, женщина троекратно перекрестилась и подошла к покойнице. Наклонившись, она поцеловала мертвые руки, вложив в них маленький образ Иисуса. Затем тишина вновь завладела окрестностями старой, городской усыпальницы. Даже ветер, гуляющий меж поблекшими и ждущими зиму кронами деревьев, успокоился, скорбя вместе со всеми об утрате. Через несколько минут верхняя крышка плотно накрыла гроб. Несколько длинных гвоздей, вбитых намертво, закрепили две половинки деревянного саркофага. Те же мужчины, что выносили тело, взяли подготовленные длинные белые полотенца. Они продели их под разные копны гроба и, закинув другой конец полотенца через плечо, приподняли его. Копатели могил мгновенно оттянули ломы, освободив зияющую пасть ямы, с нетерпением ожидающую обещанной жертвы. Гроб медленно начал опускаться вниз, но, не дойдя до основания около полуметра, уперся в неровные стенки могилы.

— Не хочет в могилу, не хочет милая, — пробежал чуть слышный шепот меж тесными рядами прощавшихся людей. Гроб подняли обратно, а в холодное, темное логово нырнул юркий, худощавый молодой землекоп. Методичные, тупые удары лопатой, вырывавшиеся из раскрытой пасти могилы, заполнили глухими звуками глубокую тишину, висящую прозрачным облаком над местом похорон. Через некоторое время удары прекратились, а вверх из глубины ямы потянулась мужская рука. Ее подхватила крепкая, мускулистая рука Иваныча, вытянувшая на поверхность напарника. Гроб, несший в своем деревянном чреве мертвую девушку, с глухим стоном опустился на самое дно могилы. В первый раз за весь день мама убитой девушки надрывно зарыдала, кинув трясущимися, непослушными руками кусочек глины в пропасть могильной ямы. Она словно выскочила из окутавшего её в последнее время оцепенения, осознав, что могила навсегда скроет в своей темной и холодной глубине её единственную дочь. Подошедший отец нежно обнял за тонкие плечи рыдающую жену.

— Спи, доченька, спокойно, пусть тебе земля будет пухом, — беззвучно произнесла разрывающаяся от боли отцовская душа, борющаяся с бесцветными ручейками слез, выкатывающихся из глаз. Когда огромные пласты глины полетели обратно вглубь ямы, где нетронуто пролежали не одно тысячелетие, свинцовое небо расплакалось, как и многие из присутствующих, редкими каплями осеннего дождя. Закончив закапывать яму, землекопы тыльной стороной лопат оформили могильный бугор и воткнули в изголовье подготовленный кованый крест.

— Ну вот и все на сегодня, — радостно прохрипел прокуренным голосом Иваныч, провожая взглядом удаляющуюся с кладбища траурную процессию.

Глава 32

Максим проснулся в то время, когда угловатый и невзрачный ритуальный автобус уже подъезжал к границе городского кладбища. «Господи, еще один день», — с горечью подумал он, нехотя встав с измятой кровати. Шаркая босыми ногами по холодному паркету, он добрался до освещенной утренним солнцем кухни, где поставил разогреваться сверкавший стальным отливом чайник. Его движения и жесты, лишенные человеческой легкости и пластики, казалось, подошли бы больше неуклюжему киборгу, управляемому умной электроникой. Даже приготовление банальной чашки кофе выглядело чередой тупых механических движений. Его физическая оболочка, скрывавшая в своей глубине истерзанную и израненную душу, сейчас подчинялась какой-то невидимой компьютерной программе, имевшей безупречный контроль. Но все же и она дала сбой, когда первый глоток кофе обжег нёбо, вернув сознание юноши в человеческую плоть. Тупая физическая боль очень скоро сменилась душевной голгофой, жестоко разрывающей сердце. Он был готов без промедления поменять эти невыносимые мучения на публичную казнь через четвертование, лишь бы навсегда избавиться от впивающегося в него острыми иголками ощущения собственного подлого предательства. И сейчас вряд ли бы кто-то узнал в осунувшемся, враз постаревшем человеке прежнего жизнерадостного Максима. Он медленно пил горячий кофе с таким выражением, словно выполнял работу, от которой не испытываешь удовлетворения. На кухне негромко играло радио, транслируя одну из многочисленных поп-групп, весело распевающих о женской любви. Водопроводный кран методично исторгал из себя прозрачные капли воды, со звоном разбивающиеся об эмалированную мойку. Они вместе наполнили пространство пустынной кухни живыми звуками, которых он все равно не слышал… В его голову словно закачали безразличный вакуум, поглощающий любые звуки. Бессмысленным и отрешенным взглядом он сверлил одну из стен, допивая утренний напиток. В его голове царило странное ощущение пустоты и апатии, сменившее вчерашние мучительные угрызения совести. Еще вчера он вымещал переполнившую чашу терпения злобу на прочных кирпичных стенах, разбивая в кровь сжатые кулаки. Но сегодня от этого запала не осталось ни капли пороха, словно под покровом ночи кто-то заменил его на бездушную механическую куклу, тщетно пытавшуюся разыгрывать роль живого человека. Допив кофе, Максим с трудом поднялся из-за стола и направился в коридор, где накинул на плечи куртку и, достав кошелек, вытряхнул на ладонь его содержимое. Пустым взглядом он пробежался по горсти металлических монет и бумажных купюр лишь только для уверенности, что располагает небольшой суммой денег. Истинное финансовое состояние для него уже было неважным, как, впрочем, и многие, некогда необходимые вещи.

Проделав небольшой крюк, он дошел до цветочного ларька, где среди теснившихся друг к другу ярких растений выбрал две розы, одетых в кровавый наряд. Дойдя до остановки, Максим дождался трамвая с выставленной наверху табличкой красного цвета, посередине которой, горделиво задрав нос, стояла белая цифра «один». Городской трамвай, состоявший из двух похожих, как близнецы, вагонов, остановился, дружелюбно открыв двери. Народ, немного подталкивая друг друга, посыпался внутрь, стремясь занять свободные места. Неравный бой, как обычно, выиграли крупные женщины с невозмутимой миной на лице и высохшие старушки, чинно рассевшиеся на места. Предатель зашел одним из последних и сразу направился к задней площадке, не обращая внимания на оставшиеся в салоне свободные места. «Осторожно, двери закрываются», — объявил высокий женский голос. Вслед за этим двери послушно закрылись, и трамвай тронулся в путь. Он, как маленький наивный ребенок, пытаясь подражать во всем старшему собрату-паровозу, методично раскачивался и громко стучал колесами по рельсам, уверенно катясь по серым, приводящим в уныние улицам, удмуртской столицы. Однообразные, блеклые виды проплывали за окном, чередуясь от одной остановки к другой. Скучные городские пейзажи дополняли деревья с обнаженно торчащими тонкими ветвями, серая каша чавкающей грязи и разбросанный на тротуарах мусор. К завершению серой картины дня приложила кисть природа, обильно закрасив небо грязным цветом ижевских мостовых. Граница, отделяющая поверхность земли от неба, стала абсолютно невидимой, словно по сумасбродной идее художника они должны были слиться в единое целое. Увиденные им картины добавили в его сердце еще больше нестерпимой боли, которую он с трудом сдерживал внутри себя. Казалось, все вокруг начинало меркнуть, только завидев молодого человека со старческой маской на лице, словно он был заражен неизлечимой страшной болезнью. Через сорок минут юноша вышел из трамвая и направился к видневшейся впереди кривой линии торговых рядов. Проходя мимо открытых торговых палаток, Максим уловил дурманящий запах жареных чебуреков, заставивший его остановиться. Закутанная, как капуста, женщина бойко торговала выпечкой, которая уходила нарасхват благодаря тесному соседству с Южным автовокзалом. Он вспомнил, что единственной едой за эти дни был съеденный еще вчера вечером кусок черного хлеба, посыпанный некрупными белыми зернами соли. Запоздалое чувство голода с силой кузнечного молота ударило в стенки живота. Ревущий надрывным голосом желудок страстно желал в качестве жертвоприношения только один, а лучше два или три аппетитных пирожка. Покупатель вынул оставшиеся деньги и два раза тщательно их пересчитал. Горсти монет, томящейся на ладони, не хватало около двух рублей, чтобы звонко посыпаться в жестяную тарелочку продавщицы. Голодными глазами он еще раз пристально посмотрел на румяные бока чебуреков и угрюмо побрел дальше. Желудок жалобно заныл, уподобившись капризному карапузу, у которого отняли любимую игрушку. Но через десять минут он успокоился, смирившись со своей жестокой участью.