Игорь Акимов - Храм Страница 18

— А если у кого-нибудь есть мобильник — и менты дороги перекроют?

— То моя печаль, командир, — с облегчением сказал председатель и глубоко вздохнул. Оказывается, ожидая решения Ильи, он даже забыл дышать. — Я своего не упущу.

Илья вдруг понял, что завидует ему. Вот — счастливый человек. И даже не знает об этом. У него есть все: семья, родина, прошлое; уважение людей; его душа трудится для них, наполнена ими, отзывается болью на их боли… Если болит — значит, там есть, чему болеть. А я даже болью утешиться не могу — пустота не болит. Пустота съела мою душу, съела мое прошлое… а может — и будущее… а я что-то планирую, на что-то надеюсь, хотя и знаю, что его у меня нет… Я пытаюсь заполнить свою пустоту любимой женщиной, ее душой, ее любовью, которую, конечно же, уже никогда не верну. Ведь любовь живет в сердце, значит, и природа у нее, как у сердца: если разорвалось — не сошьешь. Так что же я здесь делаю?..

— Отлично, — сказал Илья. — Сегодня же зашлю на элеватор разведку. Потом прикину — что да как.

— Подумать — если есть время — никогда не повредит, — согласился председатель. — Но ты уверен, что у тебя есть это время?

Такой пустяк: председатель сделал нажим на слове «тебя» — и ситуация опрокинулась, он оказался сверху. Теперь Илье предстояло решить: это блеф или председатель действительно имеет некую особую информацию.

Илья как раз очищал картофелину, лопнувшую от разопревшего в жару рассыпчатого крахмала. Он неспешно отлепил тонкими пальцами последние клочки кожуры, неспешно разрезал дыхнувшую освободившимся парком картофелину пополам, положил на одну из половинок ломтик сала — и отправил это сооружение в рот. И только тогда поднял глаза на председателя. Взгляд был без нажима; разве что любопытство было в нем. С таким любопытством юный биолог рассматривает через школьный микроскоп муху или инфузорию-туфельку.

— А я никогда лушпайки не чищу, — сказал председатель. — В них витамины. Да и вкус мне нравится.

Илья никак не отозвался. Неторопливо жевал. А юннат продолжал разглядывать через микроскоп дергающуюся муху.

— Сразу после войны, — невозмутимо продолжал председатель, — такую голодуху пришлось узнать… Я еще мальчонкой был; ясное дело — сирота. Зиму пережил на помоях возле офицерской столовки. Иногда и дрался из-за помоев. Тогда и полюбил вкус картофельных очисток.

Илья наконец дожевал.

— Если я тебя правильно понял…

А понял он то, что его застали врасплох. Он уже успел запамятовать — почему прилетел. Теперь вспомнил: колокол бил. И тоска на душу легла. Вроде без оснований — ведь он в стороне. От всего в стороне… И опять он вспомнил: прилетел из-за Маши. Из опасения за нее. Храм-то рядом…

— …есть какая-то интересная информация? — с трудом разжимая челюсти, через силу договорил Илья.

— Еще какая интересная! — Чтобы скрыть свое торжество, председатель с ловкостью фокусника снова прикрыл лицо маской сельского хитрована. — Только не я ею владею.

— А кто же?

— Как кто? Все карты у Марии. Сегодня она банкует.

Получай, фашист, гранату!

Это тебе за муху под микроскопом. Тоже мне — супермен…

Председателю непросто было делать вид, будто ничего не происходит, и удовольствие на его лице — от колбасы и маринованного чеснока. Главное — не смотреть в глаза, иначе прочтет все, что я о нем думаю; прочтет — и разозлится, рэмбо долбанный, — и уж тогда о наскоке на элеватор нечего и мечтать.

Председатель вытер краем скатерти изломанные улыбкой губы — и только затем взглянул на Илью. Ох и ловко у меня это вышло!

— Сейчас все узнаем, — сказал он. — Мне и самому интересно. — Он встал из-за стола и крикнул: — Хозяйка! Ты где?

— Погодите минуту, — отозвалась Мария из кухни.

— Да мы уж идем к тебе.

Председатель поманил Илью, но они не успели: она уже стояла в дверях, загораживая проход.

— Ладно, ладно, не ершись, — ласково сказал председатель, беря ее за локоть. — Показывай своего примака.

— Это еще кого? — изумился Илья.

— Не твое дело! — неожиданно резко огрызнулась Мария, но тут же взяла себя в руки. — Дедушку одного спасла.

— Но взглянуть на твоего дедушку можно? — миролюбиво спросил председатель.

Мария сумрачно смотрела на них. Чего вдруг она огрызнулась? Что плохое они могли ему сделать? Ничего. И все же… Только в этот момент она стала осознавать, что этим утром в ее жизни случился не какой-то эпизод — как пришло, так и ушло; нет! — в ее жизнь вошла… жизнь! Последний год она не жила и знала, что не живет. А теперь эта нежизнь была в прошлом. Оно случилось — непостижимое, как и любое чудо; она переступила незримую черту и снова вернулась к жизни. Не к прежней жизни, а какой-то новой, небывалой. Еще секунду назад она этого не знала и вдруг поняла, потому что только сейчас, в этот момент увидела, что ее окружает свет. Все вокруг было так светло!.. У нее сердце остановилось от мысли, что эти двое войдут — и все кончится, свет погаснет… Ее душа заметалась в растерянности — и смирилась перед неотвратимым. Придется привыкать к мысли, что принадлежавший ей, только ей одной, теперь будет принадлежать каждому, кто его увидит…

Она посторонилась, пропуская их в кухню.

Н застонал и что-то пробормотал в бреду. Свет на лежанку проникал слабый, из-под овчин выглядывали только фрагменты тела, но этого тела было так много, что Н казался огромным патриархом. Впрочем, седые космы не старили его, лицо от прилившей крови разгладилось, поэтому сходу было трудно определить, сколько Н лет.

Илья переступил порог — и застыл. Не оттого, что увидел; в том, что он увидел, не было ничего особенного. Но что-то остановило его. Словно кто-то незримый приложил руку к его груди и остановил. Остановил движение, остановил чувства, остановил мысли.

Значит, вот какое лицо у моей судьбы…

Откуда? с чего вдруг всплыла эта мысль? что было до нее?.. Мысль возникла — и запнулась. Но она сдвинула время. Время вспомнило о своей функции, двинулось, нет, не двинулось — поползло. Оно ползло так медленно, что можно было рассмотреть каждую секунду.

Вот какое лицо у моей судьбы…

Похоже, патефон заело, игла скребла по кругу, оцепеневший мозг был готов штамповать эту фразу снова и снова.

Вот какое лицо у моей судьбы…

— Впечатляет…

Кто это сказал? Ах, да, староста… Наконец я снова могу не только смотреть, но и видеть. И думать…

Впрочем, думать пока он не мог. Может быть потому, что на пороге сознания была мысль, которую он не хотел впускать, и это тормозило весь мыслительный процесс. А она стучала в мозг, стучала все громче. Сейчас войдет… Мысль простая: я потерял Марию. Илья потерял ее давным-давно, еще тогда, когда не стало мальчика, но все это время, вопреки логике и здравому смыслу, в глубине его души жила надежда (нет, вера!), что случится нормальное житейское чудо, рана в ее душе затянется, и она опять будет с ним, рядом, вместе. Последний год он жил только этим, и вот этого не стало. Ничего особенного не произошло, никто ничего не сказал и не сделал, а этого не стало…

Как теперь жить?..

Его опора — его любовь — по-прежнему была с ним, но противоположная чаша весов опустела. И не надо себя обманывать: опустела навсегда… Если б она умерла, почему-то подумал Илья, я бы с легкостью — и с облегчением — ушел следом. Но Мария — к моему несчастью — жива; мало того, она вступила в новую жизнь, в которой уже не будет меня, даже памяти обо мне не останется; разве что иногда, при случае, ассоциативно… Я никогда не был ревнивцем — это не достойно и глупо, но сейчас я понимаю Отелло, который убил любимую — и ушел следом…

Председатель поглядел на Илью. В его взгляде была детскость, какой-то неожиданный восторг, с которым ребенок смотрит на цирковые чудеса.

— Вот он какой — Строитель!..

— У него жар, — сказала Мария. В ее голосе пробивались нотки, которых Илья не слышал так давно… — Дядько Йосип, что делать? Ведь сгорит! Глядите, уж и губы полопались…

— Ничего ему не сделается, — весело сказал председатель и широко перекрестился. Он знал, что присутствует при рождении чуда, значит, и он — избранник. Спасибо, Господи, думал он, я тебя не подведу; ты не пожалеешь, что выбрал меня… Председатель примерил свое избранничество, и с удовлетворением отметил, что ему оно как раз впору. — Бог прислал — Бог его и спасет, — добавил он.

— Но я не могу смотреть, как человек страдает! Я как-то должна ему помочь…

— Неймется? Положи ему холодный компресс на лоб. Уксусом оботри.

Илья слушал их разговор как из-за стекла, как из другой комнаты. Наконец пробился:

— Да что здесь происходит, в самом деле? — Слова давались Илье с трудом; он их не произносил — он их вы-го-ва-ри-вал, выдавливал из себя. — Объясните толком.

Председатель снова взглянул на Илью, но теперь это был другой взгляд — внимательный, испытующий. Словно он видел Илью впервые. Хорошо бы понять его роль в этой пьесе, думал председатель. Ведь если он здесь, значит, и в нем есть нужда. Впрочем, на этой мысли председатель не стал задерживаться. Господь призывает не для рассуждений, а для действий. Жизнь все покажет.