Алексис Парнис - Мафиози Страница 18

Она в ярости отодвинулась.

- Глупец! Если бы падроне увидел, как ты пристаешь к подруге его сына, убил бы тебя как собаку.

- Я знаю, - понурил голову Валентино. - И, однако, рискую своей жизнью, только чтобы до тебя легонько дотронуться. Разве тебе это безразлично?

- С каких это пор в тебе проснулась физиология? - спросила она, уходя с презрительной улыбкой...

Еще недавно ему было до лампочки ее презрение, поскольку она его совсем не интересовала как женщина. Он считал ее не более чем кокоткой мафии, высшей пробы, конечно. С этой стороны он буквально восхищался ее способностями и часто наслаждался, просматривая на экране и слушая звукозапись, ее эротическими подвигами с попавшими в западню солидными любовниками. Валентино наполняла здоровая эйфория болельщика на захватывающем матче с участием чемпионки.

Так же он рассматривал первоначально и ее связь с его сводным, обреченным на смерть «братом» на яхте и позже в «Плазе». Затем ситуация изменилась: побудительными причинами к этому изменению стали эротические разговоры Марио и Клаудиа, которые записывались на хорошо замаскированный магнитофон в номере «Плазы». Доверенный слуга падроне, Рикардо, обладал соответствующими навыками, чтобы правильно пользоваться устройством в подходящие часы. Прослушивание записей ясно показывало, что Клаудиа буквально наслаждалась своей миссией. Она, конечно, всегда притворялась влюбленной со своими жертвами, но сейчас была другой. Ее нежные, ласковые слова Валентино слышал впервые: их он никогда не встречал в ее репертуаре и не подозревал о них. Можно было подумать, ее дублирует другая - возможно, сама шекспировская Джульетта. Она отдавалась Марио с экстатическими вскриками девственницы, будто в ней каждый раз разрывалась девственная плева. Чувство соперничества Каина к Авелю взорвалось, как склад пороха, в душе Валентино. Это была не любовная ревность, а нечто иное: желание хозяина-властолюбца насладиться, хотя бы однажды, добровольным подчинением своей подчиненной так, как этому радовался Марио с Клаудиа.

- Она станет моей, и скоро, - пообещал Валентино сам себе, зная, что смерть Марио делала осуществление этого обещания наипростейшим… Не такой уж большой запас жизни оставался теперь у его сводного брата.

- Хороший, однако, парень Марио, - говорил как раз в этот момент Игнацио Паганини со скорбной гордостью. - Разве не так?

Карузо пожирал своими осьминожими глазами Клаудиа, которая проходила под их ложей, направляясь к Марио на танцплощадку.

- Если судить по счастливым глазам его дамы, он должен быть очень хорош, - сказал он. - А у меня сегодня вечером опять одна вода вместо дела... Вернее сказать, вышло в сухую...

Незадолго до этого он вернулся в их ложу из уединенного, непроницаемого кабинета, где заперся на некоторое время с имитацией Джин Лори. Философская печаль неудачи гнездилась в его глазах, а его реставрационные любовные надежды трупно пахли.

- Я, кажется, вообще перестану стараться - сказал он со вздохом. - У меня, видишь ли, и врача нет, чтобы он мной руководил...

- А что стало с врачом?

- Готов врач... Оставил нас безвременно.

- Дотторе Кавальеро?

- Дотторе Кавальеро... Ты этого не знал?

- Нет! Ты мне ничего не говорил...

- Позабыл среди других моих важных занятий...

- А когда он умер?

- Он не умер! Мы его убили!

- Зачем?

- В ночь заговора он на свою беду оказался в моем кабинете и слышал мои разговоры с заговорщиками. Он был, кроме того, и свидетелем уничтожения Марчелло. Мы должны были предусмотрительно заткнуть ему рот, на тот случай, если он начнет болтать... Квазимодо послал двух ребят, и те его сбросили на Парк-авеню с двадцать пятого этажа, где он жил... Был еще рассвет, мы не вызвали никакого беспорядка в уличном движении... Не хватало еще, чтобы дорожная полиция на нас обиделась, - разразился он хохотом.

Карузо ожил как феникс из пепла, когда излагал подробности убийства. Его преступная натура была непреодолима, и можно было бы не опасаться, что он почувствует себя безнадежным трупом - как в сексе -до тех пор, пока есть возможность превращать других людей в трупы. Он оставил тему врача и опять вспомнил о Марио с ненасытностью энергичного трупоеда - коршуна индейских некрополей.

- Я хотел бы пригласить твоего сына как-нибудь на уик-энд ко мне домой. Так люди моей «семьи» смогут убедиться в его ценности. Чтобы не думали, будто им подсовывают кота в мешке. - Он имел в виду «в гробу».

- Ладно... - согласился Паганини. - Может быть, я пришлю его послезавтра. Скажу, чтобы взял свою трубу сыграть вам несколько вещичек. Он талантливый парень, неизмеримой ценности!

- Вот этому-то я особенно рад, - сказал Карузо.

Глава 11

Карузо встретил Марио с отеческой добротой, когда тот на следующий уик-энд приехал в его резиденцию.

- Красив мой домик, не так ли? - спросил со скромным бахвальством, когда после официального обеда они вышли на прогулку по достопримечательным местам сего владения.

Огромное имение начиналось в непосредственной близости от крутого, высокого гранитного берега. Утесы выступали из воды, держа в своих объятиях ели, кедры и буки, почерневшие, как камни огромного очага, который согревал в былые времена воинственных индейцев, и расположившиеся лагерем войска Вашингтона, и всех последующих, унесенных ветром... Сейчас здесь вышагивали вооруженные охранники виллы Карузо.

- Я построил свое гнездо на берегу реки в противоположность твоему отцу, который предпочитает море, - сказал старик. - У нас с Игнацио всегда были противоположные вкусы. Но, что бы там ни происходило, река всегда, в конечном итоге, сливается с морем. Этим я хочу сказать, что примирение и любовь есть естественный конец всего живого и неживого в мире. Ведь и смерть, которая нас возвращает к богу, разве не является великим примирением, мальчик мой?

У Карузо был идиллический тон доброго аббата иезуитского монастыря. На голове у него был берет от солнца, он надел поверх костюма серый плащ, длинный, как ряса, потому что боялся коварной сырости реки. Золотой апрельский свет делал его редкие волосы вокруг берета похожими на нимб святости. Шел бы дьявол в эту минуту рядом с ним, и то не признал бы в нем своего человека...

Одолели пересеченный ландшафт имения: зеленое поле для гольфа, тенистые, со стройными стволами деревьев аллеи, парк с многоцветными клумбами - настоящая копия цветущей геометрии Фонтенбло, японский сад с карликовыми вековыми деревьями, сад с цветущими яблонями, которые при малейшем дуновении ветра разражались душистым снегопадом из лепестков. Затем с небольшого мола сошли на моторный катер, и Карузо сам показал, как его заводить и вести по недвижной, блистающей ртути реки.

- В Греции нет таких больших рек... – сказал Марио. - Вы когда-нибудь там были?

- Я отправился туда, однако не добрался, - сказал Карузо. - Это было в ноябре сорокового года. Я служил в итальянских войсках в Албании, которые вторглись в Грецию. Сержант, доброволец в частях чернорубашечников, я был временно переведен в дивизию «Джулия». Мы были уверены, что совершим военизированную прогулку. Однако греки нам испортили планы, устроили контрнаступление и чуть не захватили меня в плен на кошмарной горе Иван...

- Как же вы ускользнули?

- Бегом... У меня были ноги зайца и выносливость волка, - вздохнул тот. - Эх, вот что значит молодость... Я был тогда ловкий и сильный, в самом соку. Меня все боялись в роте, когда я вытаскивал стилет. И правильно. Потому что война застала меня в пожизненном заключении, в тюрьме Калабрии с двумя убийствами и тремя побегами за плечами. Кажется, что мне убежать oт греков? Игрушки. Однако эти негодяи за мной гнались аж до Коритсы...

- Похоже, и они здорово бегали...

- Суть не столько в их беге, сколько в тех диких криках и страшных трубных звуках, которые отражались эхом в пропастях и ущельях таким дьявольским образом, что казалось, меня преследуют со всех сторон. Я много раз терял ориентировку. Когда наконец остановился, то понял, что проскочил Коритсу и еще две деревни за ней...

- К счастью, вы спаслись...

- Я добрался с душою в пятках до той деревни, где дислоцировалась дивизия. У меня там была одна подруга-албанка, Айше. Тело ее было сносное, а вот лицо изрытое оспой и безобразное. Поэтому я ее заставлял носить паранджу даже в постели... Я упал мертвый от усталости, чтобы поспать и забыть свои треволнения, но трубные звуки продолжали беспрерывно отдаваться в моем мозгу. Я начал заниматься любовью с Айше, чтобы их заглушить. Однако, только я останавливался, они возобновлялись. Я стараюсь снова, и звуки трубы стараются. Я упрямлюсь, и они упрямятся. Этот сексуальный марафон продолжался двадцать часов... До следующего вечера!

- Так долго?..

- О! Мой дорогой мальчик... Я тогда получил наиболее потрясающий любовный опыт в моей жизни. Эх, молодость, молодость... Я тебе искренне завидую, Марио. У тебя вся жизнь впереди. И какая жизнь... Райская!