Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне Страница 18

«Власть, знаете ли. На баб это действует», — как сказал шофер Лерера. И даже Гиммлер… Вот о чем думал Фельзен, глядя на Лерера за завтраком утром следующего дня после того, как увидел его с Эвой в клубе. Вот о чем он думал, идя хмурым утром в Национальный банк Швейцарии, подписывая документы, следя за погрузкой золота, обмениваясь рукопожатием с Лерером и провожая его, взглядом, когда тот возвращался назад в гостиницу, чтобы уединиться там с Эвой.

Пересечение границы он помнил смутно. Во Франции запомнился ему лишь тупица-водитель. Фельзен был поглощен своими мыслями вплоть до этого утра, когда рассеялось туманное облако над Пиренеями, а швейцарцы-шоферы все болтали без умолку, обсуждая погоду.

Вечером он крепко выпил с командиром танковой дивизии в Байонне, утверждавшим, что не пройдет и месяца, как его танки будут в Лиссабоне:

— До Пиренеев мы добрались за четыре недели. Так что до Гибралтара дойти сможем через две, а до Лиссабона хватит и одной. Мы ждем лишь отмашки фюрера.

Они пили марочный кларет «шато батайи гран крю», бутылку за бутылкой, словно простое пиво. Ночь он проспал одетым и утром проснулся с помятым лицом и горлом, саднящим от собственного жуткого, как у борова, храпа.

Пересекши испанскую границу, они соединились с отрядом военизированной охраны, посланной лично генералом Франсиско Франко с приказом обеспечивать их безопасность. Когда стемнело, они все еще ползли по кручам Васконгадаса, тяжело, словно придавленные грузом фельзеновского похмелья.

Теперь же, когда исчезла опасность атаки союзников с воздуха, они гнали вовсю даже ночью и были рады не выключать моторов, потому что с выходом из горной местности на meseta[9] ничто не заслоняло их от ветра с дождем и градом, бившего в борта грузовиков. Водители притопывали по дну салона, чтобы ноги не деревенели от холода. Фельзен, нахохлившись, кутался в воротник драпового пальто и, не шевелясь, глядел на темную извилистую ленту дороги и на отсветы фар по ее сторонам в черных деревьях. Он уже стал привыкать к стуже.

Они заправились в Бургосе, унылом, промозглом местечке с отвратительной едой, плававшей в кислой, как моча, оливковой жиже самого дешевого сорта, вызывавшей изжогу и заставившей водителей бегать в кусты всю дорогу до Саламанки. Схватывало им живот так часто, что Фельзен в конце концов запретил делать остановки, и они оправлялись на ходу, свесив задницы в открытые дверцы прямо навстречу ледяному ветру.

На дороге показались беженцы, в большинстве пешие; некоторые волокли за собой повозки, иногда повозку тащил худой мул. Лица у беженцев были смуглые, с впалыми щеками; измученные голодом и страхом, они шагали как автоматы, взрослые — угрюмо, дети — безучастно. Вид этих людей заставил прикусить языки водителей, жаловавшихся на еду и холод. Когда грузовики проезжали мимо беженцев, ни одна голова не поворачивалась им вслед. Евреи со всей Европы брели по равнинам Испании с картонными чемоданами и узлами.

Фельзен смотрел на них из кабины. Он думал, что сумеет ощутить к ним жалость, подобную той, что ощущал к двум узникам Заксенхаузена, выпущенным на свободу во время берлинской Олимпиады и подметавшим полы у него в цехах. Но сейчас жалости он не чувствовал. В его сердце не осталось места для чувств.

Они проехали Саламанку. Золотистая громада собора и стены университета под белым морозным куполом неба казались тусклыми. Горючего не было. Водители с трудом раздобыли немного испанской копченой колбасы с красным перцем и хлеба из муки, зараженной долгоносиком. Грузовики двинулись дальше. Отряд испанской охраны заставил расступиться колонны беженцев, оттеснив людей на обочину. Те не протестовали.

Двадцать беленных известью хибарок Фуэнтес-де-Оньоро стыли на пронизывающем ветру, загнавшем жителей городка в дома; беженцы укрылись за камнями и перевернутыми повозками. Водители отправились на поиски пищи, но обнаружили, что жители обеспечены ею даже хуже их самих. Женщина в единственной лавке предложила им куски сала в масле, на вид таком же прогорклом, как то, которое они отведали в Бургосе. Блюдо они прозвали Gordura alia Moda della Guerra (закуска на военный лад) и не притронулись к нему.

Служащие испанской таможни быстро провернули неприбыльную работу с запуганными беженцами — изучение документов и изъятие части их ветхих пожитков — и занялись сбором дани. Фельзен, знавший, что на этом посту его будут досматривать основательно, приберег для этого случая французский коньяк и байоннский окорок — jambon de Bayonne. Его водители молча злились. Оформление груза было закреплено распитием дешевого агуарденте, после чего вереница машин проследовала на португальскую территорию и двинулась на Вилар-Формозу.

Португальское военное сопровождение не прибыло, но представитель германской дипломатической миссии уже послал порученца в Гуарду. Водители поставили грузовики возле нарядного здания вокзала, украшенного майоликой с видами всех крупных городов Португалии. На площадь все прибывали растерянные люди. Водители снова отправились добывать еду. Они нашли передвижную кухню от каких-то благотворителей из Порту, но обслуживала она только британских подданных. Водители попытались заговорить с беженцами, но в ответ женщины лишь прикрывались пестрыми шалями, пряча глаза; объясниться с мужчинами — потрепанными, бородатыми, с отсутствующими взглядами — мешал языковой барьер: это были поляки, чехи, югославы, венгры, турки или арабы. Водители сунулись было к беженцам менее экзотического вида, одетым в помятые, но деловые костюмы, стоявшим возле своих измученных жен и орущих детей, но это оказались голландцы, фламандцы, болгары, румыны, и они тоже не проявляли готовности общаться, в особенности когда видели, что собеседник указывает пальцем себе в рот. Даже дети не желали разговаривать — мальчишки-подростки убегали, девочки съеживались, малыши либо начинали плакать, либо застывали. Когда, стрельнув выхлопом, подъехал один из армейских мотоциклов, толпа гонимых войной скитальцев дрогнула и отпрянула.

Фельзен обрабатывал таможенных чиновников, используя и свое обаяние, и часть запасов германского дипломатического ведомства. В ответ португальцы угощали его сыром, колбасой и очень любезно помогали заполнить кучи бумаг, необходимых для беспрепятственного передвижения по стране. Когда караван тронулся, начальник таможенной службы лично вышел помахать им на прощание и пожелать скорейшего возвращения, предвкушая продолжение «сотрудничества», столь удачно начатого.

Они пересекли реку Коа и заночевали в казармах в Гуарде. Съев обильный ужин из четырех, совершенно одинаковых на вкус блюд и выпив изрядное количество вина, Фельзен приободрился.

Он это понял по тому, что начал заглядываться на женщин на кухне. Со времени своего переезда в Берлин он редко обходился двое суток без секса, а тут у него не было женщины уже неделю. Но, присмотревшись к этим, он решил, что их специально подбирали для того, чтобы умерить солдатскую похоть. Они были маленькие, сутулые и узколобые; у всех были острые носы, впалые щеки и гнилые зубы. Вскоре он отправился спать, но спал плохо из-за блох.

Утром они начали движение по местам, многие из которых были запечатлены в бело-синей майолике на вокзале Вилар-Формозу. Они увидели и то, что не было отражено в майолике, — впрочем, возможно, грязь, нищета и плохие дороги в реальности просто иначе выглядят.

Они обогнули скалистую, поросшую соснами Серру-да-Эштрела с севера от Бейры-Байши, которой, как уже понимал Фельзен, предстояло стать местом его обитания на долгие годы. Сланец здесь перемежается гранитом, и там-то следовало искать черные блестящие кристаллы вольфрама.

Вид домов, сложенных из серо-бурого камня и крытых шифером, внушил Фельзену уверенность, что местность выбрана правильно.

После Визеу они направились к югу, в сторону Коимбры и Лейрии. Погода переменилась. Сухая прохлада гор сменилась теплом и влагой. Несмотря на начало марта, жарило солнце, и они скинули верхнюю одежду. Водители закатали рукава рубашек и, казалось, вот-вот примутся горланить песни.

Беженцев на дороге не было. Представитель германской миссии объяснил, что в Лиссабон Салазар беженцев не пускает — город и так переполнен. Последнюю ночь они провели в Вила-Франка-де-Шира и встали спозаранку, чтобы передать золото в Банк Португалии еще до его открытия.

Едва рассвело, когда они, заехав за угол украшенного аркадами здания восемнадцатого века, очутились на улицах Байши, четко распланированных маркизом де Помбалом после Лиссабонского землетрясения 1755 года. Проследовав по Руа-ду-Комерсиу через массивную триумфальную арку, они остановились возле ансамбля зданий, в том числе и церкви Сан-Жулиау, вместе составлявших Банк Португалии. Подождав возле ворот, грузовики один за другим развернулись для разгрузки.