Колыбель для ласточки (СИ) - Дока Анастасия Константиновна Страница 18

Лара говорила о любви. О любви, только-только зародившейся к нему — мужчине с серым шарфом.

Она плакала, сожалея о том, что не успела ему признаться. Плакала от невозможности его обнять.

Он тоже плакал. Не только потому, что их счастье оборвала трагедия. Потому, что он чувствовал прикосновения Лары в дуновении ветра, в солнечных лучах, скользящих по коже. В сердце и в душе. И от этого становилось нестерпимо больно и… хорошо. Она была рядом. Не так, как он бы хотел. Но она всё ещё была здесь.

Пятый, посматривая на Третьего решил, что рядом сидит полный псих. И даже, если предположить, что тот мог знать Лару, плакал тот как-то ненормально. Впрочем, он об этом не особо задумывался. У Пятого были дела поважнее. Например, решить, что делать с Ирмой. Она создала столько проблем. А обвинить могли его. Ведь он был ведущим: его обязанность следить за чистотой Игры. Где он прокололся? И как убитой оказалась его Лара. Какая нелепая и жуткая случайность.

Пятый винил себя. Если бы он чуть больше открылся. Если бы оказался решительнее…

Если бы…

А теперь его Лары не было. Зато жила Агнецкая: жирная неповоротливая и воняющая состоянием своего богатого муженька, и это бесило. Он ведь действительно мог покончить с Игрой.

Наверное.

И они с Ларой были бы счастливы.

Возможно.

Представил следующую весну без привычного мандража и любимого волнения. Выругался. Посмотрел на Третьего. Тот даже не заметил. Он что-то шептал прямо в открытое окно.

«Точно псих. Либо нервишки сдали. Новичок…» — с отвращением подумал Пятый. Сам-то он психом не был и с волнением справлялся.

«Настоящая любовь не умирает, — шептал тем временем Третий, — я верну тебя, обещаю».

Второй подъезжал к дому и уже слышал недовольный голос матери. Конечно, она винила его в своём давлении, нервах. В разбитой кружке. Она била кружки, если он задерживался или что-то делал не так, как ей нравится.

Второй всегда держал новую кружку в своей комнате в коробке под кроватью. Много новых кружек.

Поднимаясь на лифте, Второй нервничал. Подходя к квартире, задрожали ноги. Он представил лицо матери: одутловатое в морщинах. Полное злобы и медленно достал ключ из портфеля. В скважину вставлял ещё медленнее, нехотя. Замок повернулся, Второй опустил вниз ручку, вошёл в квартиру. Набрался смелости, воздуха, открыл рот, чтобы крикнуть: «Мама, ты смотришь кино? Я дома!» И не успел. Мама возникла прямо перед ним, схватилась за портфель, потянула.

— Ты что, свою маму вообще не любишь? А ну иди сюда!

Второй отпустил портфель и поплёлся за мамой. Его ждал очередной невыносимый разговор.

Пока она плевалась слюной и грязными словечками — по-другому злиться мама не умела — он смотрел в пол и делал вид, будто раскаивается. Будто внимательно слушает. А сам воображал, как берёт топор и наносит удар. Снова и снова. Обрушивает свой гнев и неудачи на Первого, ведь это он был во всём виноват.

А затем пробивает голову Четвёртой. И маме. И мама замолкает. Наконец-то.

— Ты слушаешь?

Он поднял глаза, кивнул, испытывая отвращение от того, что и как она говорила, от того, что винила только его. Но виноват-то был Первый! И Четвёртая! Ему было очень обидно.

Когда выволочка закончилась, мать пошла греть ему обед, и они ели, будто ничего не случилось. Но только она ела наваристый суп с овощами и хлебом. А он хлебал воду из супной тарелки. Ни моркови, ни картошки, ни лука. Ничего. Только вода, даже не бульон.

И лица Первого с Четвёртой, расплывающиеся в гримасах боли.

Первый всё ещё был в «Жар-птице». Размышлял. Идея подставить Агнецкую звучала всё привлекательнее. Она мёдом тянулась по извилинам, вселяя веру в хорошее.

Первый любил мёд.

Он попросил у Наташи ключи и направился к номеру Ирмы, зашёл, осмотрелся. Он пытался понять, как осуществить план и как не попасться самому на обмане. Понимал, затеял опасную игру. Но разве его игра была так уж опаснее их Игры?

Первый облазил всю комнату. Искал, словно, ищейка, даже нюхал, сам не понимая, что именно ищет. Но кроме запаха её потного тела, прикрытого пеленой духов, ничего не учуял. Проведя довольно много времени в размышлениях, он вышел из номера. Нет. Здесь искать подсказки не имело смысла. Он пошёл к Наташе, надеясь, что она что-нибудь видела. Надеясь, что нужное найдётся на камере.

Но ему не повезло. Вне номера Агнецкая вела себя примерно. Играть дура умела и правила знала хорошо. Даже слишком хорошо.

Раздосадованный Первый покинул «Жар-птицу» последним.

Агнецкая уехала первой. Она злилась, нервничала. Ей было некомфортно при мысли о Третьем. Мужа дома не застала, любовника тоже. Разозлилась ещё больше. Не сомневалась: любовник шляется со своей собакой, своей страстью. Как всегда.

Что касается мужа, то Ирма почти не сомневалась, не желая есть в одиночестве, вернее сказать, без компании жены, тот все выходные провёл в любимом ресторане. Туда-то и отправилась Ирма, сама не зная, зачем.

Она вошла внутрь, и не осматриваясь, прошла к личному столику Агнецкого. Конечно, он был там. Конечно, она не обрадовалась. Он соскучился. Она — нет. Он ел стейк, а ей кусок не лез в горло. За время дороги от коттеджа она устала, вымоталась, ведь всё время должна была думать, анализировать. А он пребывал в привычном расположении духа — в хорошем, довольном. И прямо-таки пыхтел от любви к ней. Агнецкая, напялив привычную маску, начала врать о том, как соскучилась. А потом пожаловалась на несварение.

Проходя мимо столика в середине зала, она заметила человека, который заставил свернуться внутренности в тугой узел.

Агнецкая заметила детектившу. Та сидела с каким-то представительным мужчиной и женщиной, мнущей в руках салфетку.

Быстро пронеслась мимо них и скрылась в уборной.

Её разбирали ненависть к Селивёрстовой и непонимание: что эта выскочка здесь делала?!

Александра Агнецкую не увидела. Она внимательно смотрела на Карину, вернее на её пальцы. Нервные и тревожные. Пока Фурский наслаждался мясом, попивая вино, принесённое позднее, его дочка сходила с ума от нервов. Детектив это отчётливо понимала, но причины пока не знала.

— Неужели вам совсем не нравится? — без особого удивления поинтересовался Олег Станиславович.

Александра перевела взгляд в свою тарелку: мясо, как лишилось единого кусочка для пробы, так и всё.

— Возможно, вам больше по душе рыба?

Она молчала.

— Десерты. Угадал?

— Твоё общество ей портит аппетит! — внезапно рыкнула Карина.

К удивлению детектива, бизнесмен отреагировал на выходку спокойно:

— Кариша права? Но что я сделал?

— Вы ничего не говорите.

— Так спрашивайте, — Фурский отпил вина. — Что именно вы хотите узнать? Помогу, чем смогу.

— Вы были знакомы с Зотовой? Лично?

— Он её хотел!

— Кариша, это не имеет значения.

— Ваша дочь говорит правду?

— Я ухаживал за Ларой, но она меня отвергла.

Карина сверлила отца взглядом, полным недоверия.

— Обсудим дома.

— Обсудим? — закричала Карина. — Что? То, что ты забыл маму? То, что спишь со всеми подряд?

Посетители смотрели на них. Карине удалось привлечь внимание. Александра следила за реакцией Фурского, ожидая вспышки или хоть какой-то перемены. Публичные склоки — совсем не то, что любят бизнесмены. Однако, в его взгляде была лишь грусть. Он допил вино, сам налил из бутылки ещё и произнёс:

— Я не могу вечно оплакивать маму. Прости, Кариша. Жизнь должна продолжаться.

— Я не понимаю! Не понимаю! Почему нельзя просто жить? Жить со мной? Зачем тебе все они? — Карина начала тыкать пальцем в женские лица, смотрящие с любопытством на разгорающийся костёр.

— Потому что я мужчина! — наконец нервы сдали и у Фурского. Он вскочил, опрокинув бокал. Вино красным растеклось по скатерти. Закапало на пол.

— Кобель! — не удержалась Карина.