Светлана Чехонадская - Амнезия Страница 19

Когда Марина увидела это слово, написанное собственным почерком, она поняла, что опасность ей действительно угрожает. До этой нехитрой мысли мог додуматься даже человек с поврежденной, как у нее, башкой. Пять лет назад ее чуть не убили – и тогда ее тоже охраняли. Тем не менее, злоумышленники сумели выманить ее на задний двор дискотеки.

«Ты как считаешь: ты доверчивая?» – спросила она себя.

«Думаю, что нет, – ответила сама себе. – Но ты доверчиво пошла в темноту!»

Выяснить все подробности покушения на меня, – написала она под словом ОПАСНОСТЬ.

Да, этим делом очень тщательно занимались. Можно быть уверенным, что отец не жалел ни средств, ни сил. Следователи были старательными. Но ведь она не следователь! Она участник той истории.

И значит, у нее есть фора.

Эта фора зарыта в ее голове – глубоко, где-нибудь под первой буквой или первой лягушкой, за теоремой Пифагора или над знанием нот – она лежит там в запыленной стопке и никуда не исчезла. Удар по голове просто уронил миллионы папок, перемешал их, перепутал, и они теперь лежат неправильно, не на своих местах. Но они лежат! Марина уже знала: без веры в это она жить не сможет.

Два года назад ее отец покончил с собой. Возможно, его убили. Возможно, это другая история, не имеющая никакого отношения к покушению на нее. Но очень вероятно и то, что это та же самая история.

Выяснить все подробности самоубийства отца, – написала она следующим пунктом.

Месяц назад кто-то убил ее мать. Пришел к ней под видом друга, принес шприц с героином, сделал укол в вену… Зачем? Какая выгода от убийства безобидной наркоманки? Дом? Но дом принадлежит ей, Марине.

Выяснить все подробности убийства матери.

Теперь этот звонок. Неизвестный обещает убить ее. С какой целью? Говорят, все преступления совершаются из-за денег. Он хочет унаследовать ее имущество, включая этот чертов дом? Это немаленький куш, но, во-первых, незачем предупреждать ее об убийстве, а во-вторых, есть одна закавыка. Она спросила у адвоката Крючкова: «Кто мой наследник? Если бы я умерла, кто бы получил эту квартиру, и загородный дом, и машину, и счет в банке?» «Ваша мать, – сказал ей Крючков. – Но это в том случае, если бы вы умерли, не приходя в сознание. То есть она получила бы все по завещанию Михаила Александровича. Теперь другая история. Вы пришли в себя, и если теперь с вами, тьфу-тьфу-тьфу, что-нибудь случится, то все унаследует ваша мать или тот человек, которого вы назначите своим наследником. Вы можете написать завещание прямо сейчас. Люди обычно не любят писать завещаний – это свидетельство нашей российской дикости. Лично я уверен: после всего, что случилось, вы проживете сто лет! За себя, за отца и, как говорится, за того парня…»

«Не хочу пока забивать голову, – сказала она тогда. – Пусть мать наследует, если я вдруг окочурюсь».

Они еще не знали, что мать убита.

Что ж, такой путь к наследству прямым не назовешь. Она бы не пошла по нему. Но этот человек непонятного пола, хрипящий в трубку угрозы, может быть ненормальным.

«Смешно! – улыбнулась она. – Девка с изуродованным лицом и отсутствующей памятью еще имеет наглость считать кого-то ненормальным!»

Убийство матери казалось ей необъяснимым. Королев развелся с ней двадцать лет назад, она уже десять лет находилась в другом браке! Если цель убившего отомстить, то кому он мстит этим убийством? Дочери? Но разве кто-то вправе ожидать от Марины слез по этой бросившей ее женщине?

Если его цель сделать Марину еще более беззащитной, то разве мать была ей защитой?

Что же остается? Предположим, ее мать была чему-то свидетелем…

Хлопнула дверь, охранник застучал ботинками в коридоре.

– Три аптеки обежал, нигде не было… – Он зашел на кухню, глянул искоса на записную книжку. – Вы бы не напрягались, Марина Михайловна.

– А моя мать давно была в России? – спросила Марина.

– Полтора года назад. На сорок дней Михаила Александровича приезжала.

– А у меня была?

– Была, но ее не пустили. Она обычно так рыдала, что боялись, она вас как-нибудь повредит. Ну, там, упадет к вам на грудь, или еще чего.

– Рыдала?

– У нее с нервами было плохо, – неохотно пояснил он.

– Я думала, она была равнодушной.

– Нет, она переживала, но Михаил Александрович не любил видеть ее слез. Он говорил: «Что ты играешь вселенскую скорбь? Кто тебе поверит, что ты ее любишь?»

– Он имел право. Она меня бросила.

– Марина Михайловна… Можно я скажу свое мнение?

– Не можно, а нужно.

– Она, конечно, отдала вас, но не от хорошей жизни.

– Да ладно! А как в войну детей растили? Как сейчас миллионы матерей выкручиваются, имея зарплату в три тысячи рублей?

– Нет, я ее не оправдываю, но и вы не думайте, что она какой-то монстр. Я давно у Михаила Александровича работаю, как-то с ней разговорился. Она мне сказала: «Ей же лучше у него. Он ее любит. А я еще и вылечиться никак не могу. Ну, потребую ее назад, но разве он отдаст? Разве его в суде победишь?» Ей еще не повезло со вторым мужем – он к наркотикам пристрастился, а потом и ее втянул. У них ведь ребенок с церебральным параличом родился. Куда вас было забирать в такие условия?

– А где сейчас этот ребенок?

– Да он недолго прожил. Тяжелый случай был. Она после этого и стала употреблять…

– Невеселая у нее жизнь была.

– Очень невеселая, Марина Михайловна! Она слабый человек.

– Если бы не отец, она бы раньше погибла. Охранник поджал губы.

– Вы что-то хотели сказать?

– Я уважал Михаила Александровича…

– Но что-то хотели сказать?

– Только правду.

– Так говорите.

– Да я вот думаю: нужно ли?

– Я восстанавливаю свою память, вы это понимаете?

– Да не было этого в вашей памяти!

– Я чего-то не знала?

– Знали, но относились к этому по-другому. Смотрели на все глазами отца… Понимаете, внешне так выглядит, что Михаил Александрович – благодетель. Он и деньги давал, и дом этот подарил. Но у него был непростой характер. Он ее постоянно унижал.

– Ничего себе! Унижал тем, что давал деньги? Так не брала бы – и никаких унижений! На работу бы устроилась!

– Она устраивалась, но нигде не задерживалась. К тому же у нее ребенок был больной на руках, мать-сердечница. Она к Михаилу Александровичу просилась много раз. Секретаршей в любой филиал. Но он ей фирму купил. А ведь бизнес вести надо уметь. Он никогда не выполнял ее просьб – он лучше знал, что ей нужно. И так она скисала с каждым годом…

– Он ничего ей не был должен! – твердо произнесла Марина. – А дал кучу всего. Он кормил ее мать.

– Он всегда требовал безусловного послушания. Это были его любимые слова: «безусловное послушание». За это он платил щедро. Но если кто-то шел против, Михаил Александрович отворачивался от такого человека навсегда. У него была железная воля, он, может, сам того не желая, легко ломал людей. Между прочим, ваша мать должна была выиграть процесс. Это было стопроцентное дело. Акции стоили несколько миллионов долларов, и он их действительно приобрел, когда еще был в браке. Это было совместно нажитое имущество. Но ваша мать струсила идти против него.

– И получила дом в Испании!

– С условием сразу оформить дарственную на вас.

– Ну и что?

– Да ничего, вот только разве это ее дом получается? А если вы очнетесь и ее выгоните?

– Я выгоню мать?

– Вы к ней плохо относились. Она из-за этого даже общаться с вами перестала. Говорила: «Теперь ее не переубедишь. Да и зачем? Так ей спокойнее. А мне сюда ездить – душу надрывать. Я сама виновата, так мне и надо».

Марина хотела что-то сказать, но вдруг горло перегородил ком. Она поднесла руку к ключицам – подумала, что это опять подступает обморок. Но ком был другой – горячий, мокрый, хлюпающий, от него стало жарко глазам.

«Да это слезы! – изумленно подумала она. – Я плачу!»

Охранник деликатно отвернулся.

– Пойду в комнате уберусь, – пробормотал он.

«Не хочу ничего знать! – прошептала Марина. – Хочу только себя защитить, а этой правды мне не надо! Она у каждого своя. Сколько еще версий одного и того же будут мне предлагать? Как долго я буду зависеть от чужой воли, от искаженного отношения ко мне и моему отцу? Кому-то он не прибавил зарплату, кого-то наказал за прогулы – и вот уже эти люди рассказывают мне разросшиеся до небес ужасы: чудовищные свидетельства скупости и жестокости моего отца, которые существуют только в воспаленных обидой мозгах маленьких противных прогульщиков. Как я беззащитна! Я прямо вижу их рожи, мы словно играем в игру «верю – не верю», они сидят напротив меня и хитро переглядываются: «Ну-ка, Марина Михайловна, угадайте-ка, кто из нас врет?» Нет, я хочу знать о прошлом только то, что я в прошлом знала!»

«А хочешь ли ты знать правду в таком случае?» – спросил тихий голос внутри нее.

Марина вытерла ладонью глаза, открыла записную книжку и написала: