Клод Изнер - Всюду кровь Страница 19

– Знаете, к чему вообще все это? Вы всегда хотите все знать. Вот и тогда, в первый раз, вы тоже меня допрашивали. Но вы зря теряете со мной время: я ничего не узнала о вашей подруге!

– О какой подруге? – глухо спросил он.

– Той, которая испарилась из моего ателье, вашей рыжеволосой подруге. Вы уже забыли о ней? А мне тогда показалось, что она для вас имеет большое значение!

Ее саркастический тон его потряс: он не ожидал услышать ничего подобного. Он хотел было ответить ей, но она уже ушла вперед. Они молча дошли до фотоателье и резко остановились. Стояли молча, не осмеливаясь взглянуть друг на друга.

– Богом клянусь, вы ревнуете, – прошептал Миро.

Она подняла голову. На ее лице читалось упрямство, но не враждебность. Он не смог устоять перед соблазном убрать в сторону упавшую ей на лоб прядь светлых волос.

– Миро, я не знаю, что вам нужно, не знаю, чего вы от меня ждете. Но я хочу сразу же предупредить вас: я не ищу приключений.

Он тут же ощутил, как все встало на свои места. Наклонившись к ней, он попытался ее поцеловать. Она увернулась, но недостаточно быстро, и он сумел вновь заключить ее в объятия, шепча ей на ухо:

– Я тоже, милая. Я не ищу приключений. Хотя ухаживать за вами не так-то просто и порой весьма утомительно. Если я позвоню вам завтра, вы не бросите трубку?

– Я никогда так не поступаю.

– На этих чудесных словах подарите мне поцелуй.

Она подставила ему щеку, но он все же сумел добраться до ее губ. Поцелуй был кратким, но страстным, и, когда он развернулся, чтобы уйти, она едва не схватила его за рукав. «Как-то это слишком глупо», – подумала она.

– Подождите, Миро! Хотите кофе?

Сидя на табурете за прилавком, Миро разглядывал свои руки, как будто видел их в первый раз. Крупные ладони, широкие, короткие пальцы: руки рабочего, созданные для того, чтобы трогать, мять, ласкать ее плечи, груди, бедра. «О чем ты думаешь? Тебе разрешено было остаться в ателье, пока она хозяйничает наверху, в квартире, и вот ты послушно сидишь и ждешь. Почему ты не пошел за ней?» Он попытался успокоить сам себя. Достаточно и того, что она сама позвала его, что она открыла ему дверь, сумела одержать над собой эту маленькую победу. Он чувствовал, что, несмотря на кажущуюся воинственность, на деле Лора – боязливая и робкая девушка: нужно действовать осторожно, мягко, не торопясь. Сегодня – первый этаж. Со временем он поднимется вслед за ней – ступенька за ступенькой – и окажется в ее квартире. «К тому же я не хочу просто переспать с ней: тогда к чему торопиться? Я хочу насладиться началом этих отношений, хочу действовать наугад, сомневаться…» – «Врешь! Если она сейчас позовет тебя, ты бросишься к ней без оглядки!» – шептал ему внутренний голос.

Она его не звала, и Миро, желая убить время, открыл глубокий ящик прямо под кассой. В нем обнаружился потертый плюшевый заяц с веселой мордой и с длинными задними лапами, на которые были натянуты сиреневые штаны. Еще одни аккуратно сложенные штаны, сшитые из разноцветных лоскутов, лежали рядом, вместе с маленьким узелком и крошечной соломенной шляпкой. Внезапно у него в голове раздался хриплый голос: «Хватит умиляться этим его распашонкам и погремушкам!» Перед глазами возникла подруга матери, мадам Труссель: она осуждающе качала головой, глядя, как мадам Жасси разбирает чемодан. «Взгляни на него, – сурово продолжала она, указывая на сутулого длинноногого подростка, в которого к четырнадцати годам превратился Миро. – Совсем другой человек! Люди меняются, клетки умирают и обновляются раз в семь лет, так что ты уже дважды его потеряла. Вот тебе мой совет: выброси тряпье и забудь, все это в прошлом». Положив на место зайца, Миро взял в руки жестяную коробку из-под сигар. В ней лежало несколько фотографий. На обороте первой карандашом было написано: Ля Боль, июль 1984 года. Перевернув фотографию, он увидел плотную даму в красном купальнике, со слегка оплывшим лицом: дама улыбалась и держала за руку маленькую девочку, пластиковым совочком прикрывающую глаза от солнца. Миро услышал шаги на лестнице и быстро убрал коробку обратно в ящик. Появилась Лора: она несла круглый поднос, на котором стояли две полные до краев чашки.

– Извините, я задержалась, у меня сломана кофеварка. Мне казалось, дома было печенье, но…

– Кофе вполне достаточно.

Она встала перед ним, и он вдруг понял, что в ателье нет другого стула. Он вскочил.

– Садитесь, а я что-нибудь придумаю. Вот так.

Прежде чем она успела возразить, он уже уселся на прилавок.

– Не беспокойтесь, он выдержит.

«Идиот, – пробурчал внутренний голос. – Надеешься соблазнить ее, разломав ее имущество?» Миро лихо положил ногу на ногу и поднес к губам чашку. Кофе оказался таким обжигающим, что он едва не поперхнулся. В довершение всех бед у него свело ногу. Он как можно более непринужденно склонился к Лоре, пытаясь отвлечься от раздирающей боли в ноге.

– У нас с вами есть кое-что общее, – игриво сообщил он.

– Неужели? Что же это? Хотя я знаю: мы оба любим салат.

– Нет, я имел в виду детство. Ни у меня, ни у вас не было отца.

– Что-что?

– Вы никогда не видели своего отца. А мой умер, когда мне было тринадцать.

– Да, это интересно, – отметила Лора, отставив в сторону чашку. – И что же? – продолжила она после долгой паузы. – Какой вывод вы из этого делаете? Мы оба – жертвы чрезмерной материнской заботы?

– Я не слишком силен в психологии и ненавижу обобщения. Я просто констатировал факт.

Не осмеливаясь взглянуть на нее, он обратился к своей почти опустевшей чашке.

– Когда я был моложе, я постоянно читал и перечитывал один роман, идентифицируя себя с его героем. Это был «Дэвид Копперфилд». Поиски отца! Хотя мне всегда казалось, что вообще не знать собственного отца хуже, чем знать, что он умер.

Миро пустился было в рассуждения о литературе, когда Лора ответила:

– Получается, что у нас есть еще кое-что общее. Я всегда восхищалась господином Микобером[40], всегда следовала его советам: «Ежегодный доход двадцать фунтов, ежегодный расход девятнадцать фунтов, девятнадцать шиллингов, шесть пенсов, и в итоге – счастье. Ежегодный доход двадцать фунтов, ежегодный расход двадцать фунтов шесть пенсов, и в итоге – нищета»[41].

Миро спрыгнул с прилавка и положил руку ей на плечо. Он почувствовал, как она напряглась. Она встала, сделала шаг назад, чтобы между ними оказался табурет.

– Сплошные цитаты и книги, Миро.

То, как она произнесла его имя, легко округлив губы на «о», совершенно потрясло его. Он сделал шаг к ней.

– К черту книги. Нет ничего лучше жизни.

Лора не дала ему возможности прикоснуться к себе: в ту же секунду она оказалась по другую сторону от прилавка.

– Я еще не совсем готова воплотить свои мечты. Как вы думаете, вы сможете подождать?

На ее лице читались такая горячность и такое смущение, что он вдруг ощутил себя счастливее, чем если бы она попросту бросилась к нему в объятия.

– «Заклинаю я вас, девы Иерусалима! К чему будите вы и к чему тревожите любовь, пока сама не захочет она?»[42] – пробормотал он.

– Только не говорите, что это тоже Диккенс, – в замешательстве протянула она.

– Нет, это Песнь песней. Да, Лора, я готов ждать.

Они расстались, даже не прикоснувшись друг к другу. Миро ликовал. Он готов был кричать от счастья. Стоя на тротуаре у дверей ателье, она смотрела ему вслед. Он шел быстрым шагом и ни разу не обернулся.

Заперев дверь, Лора почувствовала себя в безопасности. Прямо над ателье находилась небольшая двухкомнатная квартирка: там было ее убежище. Первую комнату, с отведенным под кухню углом, она превратила в место для размышлений: кроме легкого кресла, круглого стола и единственного стула, сюда были допущены только ее фотографии. Пустынные улицы на рассвете. Крупные планы лиц, частично утопающие в черноте. Как обставить вторую комнату, Лора знала с самого детства: белые стены, ковровое покрытие, матрас на полу, вместительный сосновый шкаф, подушки, заставленные книгами полки. До пятнадцати лет Лора жила между буфетом в стиле Генриха II и массивным обеденным столом. Проснувшись утром, она видела стены, обитые шелковой тканью с изображением пасторальных сцен: овцы, пастушки, пастушки, овцы. Она пыталась прикрыть их постерами, но мать всякий раз устраивала ей скандал. С девяти вечера до семи утра она спала на раскладном диване перед священным аквариумом – массивным телевизором в пластиковом корпусе. «Когда-нибудь у меня будет своя комната, белая, полупустая…»

Лора сняла туфли, расстегнула блузку и юбку, вытянулась на постели. Вынула из стоящего тут же ящика несколько кассет. Положила обратно все, кроме одной, на которой ничего не было написано. Вставив кассету в магнитофон, она прислушалась. Комнату наполнил теплый, чуть хриплый голос.