Джон Гришем - Дело о пеликанах Страница 19

— Пожалуйста, к черту его, Дарби, пожалуйста. Она обхватила его за шею и пригнула к себе. Их поцелуй был продолжительным и крепким. Пьяный, почти страстный поцелуй.

Глава 11

Полицейский надавил большим пальцем на кнопку рядом с фамилией Грея Грентэма и держал ее двадцать секунд. Короткая пауза. И еще двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд. Он подумал, что это смешно, потому что Грентэм был ночным гулякой и, возможно, спал менее трех или четырех часов, а сейчас еще этот надоедливый звонок, эхом отдающийся по всему коридору. Он нажал снова и посмотрел на свою патрульную машину, незаконно стоящую на краю тротуара под светофором. Почти рассвело. Наступало воскресенье, и улица была еще пустынной. Двадцать секунд. Пауза. Двадцать секунд.

Может быть, Грентэм умер? Или, может быть, находился в коматозном состоянии после попойки и ночного блуждания по городу? Может быть, у него какая-то женщина и он не собирается отвечать на звонок? Пауза. Двадцать секунд.

Щелчок микрофона:

— Кто там?

— Полиция! — ответил полицейский. Он был чернокожим и делал ударение на первом слоге, просто ради удовольствия.

— Что тебе надо? — требовательно спросил Грентэм.

— Может, я получил ордер. — Полицейский готов был рассмеяться.

Голос Грентэма смягчился, но звучал обиженно.

— Это Клив?

— Он самый.

— Который час, Клив?

— Почти половина шестого.

— Самое время.

— Не знаю. Садж не сказал. Понимаешь? Он просто попросил разбудить тебя, потому что хочет побеседовать.

— Почему он всегда хочет поговорить до того, как взойдет солнце?

— Глупый вопрос, Грентэм.

Небольшая пауза.

— Да, согласен. Полагаю, он хочет встретиться прямо сейчас.

— Нет. У тебя есть тридцать минут. Он попросил быть там в шесть.

— Где?

— На Четырнадцатой возле Тринидад Плейграунд есть небольшой кафетерий. Там темно и безопасно, и поэтому Садж облюбовал его.

— Где он находит такие местечки?

— Знаешь, для репортера ты задаешь глупейшие вопросы. Это место называется «У Гленды», и думаю, тебе следовало бы отправиться, иначе опоздаешь.

— Ты будешь там?

— Зайду. Просто, чтобы убедиться, что у вас все в порядке.

— Кажется, ты сказал, что там безопасно.

— Безопасно. Для данного района города. Ты сможешь добраться туда?

— Да. Я отправлюсь туда, как только смогу.

Садж был старым, с очень черной кожей и множеством блестящих белых волос, торчащих во все стороны. Он носил толстые солнцезащитные очки, с которыми, по-видимому, никогда не расставался, кроме сна, и большинство его сослуживцев в Западном крыле Белого дома считали его полуслепым. Он всегда ходил с наклоненной в сторону головой и улыбался совсем как Рей Чарлз. Иногда он наталкивался на дверные рамы и столы, когда выгружал мусорные ящики или вытирал пыль с мебели. Он ходил медленно и осмотрительно, как будто считал шаги. Он работал терпеливо, всегда с улыбкой, всегда имел доброе слово для каждого, кто готов был ответить тем же. Одна, большая, часть его не замечала и игнорировала, тогда как для другой он был добрым, старым, немного покалеченным чернокожим уборщиком.

Садж мог разглядеть даже невидимое. Его территорией было Западное крыло здания, где он занимался уборкой вот уже тридцать лет. Убирал и слушал. Убирал и смотрел. Он прибирал за несколькими ужасно важными персонами, которые часто бывали слишком заняты, чтобы следить за своими словами, особенно в присутствии бедного старого Саджа. Он знал, какие двери оставались открытыми, и какие стены были тонкими, а также какие вентиляционные каналы передавали звук. Он мог исчезнуть в одно мгновение, потом снова появиться в тени, там, где страшно важные персоны не могли увидеть его.

Большую часть информации он хранил в себе. Но время от времени он становился обладателем каких-то пикантных сведений, которые можно было объединить с какой-то другой информацией. И тогда Садж мог бы позвонить в суд и сообщить много чего интересного. Но он был очень осторожен. Оставалось три года до пенсии, а он так ни разу и не воспользовался ни одним шансом.

Никто даже не подозревал Саджа в связи с прессой. Внутри любого Белого дома всегда находилось достаточное количество больших ртов, которые обвиняли друг друга. Было занятно, на самом деле. Садж поговорит с Грентэмом из «Пост», потом с волнением дождется развития событий, затем услышит причитания, когда полетят головы.

Он был безупречным источником и говорил только с Грентэмом. Его сын Клив, полицейский, организовывал встречи. Всегда в необычное время, в темных и не привлекающих внимания местах. Садж носил солнцезащитные очки. Грентэм тоже надевал такие же, только со шляпой или какой-нибудь шапочкой. Клив обычно сидел с ними и рассматривал публику.

Грентэм вошел в кафетерий «У Гленды» в несколько минут седьмого и сразу направился к отдельной кабинке в глубине зала. Кроме них было еще трое посетителей. Сама Гленда запекала яйца в гриле возле стойки. Клив сидел на высоком табурете, наблюдая за ней.

Они пожали друг другу руки. Для Грентэма была налита чашка кофе.

— Извини, что опоздал, — сказал он.

— Нет проблем, мой друг. Рад видеть тебя, — у Саджа был скрипучий звучный голос. Но никто не слушал.

Грентэм жадно пил кофе.

— Много работы на этой неделе в Белом доме?

— Я думаю! Много возбуждения. Много счастья.

— И не говори.

Грентэму нельзя было делать записи во время таких встреч. Было бы слишком очевидно, сказал Садж, когда изложил основные требования.

— Да. У Президента и его ребят приподнятое настроение от новости о судье Розенберге. Она сделала их очень счастливыми.

— А как насчет судьи Дженсена?

— Как ты заметил. Президент присутствовал на заупокойной службе, но не выступал. Он планировал произнести надгробную речь, но отказался от такой мысли, потому что ему пришлось бы говорить только очень хорошее о гомосексуалисте.

— Кто писал надгробную речь?

— Составители речей. В основном, Мабри. Работал над ней весь день в четверг, а потом от нее отказались.

— Он ходил также на службу по Розенбергу?

— Да. Но не хотел. Сказал, лучше бы отправился к черту аа весь день. Но в конце концов созрел и все-таки пошел. Он абсолютно счастлив, что Розенберга убили. Целый день в среду у него было почти праздничное настроение. Судьба одарила его чудесной возможностью. Теперь он собирается перестроить суд и поэтому находится в крайне возбужденном состоянии.

Грентэм напряженно слушал. Садж продолжал:

— Составлен небольшой список кандидатов. Первоначально в нем было двадцать кандидатов или что-то около этого. Потом список урезали до восьми.

— Кто это сделал?

— Кто бы ты думал? Президент и Флетчер Коул. Они приходят в ужас при мысли об утечке информации. Очевидно, в списке только одни молодые консервативно настроенные судьи, большинство из которых малоизвестны.

— Какие-то конкретные имена?

— Только два. Один по фамилии Прайс из Айдахо и некто Мак-Лоренс из Вермонта. Это все, что мне известно относительно фамилий. Думаю, они оба являются федеральными судьями. Больше ничего по этому вопросу.

— А как насчет расследования?

— Многого не слышал, но как обычно держу глаза открытыми. По-видимому, дела идут не слишком успешно.

— Что-нибудь еще?

— Нет. Когда ты запустишь это?

— Утром.

— Будет весело.

— Спасибо, Садж.

Солнце уже взошло, и в кафе становилось многолюднее. Легкой походкой подошел Клив и сел рядом с отцом.

— Как, парни, насчет того, чтобы закругляться?

— Уже закончили, — сказал Садж.

Клив оглядел помещение.

— Думаю, нам надо уходить. Первым уходит Грентэм, за ним я, а отец может оставаться здесь сколько захочет.

— Очень любезно с твоей стороны, — отреагировал Садж.

— Спасибо, друзья, — произнес Грентэм, направляясь к двери.

Глава 12

Верхик, как обычно, опаздывал. За двадцать три года их дружбы он еще ни разу не пришел вовремя, да и никогда не возникало проблем из-за опоздания на несколько минут. Он не чувствовал времени, оно его совершенно не волновало. Он носил часы, но никогда не смотрел на них. «Поздно» в понятии Верхика означало опоздание как минимум на час, иногда два, особенно если ожидавший являлся его другом, который рассчитывал на поздний приход и обязательно простил бы.

Поэтому Каллахан просидел примерно час в баре, и это было для него как нельзя лучше. После восьмичасовых ученых дебатов он ни во что не ставил Конституцию и тех, кто преподавал ее. Его венам нужен был «Chivas», и после двух двойных со льдом он почувствовал себя лучше. Он смотрел на себя самого в зеркало за рядами бутылок с ликером. Смотрел и ждал Гэвина Верхика. Неудивительно, что его друг не мог найти себя в частной практике, где жизнь была расписана по часам.