48 улик - Джойс Кэрол Оутс Страница 19

Во что верил отец, я точно не знаю. Мне не хотелось обсуждать с ним темы, которые его расстраивали. Временами казалось, что он смирился с мыслью о том, что М. уже никогда не вернется. А порой, когда он выпивал, лицо его вдруг заливала краска, оно оживало, глаза загорались дерзким блеском, и он заявлял всем, кто мог его слышать (чаще всего это была я):

– Она жива. Я это чувствую. И она вернется домой. Когда-нибудь.

А я лишь сочувственно бормотала в ответ:

– Да, папа.

А сама сердито думала: «Ох, папа, ну зачем ты так?! Ведь у тебя есть я!»

Часть вторая

Глава 31

Гнусность.

Разумеется, с самых первых дней исчезновения М. гнусные сплетники стали распространять о ней гнусные небылицы. Мне не хотелось об этом говорить, как не хотелось говорить об астрологине-медиуме. (У той, по крайней мере, хватило такта «исчезнуть» с нашего горизонта и не марать новыми грязными россказнями репутацию сестры.)

Среди прочих в обществе ходили слухи, что М. «забеременела» и со стыда сбежала из родного города. Или что М. «забеременела и сделала аборт» – и сбежала со стыда, или умерла на операционном столе, и ее тайно похоронили.

(Непонятно, почему в 1991 году в цивилизованном регионе США какой-то там аборт должен был нарушить ход жизни моей сестры, ведь М. не исповедует ни евангельское христианство, ни католицизм – религии, считающие аборт грехом.)

Ходили слухи, что М. «принимала наркотики» и «умерла от передозировки». Некоторые полагали, что М. «сбежала» с мужчиной, столь неподобающим, столь постыдным для нее, что она никак не могла оставаться с ним в Авроре. Другие думали, что М. «связалась с женатым мужчиной» и сбежала из Авроры, потому что была несчастна. Или этот любовник убил ее, чтобы сохранить свой брак.

Но особенно устойчивыми были слухи о том, что вследствие беременности, аборта, постыдной или извращенной любви или самой обычной депрессии М. покончила с собой: подобно Вирджинии Вулф[18], набила камнями карманы и ночью погрузилась в озеро за нашим домом.

(По крайней мере, эту жестокую сплетню можно было подтвердить или опровергнуть: департамент окружного шерифа снарядил водолазов обследовать дно озера за нашим домом в радиусе нескольких сот футов. И там среди ила действительно обнаружили скелеты, но это были не человеческие останки.)

– Какая гнусность! – восклицал отец.

Едва один слух развенчивали, с презрением сбрасывали со счетов, тотчас возникал другой, вспыхивал и разгорался, как пожар. И некоторые из этих слухов, я знала, распускали наши родственники – те, кто всегда завидовал нам как наиболее богатым из Фулмеров и завидовал непосредственно М., потому что она была самой умной, красивой, образованной и талантливой. Самой совершенной из молодого поколения Фулмеров.

Любовником сестры, который, возможно, убил М., в конце концов молва назвала одного из ее коллег из школы изобразительных искусств – претенциозного художника, именовавшего себя Элк.

Из всех моих знакомых это был самый отвратительный тип.

12 апреля – М. к тому времени отсутствовала уже сутки – я отправилась в мастерскую сестры, и там ко мне подошел пузатый мужчина лет сорока в заляпанном краской комбинезоне.

– Простите, вы кто? – развязным тоном спросил он, нагло глядя на меня.

– Я… я сестра Маргариты Фулмер…

Под подозрительным взглядом пузана я пыталась вставить ключ в замок двери мастерской.

Обычно я не робею перед наглецами, сама кому хочешь могу дать отпор, но минувшей ночью я плохо спала, переживала за сестру и теперь с трудом ворочала языком, неуклюже возясь с ключом. К этому времени поисковые группы уже несколько часов тщетно искали М.

– Ее сестра! Кто бы мог подумать.

Пузан, казалось, забавлялся. Во мне действительно нет явного сходства со старшей сестрой. С раздражающей фамильярностью пузан взял у меня ключ и ловко отпер дверь.

«Элк», – представился он. Его мастерская находилась напротив, через вестибюль.

Свое имя – Элк – пузан произнес с неким бахвальством, подразумевая, что оно широко известно в искусствоведческих кругах. Видимо, рассчитывал произвести впечатление, но меня не так-то легко сразить.

Если Элк и хотел пожать мне руку, я этого не заметила. От его грубости у меня даже лицо окаменело, и никакого желания поощрять его тщеславие не было.

Не дожидаясь приглашения, Элк проследовал за мной в мастерскую М. с высоким стеклянным потолком. Помещение по площади оказалось меньше, чем я себе представляла. Элк говорил, что минувшим днем он пытался дозвониться до М. Она не пришла на свой урок по скульптуре и на какое-то заседание. На кафедре беспокоились за нее. Он беспокоился за нее.

Чванливый Элк был выше меня на несколько дюймов и по весу превосходил фунтов на тридцать как минимум, хотя я женщина не хрупкая. Я видела, как его блестящие змеиные глазки алчно рыскают по мастерской М.

– Мы собирались после заседания зайти в бар. Хотели кое-что обсудить – один вопрос по работе. И личные дела тоже, – добавил он после короткой паузы.

На последнюю реплику я никак не отреагировала. В тот момент мне не пришло в голову, что это, возможно, ложь: я была в смятении и плохо соображала.

– Вот почему я начал беспокоиться за Маргариту, – сказал Элк. – Если бы она могла, то по телефону предупредила бы, что встреча откладывается. А значит…

Он многозначительно умолк, не договорив фразу. Я почувствовала, как у меня на затылке волосы встали дыбом. Было что-то агрессивно знакомое в том, как он произнес имя моей сестры. Будто он не имел на то никакого права, но позволил себе эту вольность, зная, что его некому остановить.

Мне вспомнилось, что накануне к нам домой позвонил некий Элк и папа, отвечая, говорил с ним отрывисто и резко. А еще вспомнилось, как М. однажды сказала, будто своей должностью в колледже Авроры она обязана старшему художнику-педагогу, который восхищался ее творчеством. Живописец с «неоднозначной» репутацией, если бы он был против ее кандидатуры и яростно отстаивал другого претендента, М. бы на это место не назначили.

То есть М. была «благодарна» Элку.

Говорила М. что-то еще об этом «старшем художнике-педагоге»? Я не помнила.

Были ли между ними некие более тесные отношения? Если и были, то вряд ли интимного характера: пузатый Элк с бакенбардами был не тем человеком, которым могла бы увлечься моя привередливая, разборчивая сестра.

Обидно, что М. никогда не открывала мне свои истинные чувства в том, что касалось колледжа Авроры. Обычно она отзывалась положительно, даже с воодушевлением о многих из тех, с кем работала и общалась. Она заявляла, что ее натуре противно говорить плохо о человеке «у него за спиной». М. ни разу не критиковала – по крайней мере, при мне – кого-либо из своих коллег в колледже Авроры, хотя наверняка это все были посредственности, не сумевшие пристроиться