Татьяна Степанова - Царство Флоры Страница 2

— А чего это мужик там такой чудной? — спросил водитель, тыча в гобелен. — Вон тот, голый, в шлеме с перьями. Меч рукояткой в землю воткнул. Зарезаться, что ли, хочет?

Марина Николаевна глянула на гобелен. Он был ей так хорошо знаком, что уже успел надоесть. Успело надоесть и то, что почти все, кто попадал сюда, в это помещение, впервые, задавали ей одни и те же вопросы ПРО ЭТО.

— Это гобелен по картине французского художника, называется «Царство Флоры», — сухо ответила она. — С Интернетом дружите? Ну, так почитайте, и все узнаете, раз так моментально запали. И давайте быстрее поворачивайтесь, любезный, вам заказы до двух надо развезти, а сейчас без малого одиннадцать.

Водитель забрал букеты. Он хотел было спросить еще: «А чегой-то там кровью на цветах набрызгано на этом вашем гобелене?», но не стал. Марина Николаевна ему не слишком-то понравилась — и эти ее модные очки-гляделки, и тусклые волосы, собранные сзади, и то, что она только что из туалета — вон руки еще влажные.

Потом он вернулся за последним заказом. Рассматривал гобелен, пока Марина Николаевна возилась возле букета — нет, точнее, цветочной композиции в корзине из соломки. Композиция была выполнена в бело-розово-зеленых тонах. Розы здесь уже не использовались, только нарциссы и гиацинты на фоне темно-зеленых листьев, увитых лианой. Прежде чем упаковать корзину в шуршащий пакет, она воровато сунула руку в цветы и достала оттуда открытку. Впилась в текст — ее интересовала подпись. Она должна была знать имя того, кто посылал эти цветы по этому вот адресу: Долгоруковская улица, 28/2, квартира 195. Имя было другое, совсем не то, что она ожидала. Надо же… а она-то психовала… А это вовсе не он шлет ей цветы…

— Вот тут адрес, передадите Пеговой Ф.И., от кого, там все написано. — Марина Николаевна вручила корзину водителю. — Ну? Что-то еще?

Водитель принял груз в охапку. На пороге не удержался, обернулся — в воздухе кружились солнечные пылинки. Пропасть цветов. Гибель цветов. И — гобелен на дальней стене: раскинувшиеся в ленивых позах среди травы и цветов тела. Кудрявый пацан, любующийся своим отражением в сосуде с водой, кони в облаках и их неистовый возничий, наклон, поворот, изгиб, пластика, как в балете, взгляд в упор — из-под длинных ресниц. Лезвие меча, всаженное рукоятью во влажную землю, прорастающую семенами. Тот, кто воткнул этот меч, через мгновение бросится на него. Напорется грудью. А у того, другого, который с копьем, все бедро располосовано, в крови. Он еще на ногах, опирается на древко, но вот-вот рухнет, уткнувшись лицом в эти цветы, в эти чертовы душные бутоны, в эту жирную, ненасытную землю.

— Дорогая штука, наверное? — хрипло спросил водитель. — Раз из Франции-то?

— Я же вам сказала, это современное, для туристов, — Марина Николаевна махнула рукой. — Для декора стен предназначено, не особо модно, но Андрею Владимировичу нравится.

Водитель уже слышал это имя, когда оформлялся на работу в «Царство Флоры». Так звали одного из совладельцев фирмы.

Дорога все устаканила, только где-то в самой глубинке, на донышке остался дискомфорт, смутное беспокойство — вроде бы совершенно беспричинное.

Нужный дом на Долгоруковской улице водитель, хоть и был новичком, отыскал быстро. Сталинский, восьмиэтажный, рядышком с киностудией «Союзмультфильм». Дверь подъезда открыла консьержка. Пока водитель с корзиной цветов поднимался на скрипучем лифте, в квартире под номером 195 (часы как раз показывали два часа дня) начиналось обычное для ее обитателей утро.

В квартире имелись две большие светлые комнаты — спальня и гостиная. В кухне гудел чудо-комбайн, шинкующий овощи на салат, пахло кофе, пыхтела соковыжималка, сражаясь с неподатливыми гранатами. В спальне, несмотря на то что в квартире обитали двое, была только одна кровать — широкая, затянутая шелковым бельем в леопардовых принтах. Хозяйку квартиры — ту самую клиентку, которой и предназначалась цветочная корзина, — звали Фаиной Пеговой. И вот уже полтора года она делила свой кров с подругой по имени Аля.

А еще в этой уютной, стильно отремонтированной и модно оборудованной квартире было очень много зеркал — в спальне они составляли стенное панно, маскируя двери шкафа, в ванной имелись не только на стенах, но и на потолке, в прихожей два винтажных зеркала были сооружены одно напротив другого, раздвигая сумрачное пространство.

Аля — высокая, угловатая, мускулистая, очень спортивная — деятельно готовила завтрак. Выключила комбайн, вытряхнула из контейнера в салатницу нашинкованную капусту, зачерпнула из открытой банки консервированные ананасы, полила соком, перемешала деревянной лопаточкой.

— Мидии класть?

Через два дня ей должно было исполниться двадцать семь. Когда-то звонкий голос ее осип от бесчисленного количества выкуренных сигарет — три пачки с ментолом и без была ее привычная норма.

— Валить мидии? — повторила она громче. — Радость моя, ты там опять уснула, что ли?

Они встали без четверти два. А легли… Не так уж и поздно, где-то в час, после того как Фаина вернулась домой, но уснули, естественно, не сразу. Им никогда не удавалось сразу уснуть.

— Кофе готов?

Сражаясь с плоской баночкой консервированных мидий, Аля подняла голову — Фаина стояла в дверях, кутаясь в белоснежный махровый халат. Правой рукой потирала висок, левой сжимала белую атласную тапку, расшитую жемчужным бисером. Белая в белом Белоснежка — белокожая шатенка с капризным чувственным ртом, с глазами цвета фиалок. Аля сжала губы — врешь, меня этой твоей ересью подзаборной, метафорами этими стремными не возьмешь. Кожа твоя и правда белая от природы, очень здоровая на вид, гладкая на ощупь, но сколько ты в себя разной косметической дряни для этого втираешь, сутками в SPA торчишь — мне ли не знать. Глаза — верно, очень красивые, синие, фиолетовые, а иногда, ночью, при свете лампы, даже черные, пока в них мутной струей не прыснет страсть.

— Кофе дай, радость моя. — Голос у Фаины был мягкий. Вот этой-то вкрадчивой кошачьей мягкости Аля и не могла никогда противостоять.

Она бросила деревянную мешалку, налила из кофеварки в кружку густой крепкий кофе, подала Фаине.

— Аспирин в ванной в шкафчике? Я забыла. — Фаина отхлебнула кофе.

Вчера, как обычно, по новоиспеченной моде ездила она в Дом музыки на концерт. «Музыкальная эпопея», как и все прочие эпопеи — театральная, тусовочная, клубная, — продолжалась вот уже несколько недель. Фаина откуда-то узнала, что в этом сезоне сюда на симфонические концерты, особенно на модных европейских гастролеров, съезжается Большая Тусовка — реальная большая тусовка, в том числе люди из правительства, из администрации, из мэрии. Вчера давал сольный концерт скрипач из Вены. Брамс, Брамс, сплошной Брамс и немного Дворжака. Фаина — в новом платье от Ланвин — сидела в пятом ряду, пристально изучая переполненный зал. У нее было отличное зрение. А вот слух — музыкальный — отсутствовал напрочь. Если бы он был, ее бы когда-то тогда, давно, не отчислили с третьего курса школы-студии МХАТ, и она бы непременно стала актрисой. По крайней мере, она твердо верила в то, что отчислили ее именно за этот вот пустяк разные там интриганы-преподаватели, а вовсе не за вопиющую профнепригодность к сценическому ремеслу. От Брамса у нее дико разболелась голова. Разболелась так, что захотелось встать посреди второго отделения концерта, подойти к надутому типу в костюме от Армани, что пялился на нее сквозь круглые очки, и на его вопрос: «Любите ли вы, Брамса, Фанни?» — впиться ему зубами в пухлое плечо, прокусив, к чертовой матери, и траурную ткань, и потную липкую кожу.

На горе Брокен говорят: кровь — кровянка — лучшее лекарство от мигрени. Лучше даже, чем гильотина. А разве этот очкарик из Министерства топлива и энергетики за глаза не называл ее ведьмой и стервой? А вон тот, который из «Железных дорог», разве он не предлагал ей совместный отдых на Ямайке без каких-либо дальнейших обязательств и претензий? А у самого ведь жена-ровесница, прокисшая от диабета, и взрослые дети — дочь забеременела, сын развелся вторично.

— Кто-то в дверь звонит, радость моя.

— Я открою, радость моя. — Аля метнулась в прихожую, где итальянский чудо-звонок заливался тактами Нино Рота.

Плоская баночка мидий осталась на столе. Фаина подцепила одну мидию ногтем. Моллюски… Впрочем, есть эту морскую дрянь полезно. Для кожи, для волос. Какой-то там редкий витамин содержится, от него волосы гуще растут. Она направилась в спальню к зеркальной стене, в которую били прямые солнечные лучи. На горе Брокен говорят: глянешь на себя с утра, к обеду повесишься. А вот она себе не представляет жизни без зеркала. Да и на кого еще порадуешься, как не на себя? Разве плоха для тридцати трех лет? Плоха, скажете? Хороша, и даже очень. Алька, радость моя, насколько вон моложе и спортом каким занималась лошадиным, а живот у нее дряблый. И как это только возможно — ноги железные, ногами она своими черт-те что выделывает, а живот дряблый?