Клэр Кендал - Дневник жертвы Страница 2

Две недели в зале суда! Целых две недели чувствовать себя в безопасности! Не ходить на работу, не видеть его… Ее сердце учащенно билось; казалось, она вот-вот услышит свое имя. Но ее так и не вызвали, и она разочарованно откинулась на спинку стула.

В обеденный перерыв она решила подышать. Заставила себя выйти из здания суда, которое казалось ей таким надежным. Сразу за вращающимися дверьми она нерешительно остановилась, окидывая взглядом улицу. Ей показалось, будто он прячется между двумя автозаками, припаркованными в нескольких метрах от входа; задержав дыхание, она бросилась мимо них по тротуару, ожидая увидеть, как он сидит на корточках около бампера… Его там не было. У нее вырвался вздох облегчения.

Она бродила по уличному рынку и наблюдала. Люди покупали в палатках готовые эко- и этноланчи. В дорогом итальянском ресторане за большим столом расположилась компания адвокатов.

Оглянувшись на всякий случай, она нырнула в швейный магазинчик и сразу растворилась в его уютной домашней атмосфере. Как и следовало ожидать, первым делом ее потянуло к детским тканям. Русалочки плыли по лиловым и ярко-розовым морям, а за ними зачарованно следовали маленькие девочки. Она тут же придумала детское платьице в стиле кантри: лиловые полосы чередуются с ярко-розовыми…

Генри раскритиковал бы ее в пух и прах. Слишком приторно и пестро. Слишком карамельно. Чересчур сентиментально. Банально. Однотонное лучше. Вот что бы он сказал. Может, потому они и разошлись? А вовсе не из-за того, что с ребенком не вышло?

Усилием воли она заставила себя перейти к витрине с нитками, на ходу нашарив в сумке ткань для квилтинга: кусок зеленого ворсистого хлопка с малиновыми цветами. Подобрав нитки под цвет фона, она с двумя катушками направилась к кассе.

– Что будете шить? – поинтересовалась продавщица.

У нее перед глазами промелькнули кадры той единственной ночи. Легкое подрагивание век, опушенных бледными ресницами; взгляд, от которого не спрятаться; капающая изо рта слюна… Рэйф был в ее постели. Она должна изгнать его.

– Новое одеяло, – ответила Кларисса.

Оно будет ей к лицу. Неожиданно для себя она с задорным любопытством подумала, кому же суждено однажды укрыться вместе с ней этими хрупкими малиновыми цветами.

2 февраля, понедельник, 14:15

Я пытаюсь восстановить события. Заполнить все пробелы. Воскресить в памяти все, что ты делал до сегодняшнего дня, – то есть до того, как я начала вести записи. Я не должна упустить ни малейшей детали: я просто не могу себе этого позволить. Но когда я вспоминаю, то словно переживаю все заново. Когда я вспоминаю, ты снова оказываешься рядом со мной. А я вовсе не хочу, чтоб ты был рядом.

10 ноября, понедельник, 20:00 (три месяца назад)

Этой ночью я совершу непоправимую ошибку – пересплю с тобой. Но пока что я в книжном магазине. На презентации твоей новой книги о сказках. Сегодня в магазин пускают только приглашенных. Твоих коллег с отделения английской литературы пришло два с половиной человека. Вдохновившись моим присутствием, они шепотом перемывают Генри косточки. Я делаю вид, что не слышу. Беру с полок книги и увлеченно перелистываю, хотя слова так прыгают перед глазами, что прочесть их невозможно.

По-прежнему не могу понять, зачем я здесь. И почему выпиваю все бокалы красного и белого вина, которые ты мне подносишь. Вероятно, из-за чувства одиночества и опустошенности оттого, что Генри уехал из Бата. Ему предложили должность профессора в Кембридже – должность, которой он добивался много лет. Сочувствие тоже сыграло свою роль: я получила от тебя целых три приглашения.

Я не могу уйти, пока ты не закончишь выступление. Сажусь в последнем ряду и слушаю, как ты зачитываешь отрывки из главы «Как узнать настоящую суженую». Потом ты замолкаешь, и твои немногочисленные коллеги из вежливости задают несколько вопросов. Я не специалист, и спрашивать мне нечего. Когда жидкие аплодисменты стихают, я начинаю спешно пробираться к выходу, но ты успеваешь меня перехватить и жалобно просишь остаться еще немного. Уединяюсь в отделе живописи со сборником репродукций Мунка. Расположившись на грязно-бежевом ковре, раскрываю «Поцелуй» – одну из ранних версий, где влюбленные еще обнажены.

Неожиданно на страницу падает тень, и повисшую в зале тишину разрывает твой голос. Господи, как ты меня напугал!

– Если бы я тебя не нашел, пришлось бы тебе тут ночевать.

Слова гулко разносятся по пустынному этажу. Ты возвышаешься надо мной, как великан, и с улыбкой меня разглядываешь. Захлопываю Мунка и кладу его рядом с собой.

– Думаю, не так уж и страшно провести ночь с художниками.

Я картинно помахиваю твоей тяжеленной книгой; запястье тут же отзывается болью. Чувствую себя актрисой, злоупотребляющей театральным реквизитом.

– Она великолепна! – продолжаю я. – Очень мило с твоей стороны подарить мне книгу. И ты изумительно читаешь. Тот отрывок мне очень понравился.

– А мне очень нравится эта картина, Кларисса.

В одной руке у тебя раздувшийся портфель, другая неловко сжимает два бокала с вином. Ты наклоняешься и ставишь все это на пол.

– У тебя там не труп, случайно? – усмехаюсь я.

Тебя выдает метнувшийся к застежке взгляд: ты словно хочешь убедиться, что портфель надежно заперт. Похоже, у тебя есть секреты, о которых другим знать не положено.

Ты тоже смеешься. И протягиваешь мне руку:

– Всего лишь книги и бумаги. Давай, выходи из своего убежища! Я провожу тебя до дома. Ночь слишком темная, чтобы гулять по улице одной.

Я позволяю тебе помочь мне подняться. Моя рука по-прежнему в твоей – ты ее не выпускаешь. Мягко высвобождаюсь.

– Со мной все будет в порядке. А вас разве не ждут на торжественном ужине, профессор?

– Я не профессор. – У тебя начинает подрагивать веко. Быстро, равномерно, словно изнутри под ним бьется крошечное насекомое. – Я подавал на профессора, но в тот год его получил Генри. Бесполезно тягаться с обладателем поэтической премии, не так ли? Да и его деканство тут очень кстати пришлось.

Вообще-то Генри заслуживал эту должность как никто другой. Но я же не могу так ответить…

– Мне очень жаль, – бормочу я и после неловкого молчания продолжаю: – Мне пора домой.

У тебя такой подавленный вид, что я чувствую себя обязанной сказать что-то ободряющее. Пытаюсь смягчить свой неотвратимо надвигающийся уход:

– Ты очень интересно пишешь, Рэйф! Тебе действительно есть чем гордиться!

Ты тянешься за вином и протягиваешь мне бокал.

– Последний тост, Кларисса. На дорожку.

– За твою прекрасную книгу! – Мы чокаемся: я – белым, ты – красным, и я отпиваю из своего бокала. Как же мало тебе нужно для счастья! Твоя радость и трогает меня, и печалит. В ближайшие месяцы я буду вспоминать этот момент слишком часто. И каждый раз буду пытаться забыть его навсегда.

– До дна! – И ты залпом, демонстративно, опустошаешь бокал.

Покорно допиваю свой, несмотря на какой-то подозрительный солено-сладкий медицинский привкус. Не хочу омрачать тебе праздник – он и без того получился довольно унылый.

– Позволь мне проводить тебя, Кларисса. Я лучше с тобой прогуляюсь, чем пойду на какой-то занудный ужин.

Через минуту мы оказываемся на улице. Вдыхаем свежий, по-осеннему прохладный воздух. Благодаря вину мне теперь море по колено; и все же я не сразу решаюсь задать следующий вопрос:

– Ты когда-нибудь думал о первой жене Синей Бороды?

Почему в сказке про нее ничего не говорится? Ведь ее труп тоже должен был висеть в запретной комнате.

Ты снисходительно улыбаешься. Можно подумать, я одна из твоих студенток. Одет ты сегодня непривычно: твидовый пиджак, мягкие коричневые вельветовые брюки, рубашка в тонкую бело-голубую полоску, темно-синяя безрукавка… выглядишь как типичный американский профессор.

– Поясни, пожалуйста.

Вот так ты, наверно, разговариваешь на семинарах по английской литературе. Властным, не терпящим возражений тоном.

– Ну, если тайная комната существовала с самого начала и он запретил первой миссис Синяя Борода входить туда, то тогда там еще не висело ни одной мертвой бывшей жены. Она не могла уронить ключ в лужу крови, не могла его испачкать и выдать себя. Так какой же предлог он придумал, чтобы убить первую жену? Для меня это всегда было загадкой.

– Думаю, тест с комнатой он изобрел уже для второй жены. А первая совершила нечто еще более ужасное и непростительное, чем вторжение в запретную комнату. Проявила высшую степень неповиновения. Быть может, она изменила ему, как первая царская жена в «Тысячи и одной ночи», и за это он ее убил. А после решил испытывать каждую следующую жену, чтобы понять, можно ли ей верить. Вот только ни одна из них не смогла пройти испытание.

Твой беспечный, шутливый тон не насторожил меня. Я должна была догадаться, что это не шутка, потому что ты никогда не бываешь беспечным. Если бы не третий бокал, я бы обязательно догадалась и сумела предотвратить все, что случилось потом.