Матс Ульссон - Наказать и дать умереть Страница 2

Но у этого молодого человека, как видно, имелись проблемы со слухом, а может, выбирать было не из чего. Так или иначе, все композиции оказывались совершенно не в тему.

– Вы действительно на редкость молчаливый тип, – повторила Ульрика. – Это признак внутренней силы, так? Или ее следствие, не помню, как говорят?

– Как ни говори – смысл один, – рассудил я.

Она сделала большой глоток, откинулась в кресле и заложила ногу за ногу. Тут я впервые увидел ее сапоги с высокой шнуровкой и на острых каблуках.

– Вам опасно перечить, – заметила она.

– Это почему?

– Мне так кажется.

Она улыбнулась, заглянула мне в глаза. Я отвел взгляд в сторону Хумлегордена.

Я не клюнул на удочку, потому что не знал, чего стоит приманка. Для одних подобные слова – пустой звук, для других – бомба замедленного действия, в любой момент готовая взорваться каскадом самых разных страстей – от любви до ненависти. Во всяком случае, я не увидел для себя опасности и пропустил замечание мимо ушей, хоть и расслышал слово «перечить». Вместо этого сосредоточился на мужчине, который только что косо приклеил афишу с портретом Томми Санделля к стенке уличного буфета, где продавали колбаски гриль.

– Не думаю, что кто-то на него пойдет, – кивнул я в сторону окна. – Он и в лучшие-то свои годы был невесть что.

– Он выступает по телевизору, – уважительно напомнила Ульрика.

– Кто только не выступает по телевизору, – возразил я.

– Тем не менее…

Мы допили каждый свое, после чего она нацарапала в блокноте мое имя и телефон и мы обменялись полувоздушными поцелуями в щечку, смысла которых я никогда не понимал. Она ушла к себе в номер, а я побрел через Стюреплан к автобусной остановке. Там тоже красовался Томми Санделль, и я удивился продолжительности его гастролей. Во время последнего турне он чуть ли не половину репертуара гнал под фонограмму. Ни для кого не секрет, что Санделль любит выпить. «Легенда шведского блюза» – гласила подпись под фотографией как минимум пятнадцатилетней давности. В списке из девятнадцати пунктов значились в основном сельские пабы, но, кроме них, и стокгольмский «Аккюрат», и «КВ» в Мальмё.

Я никогда его не ценил, хотя, возможно, относился к нему предвзято. Блюз для меня – нечто настоящее, благородное, но исполнение Томми Санделля «Hoochie coochie man» по телевизору звучало как приглашение к хоровому пению, а когда он затянул «Got My Mojo Working»[6] в Скансене, все тетушки, подростки, телевизионные шишки и звезды второй величины подвывали ему рефреном. Я не видел той программы, но, как журналист, хоть и бывший, знал о ней больше, чем нужно.

Время от времени я лицезрел Санделля в кабаках, но избегал его, опасаясь сказать ненароком что-нибудь обидное о болотах Луизианы, настоящем блюзе или о том, что существует же наконец Свен Зеттерберг! Свен Зеттерберг проник и в тайны блюза, и в тайны души человеческой так, как Томми Санделлю нипочем не удастся, даже если его ширять в спину острой палкой каждое утро в семь часов на протяжении трех лет.

Ко всему прочему в последнее время у меня развилась аллергия на широкие жесты и театральные позы. Томми же начал писать картины и даже мелькал с ними на телевидении, в расстегнутой мешковатой рубашке и широкополой шляпе, больше похожий на престарелого автора-исполнителя, чем на блюзмена. Чуть позже мы все-таки столкнулись лицом к лицу в кабаке, и ни один из нас не подозревал, к чему приведет эта встреча.

Подошла «единица». Вообще-то, я привык ездить на пятьдесят шестом. Раньше по первому маршруту ходили скрипучие колымаги, создатели которых, похоже, не имели ни малейшего представления о рессорах. Однако с тех пор, как их заменили новенькими уютными моделями, стало без разницы.

Небо было чистым, и звезды за автобусными окнами казались надышанными на голубоватые стекла.

А через четыре дня после попойки в Стокгольме я получил электронное письмо с междометием «вау!» в поле «тема». В нем Ульрика Пальмгрен спрашивала, не желаю ли я приобрести немного вина от того самого рок-певца. На сей счет, как мне казалось, я выразился достаточно определенно. Впрочем, она писала не ради этого.

Вероятно, она рассчитывала на немедленный ответ. «Вау!» – словечко не из моего лексикона, но я объяснил Ульрике как мог вежливо, что не против встретиться, однако, поскольку моя винная карта еще не прошла стадию разработки, связывать себя теми или иными сортами считаю преждевременным. Кто знает, может, я вообще не откроюсь до лета, если откроюсь вообще. Не исключено также, сообщал я ей, что буду работать с ресторатором по имени Симон Пендер. Мы знакомы не первый год, и он пригласил меня помощником в заведение, которое арендует в Северо-Западном Сконе[7].

Я не видел оснований для беспокойства. Денег, полученных в газете, должно хватить года на четыре безбедной жизни. Поэтому той осенью я встретился с несколькими поставщиками, а после спокойно ходил в кино, сидел в ресторанах, рылся в самых темных углах Всемирной сети и отвечал на мейлы Ульрики Пальмгрен.

Она писала почти каждый день, о себе и о своей жизни. Я поражался ее открытости и даже думал указать ей на то, что в плане конфиденциальности электронное письмо мало чем отличается от открытки: кто хочет, тот и прочитает.

Оказалось, что ей сорок шесть и она разведена. Дочь учится в Копенгагене.

После развода Ульрика Пальмгрен продала дом в Фальстербу и купила квартиру в центре Мальмё. Будучи замужем, она не работала. Но когда супруг-адвокат нашел себе «кое-что помоложе и посвежее», занялась виноторговлей.

Уже не помню, как ей удалось разбудить мое любопытство. Я вообще не имею привычки что-либо хранить: письма удаляю сразу по прочтении, с книгами поступаю примерно так же, а диски покупаю лишь затем, чтобы отдать кому-нибудь или выбросить, после того как некоторое время послушаю. Возможно, все началось с сериала «Дурман». С той серии в четвертом сезоне, где наркоторговку Нэнси Ботвин – героиню актрисы Мэри-Луиз Паркер – избивает в своем лимузине мэр мексиканского городка. Ульрика Пальмгрен описала мне эту сцену и добавила, что находит ее просто потрясающей.

Я ответил через три дня.

Я задумался, что означает это «просто потрясающая»? Приманка или невинное выражение эмоций?

Поскольку я заходил на соответствующие сайты и подписывался на новостные рассылки, мне не составило труда сделать подборку со сценами насилия в кинофильмах. Наконец я спросил Ульрику, смотрела ли она «Секретаршу» с покорной Мэгги Джилленхол и деспотом Джеймсом Спейдером, и услышал в ответ, что этот фильм тоже потрясающий.

И понеслось. Ульрика рассказала мне, сколько раз после развода собиралась уделить серьезное внимание своей склонности, но каждый раз откладывала из трусости или нерешительности. Ее привлекают телесные наказания, физические расправы. Она не понимает почему, но мысль о них ее возбуждает. Как-то раз Ульрика рассказала об этом супругу-адвокату, а также разъяснила, что он должен с ней сделать, если она когда-нибудь выведет его из себя, но он только посмеялся.

Оказалось, я знаю об этом больше, чем мог предположить. Я написал ей, что фантазии и действительность – две совершенно разные вещи. Что сейчас газетные страницы, как никогда, пестрят откровениями о «новых миссионерских позах», а сексологи испытывают подручные средства для причинения боли, как будто ни одна пара не может без них обойтись. Что об этом снимаются сериалы, фильмы и видео – тема, как видно, животрепещущая.

Еще в Стокгольме она поняла, что я в курсе проблемы и могу многое ей рассказать. Я действительно знал больше, чем мне было нужно, однако по мере углубления в суть вопроса нерешительность моя возрастала.

Вскоре я вообще перестал понимать, о чем идет речь.

Глава 3

Мальмё, октябрь

Старый служебный автомобиль стал частью моего выходного пособия.

День, когда я выехал на нем из Стокгольма на юг, выдался пасмурным и серым. Пригороды выглядели такими заброшенными, что я невольно сравнил их с территорией бывшего Советского Союза. Никогда там не был, но тем не менее.

В одних письмах Ульрика недвусмысленно давала понять, чего хочет. В других – совсем наоборот. Когда противоречия достигли пика, я объявил, что приеду в Мальмё. С этим делом надо разобраться на месте. На всякий случай я прихватил с собой хлопалку для ковров. Вещь нужная, как показал мой опыт, и почти не занимающая места.

Я никогда не использовал ее по прямому назначению. Оно казалось мне несовместимым с изящными линиями, изогнутыми в форме сердечка. Сплетенная из ротанга, она путешествовала в старом гитарном футляре. Я же чувствовал себя героем французского фильма семидесятых годов. Он назывался «Порка» и рассказывал о человеке, который по заказу избивал своих клиентов. Скучный фильм, но тем не менее, будучи семнадцатилетним юношей, я ходил на него по три раза в неделю. Тогда я жил в Лондоне, и деньги нужны были мне совсем на другое.