Филипп Ле Руа - Последний Завет Страница 2

На уровне его глаза оказались колени незнакомца. Он обвел взглядом своего спасителя, упрятанного под многими слоями тряпья, задубевшего от мороза.

– Благодарю, сын мой.

Незнакомец что-то буркнул и судорожно дернулся. Оценив его состояние, отец Альмеда тут же пригласил его съесть горяченького. В обитель священника можно было пройти через заднюю дверь. Незнакомец утер сопли, смотал грязную тряпку с ладони, каковую протянул священнику, чтобы помочь ему встать. Однако тот не решался принять ее. И вовсе не из-за грязи и мозолей, а по причине невероятного размера протянутой лапищи. Обладатель этой лапищи совершенно спокойно мог бы свернуть ему шею всего лишь двумя пальцами. Внезапно священник ощутил, что отрывается от пола и возносится к лицу нежданного помощника. Странно, но у него вдруг возникло неприятное ощущение, что он попал в ловушку и что самая большая опасность грозит ему вовсе не за пределами церкви. Когда же его ноги вновь коснулись пола, он смог лишь пробормотать:

– Кто… вы?

– По-о-оесть… кхэ… кхэ… сог-г-греться…

Голос звучал глухо, слова прерывались сильным кашлем, и вообще возникало ощущение, что говорит чревовещатель. Дышал он через драный капюшон, укрывавший часть лица. Его хриплое, затрудненное дыхание эхом отражалось от стен. Взгляд глаз, сидящих в неестественно огромных глазницах, казался безмерно трагическим. Скулы, выступающие куда сильней, чем у эскимосов, смахивали на два рога, прорастающие из щек.

– Следуйте за мной, – произнес отец Альмеда, отступая от незнакомца на некоторое расстояние.

Пришелец широким шагом последовал за ним, направляясь к бревенчатому коридору, построенному, кстати сказать, на пожертвования.

– Этот проход… мм… соединяет церковь с моим жильем, – слегка запинаясь, пояснил священник. – Он защищает нас от непогоды.

Гость что-то пробурчал ему в спину и чуть не задохнулся. Пройдя коридором метров тридцать, они вступили в жарко натопленный зал, где пахло супом. Им навстречу вышла пожилая женщина, попытавшаяся помочь бродяге снять его отрепья. Но он опять что-то пробурчал.

– Не надо, Дейзи, нашему гостю нужно только поесть и немножко согреться.

Они вошли в небольшую трапезную, где трое местных хлебали суп. Новоприбывший сел с краю, схватил краюху хлеба и в один миг умял ее. Глядя, как он ест, отец Альмеда заметил, что у него гигантский подбородок. А тот заглотил три миски рыбного супа и с десяток ломтей хлеба под недоверчивыми взглядами сотрапезников. Насытившись, он откинулся назад и принялся яростно чесаться, вперемежку рыгая и кашляя. Дейзи выпустила кувшин с водой из рук и грохнулась в обморок, а трое бомжей поспешно вылетели из дома, даже не дождавшись положенного десерта.

То, что отец Альмеда принял за рваный капюшон, скрывающий черты незнакомца, было клочьями кожи, слезающими с лица.

Отец Фелипе Альмеда застыл, парализованный мыслью, что принимает под своим кровом дьявола.

2

Винты вертолета взрезали небо над Фэрбэнксом, пронзая покров морозной мглы, душащей город. Ничуть не встревоженный отсутствием видимости, опытный пилот пошел на снижение. «Хорошо бы сперва пробурить спуск», – пошутил он, снимая напряжение. Сидящий позади него отчаянный пассажир взглянул на часы. Без четверти час. Можно подумать, что сейчас первый час ночи. Причиной тьмы был не только заполнивший город туман, напоминающий застывший гороховый суп-пюре. В декабре в Фэрбэнксе солнце показывается меньше чем на четыре часа в сутки.

Ориентируясь на свет двух фонарей, вертолет сел на скользкую, как каток, крышу Мемориального госпиталя. Гигант, державший в руках источники света, согнувшись, прошел под винт. На нем была большая черная шуба, придававшая ему сходство с медведем. Измотанный пилот уменьшил скорость вращения несущего винта и выставил в окно фляжку – всего на несколько секунд, чтобы водка охладилась до нужной температуры. Пассажир выпрыгнул из вертолета, сменив +24° по Цельсию в кабине на -40°. Он прошел следом за «медведем» к входу, стараясь не вдохнуть морозный воздух. В тесном и теплом вестибюле и встречающий, и прилетевший долго отхаркивались и смахивали изморозь, успевшую осесть на них.

– Хорошо долетели? – поинтересовался специальный агент Клайд Боуман.

Прилетевший даже не разжал рта, словно он у него смерзся от аляскинской стужи.

– У вас там, наверно, потеплей, чем здесь? – продолжал Боуман.

Вновь не получив ответа, агент ФБР понял, что зря пытается завести светскую беседу.

– Где он? – осведомился прилетевший, взгляд которого был не столько холодным, сколько сухим. Орлиный нос и черные пронзительные глаза были созданы словно для того, чтобы проникать в мысли собеседника.

– Свиток у вас? – ответил вопросом на вопрос Боуман.

Прилетевший с секунду пребывал в сомнении, но потом похлопал себя по парке, показывая, что свиток при нем.

– А кассета? – спросил он.

– Она внизу, в видеокамере, – ответил федеральный агент и знаком пригласил следовать за ним.

В первом лифте они спускались в полном молчании. Выйдя, они преодолели лабиринт коридоров, не встретив ни одной живой души. Их отсыревшая обувь издавала на линолеуме хлюпающие звуки. Прилетевший, следуя за агентом ФБР, не снял перчатки и толстую парку, которая в тепле стала оттаивать, отмечая его путь обильным пунктиром капели. На лбу у него выступил пот.

– Сколько человек в курсе? – осведомился он. Голос у него был на редкость невыразительный.

– Ваш визит проходит в условиях полной конфиденциальности, если вас интересует это.

– Нет.

Боуман обернулся и, нахмурив брови, посмотрел на собеседника, ожидая, чтобы тот уточнил свой вопрос.

– Вы меня неправильно поняли. Сколько человек знают, что здесь происходит?

– Трое… нет, четверо.

– Так трое или четверо?

– Гровен, Флетчер, я и теперь вы. Значит, четверо.

Они вошли во второй лифт. Боуман вставил ключ в скважину и повернул на четверть оборота. Лифт начал спуск под землю.

– Мы почти на месте.

Боуман настороженно изучал прилетевшего. Пронзительные, инквизиторские глаза, близко посаженные к переносице, тонкогубый рот. Под застывшей маской чувствуется тревога. Лицо его свидетельствует об эгоцентризме, скрытности, властности. Спецагент взглянул на то место парки, по которому похлопал прилетевший, затем поймал его ничего не выражающий взгляд и проследил за рукой, полезшей в карман, куда обычно кладут пистолет. Он уже готов был сам выхватить оружие, но мгновенно успокоился, когда тот извлек металлический цилиндр, отвинтил крышку и достал свиток, обернутый белой тканью. Боуман дрожащими руками снял ее и ощутил, как под его пальцами похрустывает пергамент. Он медленно, осторожно развернул старинную покоробившуюся, посекшуюся по краям, траченную временем кожу, покрытую убористым древним письмом без пунктуации. Боуман узнал арамейский. Язык, на котором разговаривал Иисус. Пергамент был настолько старым, что просмотр грозил уничтожить его.

– Осторожней! При любом неверном движении он рассыплется в прах. Обращайтесь с ним с величайшим трепетом, изучайте и помните, что до сего дня очень немногие обладали подобной привилегией.

– Огромное спасибо вам за доверие.

– Свиток, который вы держите, был написан в семидесятом году нашей эры. Это оригинал. Невероятно, да? Особенно когда знаешь, что от самых древних рукописных Евангелий, которыми мы обладаем, его отделяют три столетия.

Его глаза блестели, словно речь шла о скрижалях с десятью заповедями.

– Вы читаете на арамейском?

– В достаточной мере, чтобы понять, что в руках у меня «бомба».

Специальный агент углубился в чтение свитка. Руки его тряслись от волнения. Он уже давно слышал об этом свитке, но не верил в его существование. Вдруг он хлопнул себя по лбу, словно перед уходом забыл выключить в квартире газ. Пергамент свернулся и выпал, но его подхватила рука в перчатке. Пуля, выпущенная из пистолета с глушителем, которая проделала дырку во лбу Боумана, позволила ему сделать этот рефлекторный хлопок и прошла через возбужденный мозг, прежде чем разметать затылочную часть черепа по гладким стенам кабины. Лишившись нервного центра, богатырское тело Клайда Боумана медленно осело на пол.

Двери открылись в коридор, напоминающий преддверие рая: яркий свет заливал стены и безукоризненно чистые пол и потолок. В глубине коридора кодовая панель играла роль ключей святого Петра. Прилетевший перешагнул труп, загородивший ему выход, и тряхнул головой, чтобы избавиться от судороги, которая деформировала его верхнюю губу.

Дойдя до конца коридора, он постучался и подождал. В дверях появилась медсестра. Это не входило в его планы. Боуман ошибся в своих подсчетах. Женщина упала, не успев даже закончить вопрос, который задала гостю. Ее труп лег на пороге большой лаборатории, состоящей из нескольких помещений. Стеклянные перегородки не пропускали шум, но взгляду не препятствовали. В центральном помещении сидели двое исследователей. Один из них приник к окуляру микроскопа, и видны были только его седые волосы. Второй, лысый и с бородой, вводил данные в компьютер. На операционном столе лежал в состоянии комы еще один бородач, подсоединенный посредством электродов, зондов и трубок к системе приборов и катетеров.