Альберто Марини - Консьерж Страница 2

Порыв ветра заставил его потерять равновесие и вернуться к реальности. Момент настал. Ждать дольше не имело смысла. Замерзшие руки и ноги уже не помогали безопасно держаться на ледяной крыше. Это утро было слишком холодным даже для человека, который собирается умереть.

Он начал: «Причины вернуться в постель». Первые пришли в голову без усилий: «Здесь очень холодно. У меня хорошая работа». Над третьей (а их всегда должно было быть не менее трех) он слегка задумался. «У меня только что началось с Кларой». И почти сразу добавил четвертую причину: «Матери будет стыдно опознавать мой труп, распластанный на тротуаре, в пижаме, с грязным бельем в рюкзаке».

Киллиан бросил рюкзак за спину, на заснеженную крышу. Проблема грязного белья решилась без затруднений.

Он продолжил: «Причины, чтобы спрыгнуть». Быстро перечислил: «Моя мать заслуживает страданий, работа — это всего лишь работа, с Кларой ничего не получается, здесь слишком холодно».

Киллиан мог продолжать, но этих причин было достаточно, чтобы одна чаша весов стала явно тяжелее.

Он отпустил опору бака с водой, за которую держался, и широко расставил руки. Решение принято. Он вытянул вперед, над краем крыши, правую ногу. Попрощался с Центральным парком, высоткой Эмпайр Стейт Билдинг, крышей и снегом. И сделал великий шаг.

Тело Киллиана стало терять равновесие, и в этот момент он, как наяву, увидел улыбающееся лицо Клары, рыжеволосой девушки, рядом с которой проснулся.

План мгновенно изменился. Киллиан пытался вновь обрести равновесие. Правой рукой он шарил за спиной, стараясь снова схватиться за металлический шест, но неудачно. Все тело уже сильно наклонилось вперед, вторая нога потеряла опору. В момент, когда началось падение, ему удалось изогнуться и повернуться лицом к крыше. На долю секунды раньше, чем могло произойти неизбежное, он схватился за железные балки перил. Начавшееся скольжение резко притормозило.

Ноги Киллиана висели над пустотой. Он в буквальном смысле держался за жизнь руками, наполовину парализованными холодом. Перед глазами снова появилось улыбающееся лицо Клары. Собрав все оставшиеся силы, он забросил ногу на узкий карниз, окружавший крышу. Нужно было подтянуться на руках и поднять тело. Ум выхватил из памяти нужное воспоминание: один из моментов, когда девушка была очень счастлива. Сжав зубы, он собрал всю свою ярость, весь гнев и сделал последний рывок, перебросив себя через край крыши.

Опустошенный, со сбившимся дыханием, он лежал на крыше, глядя в серое небо. «Клара этого заслуживает». Сейчас он понимал это, как никогда раньше. Клара была серьезной, достойной причиной, чтобы продолжать жить.

Спускаясь на лифте, Киллиан снова рассматривал свое тело. Ноги посинели от холода. Руки, тоже синевато-красные, била крупная неуемная дрожь. Спасая себя на крыше, Киллиан ободрал кожу на руках; из-под ногтя правого безымянного пальца теперь сочилась кровь.

Дыхание никак не успокаивалось. На раскрасневшемся лице выделялись глаза, выпученные, безумные, но с необычайным живым блеском. Киллиан посмотрел в зеркало, и на его лице появилось то, что еще несколько минут назад казалось невозможным. Намек на улыбку.

Киллиан вышел в элегантный вестибюль здания, где располагалась будка консьержа, сейчас пустая. Было спокойно и тихо. Один лестничный пролет вниз — и можно было попасть в самую глубокую часть этого дома.

Он открыл дверь, которая вела в подвал, и спустился по узкой длинной лестнице, прислушиваясь к шуму котельной. По потолку запутанной сетью тянулись многочисленные трубы, идущие из разных уголков дома.

Киллиан прошел мимо комнаты-прачечной, освещенной лишь слабыми красными огоньками стиральных машин в режиме ожидания, и открыл дверь в котельную, куда уходили трубы.

Там он направился к последней двери, в самом конце коридора, и вошел в свою каморку. Кровать стояла нетронутой. Крошечная, не больше двадцати квадратных метров, квартирка была неплохо обставлена, ее даже можно было назвать уютной. Единственными недостатками были отсутствие естественного света и ужасный потолок, по которому шли две шумные уродливые трубы, тянувшиеся от стены ванной в котельную.

Помещение было разделено на две части. С одной стороны — узкая кровать и шкаф из темного дерева; с другой — двухместный диванчик, обтянутый коричневым бархатом, телевизор и маленькая кухонька, вернее, плита и старый холодильник. Ванная комната, рядом с входной дверью, представляла собой образец простоты и практичности: на двух квадратных метрах умещались душ, унитаз и раковина.

Киллиан быстро скинул одежду, ледяную после пребывания на крыше, и нырнул под горячий душ. Он изо всех сил напряг все тело, а потом расслабился. Утренняя паника наконец-то была побеждена. Горячий душ был лучшим моментом дня, и так происходило каждый раз, когда Киллиан решал продлить свою жизнь еще на двадцать четыре часа.

Конечно, никто из соседей не подозревал о том, что происходило в его голове ранним утром каждого дня. А ведь это был настоящий ритуал, который лишь слегка видоизменялся и который начался задолго до переезда в этот дом. Киллиан играл в эту «русскую рулетку» с тех пор, как ему исполнилось семнадцать. Каждое утро он решал, стоит ли прожить еще один день.

С семнадцатилетнего возраста единственным, что заставляло его проснуться и встать, была возможность в любой момент покончить с собой. Будущее сжималось до двадцати четырех часов и превращалось в постоянный поиск причин, по которым стоило начать очередной обратный отсчет. Он хорошо понимал, что, если его жизнь станет слишком печальна, слишком пуста, слишком скучна, просто «слишком», он оборвет ее. Больше не будет ни печали, ни пустоты, ничего не будет. И это зависит от него, от него одного.

Он простоял под горячей водой больше получаса. Кожа на пальцах, красная теперь уже от тепла, начала сморщиваться. Достаточно.

Киллиан спокойно оделся. Ничто не выдавало глубоких внутренних переживаний этого человека, со стороны вполне заурядного и апатичного.

Он надел белую рубашку и черные брюки со стрелками, черные кожаные туфли, черный пиджак с серыми пуговицами и клетчатую фуражку.

Киллиану было тридцать лет три месяца и шесть дней. И до сих пор ему удавалось пережить самого себя.

2

Надев опрятную униформу консьержа, он поднялся в холл, положил на стол в своей привратницкой будке ручку и черную записную книжку и приступил к работе.

Железная калитка обледенела со всех сторон, и пришлось потратить некоторое время, чтобы открыть ее. Он почистил от снега участок тротуара перед входом, чтобы никто из жильцов не поскользнулся. Он делал свою работу тщательно, никогда не полагаясь на случай.

Раздался грохот. Он лишь краем глаза успел увидеть, как что-то молниеносно пронеслось по воздуху и тяжело упало на тротуар в нескольких метрах от него. Это был леденящий кровь, сильный, глухой удар. Консьерж в испуге отшатнулся назад, чуть не выронив швабру. На тротуаре лицом вниз лежал человек, не подавая никаких признаков жизни. Удар был слишком сильным, чтобы оставить хотя бы малейший шанс на выживание. Вокруг тела темно-красной лужей растекалась кровь, смешиваясь со снегом. Киллиан подошел ближе. На самоубийце были такие же пижамные штаны и футболка, в каких он сам рано утром выходил на крышу. У ног валялся точно такой же рюкзак, из которого выпали мятая одежда и кроссовки.

Киллиан закрыл глаза, покрепче схватившись за швабру. Когда он открыл их вновь, тротуар был уже пуст. Не было ни следа тела или рюкзака, снег снова сиял невинной белизной. Очередная галлюцинация. Плод живого воображения Киллиана и одновременно осознания того, что со временем ему становилось все труднее получать удовлетворение, для этого требовались новые и новые впечатления.

Он понимал, что ему каждый раз труднее находить причины, чтобы остаться. Что его ночная игра в «русскую рулетку» на крыше становилась все более опасной. Что каждый раз он чуть дольше зависал над пустотой. Что пути назад скоро не будет. Скоро его матери придется ловить такси посреди ночи, чтобы опознать искореженное до неузнаваемости тело сына.

Было 6:25 утра. Началось движение, кто-то вызвал лифт; дом оживал после сна.

Киллиан пришел в себя после помрачения и поспешил вернуться в свою будку. Он сел за стол, разгладил рубашку и пиджак, поправил фуражку: он был готов к новому дню.

Жильцы всегда выходили в определенном порядке. Сначала офисные работники, энергичные, в неизменных черных деловых костюмах, с портфелями из коричневой кожи. Затем наступала очередь родителей, которые отводили детей в школу. Приходили домработницы-латиноамериканки, которые убирали разные квартиры. Еще через какое-то время дом покидали замужние женщины, которые нигде не работали, и пенсионеры. Первые, элегантно одетые и красиво накрашенные, не удостаивали консьержа своим вниманием, для них он был чем-то вроде мебели. Вторые, вечно в поисках собеседника, надоедали болтовней по любому поводу.