Барбара Вайн - Сто шесть ступенек в никуда Страница 2

Я потеряла ее где-то на этой стороне Портобелло-роуд. Я употребляю выражение «где-то на этой стороне», словно не знала этот район как свои пять пальцев, словно каждый его дюйм, каждый ярд не отпечатался в памяти, будоража чувства. Я потеряла женщину на Ледбери-роуд, а снова обнаружила на углу Портобелло-роуд, где она встретила знакомую и остановилась поговорить. А потом я увидела, что это не Белл, хотя та часть меня, которая узнала бы ее с закрытыми глазами, давно все поняла. Женщина, за которой я шла, была старше Белл — той теперь должно исполниться сорок пять; разговаривала она с девушкой, маленькой коренастой блондинкой, чей звонкий смех эхом разносился по пустой, до уродливости вычурной улице. Я прошла мимо них и увидела, что небо уже не розовое, а серое и черное от тяжелых, клубящихся грозовых туч, а над Кенсал-Таун слышны раскаты грома.

Улицы были почти пустыми. Не то что двадцать лет назад, когда я сюда приехала, — в те времена вся молодежь Англии бурлила, и, как мне казалось, больше всего в Ноттинг-Хилле. Теперь здесь стояли машины — они словно проглатывают людей и перемещают с места на место в защитных капсулах. У каждого дома здесь был сад; в мае деревья зацветали, и район наполнялся смесью запахов машинного масла и боярышника, жимолости и выхлопных газов. В дни, когда тут жила Козетта, все было пропитано запахом французских сигарет, или, если уж на то пошло, любых старых сигарет, французских, английских и русских, даже «Пассинг Клаудс», а в кинотеатре «Электрик Синема» — еще и ароматом марихуаны. Я пошла пешком, но другой дорогой, южнее, вдоль Чепстоу Виллас, и теперь знала, куда иду, — глупо было бы делать вид, что я выбрала этот путь случайно или не знала, что там находится Аркэнджел-плейс.

Я шла, думая о Белл, гадая, найду ли там кого-то, кто приведет меня к ней, кто может знать. Я по-прежнему не сомневалась, что она возвращалась домой, и теперь, скорее всего, уже дома. Именно мое лицо, увиденное из лифта на Квинсвей, заставило ее поторопиться и, возможно, спрятаться. Чтобы ускользнуть от меня, достаточно было войти в отель «Кобург» или даже на станцию метро Бэйсуотер, всего в нескольких ярдах дальше по улице. Разумеется, Белл живет не в Ноттинг-Хилле, а где-то в Бэйсуотере. Там я должна найти кого-то, кто мне расскажет. Но получается, она не хотела встречаться со мной?.. По возможности я никуда не ходила пешком, но теперь сначала шла, затем бежала, преследуя сначала настоящую, а потом мнимую Белл, и у меня заболели ноги.

Ощущение, наверное, неизбежное, однако в моем случае это могла быть не просто усталость, а первый звоночек. Меня захлестнул очередной приступ паники. Я еще не достигла возраста, после которого можно чувствовать себя в безопасности, не перешагнула границу. Но, боже, как же мне все это надоело; после стольких лет бесконечных повторений это вызывает тоску и ужас — если, конечно, возможно испытывать два этих чувства одновременно. Я ничего никому не рассказывала, только Белл и Козетте. Естественно, Козетта уже все знала. Но помнит ли Белл? Интересно, что она подумала, увидев меня на станции метро: еще рано, или мне повезло и опасность миновала?

Как обычно, я стала убеждать себя, что ноги болят из-за нетренированных мышц (подбородок обычно дрожит от усталости, а стакан падает в результате простой небрежности), и подумала, что сделала глупость, выйдя из дома в туфлях на высоких каблуках, да еще остроносых, сдавливающих пальцы. Это не помогло — ничего не помогает, пока не пройдет боль, тик или слабость. Я решила, что поймаю первое же такси, которое вынырнет из этих узких, зеленых переулков, дугообразных улиц или террас — район Уэст-Элевен представляет собой густую паутину из проулков, тупиков, пустырей и цветущих двориков, переплетение радующей глаз зелени и серой тоски.

Такси не было, но я все равно обманывала себя, когда говорила, что остановлю его, если оно появится. Я дошла до узкой дороги, ведущей сначала к проулку, а затем к Аркэнджел-плейс, — такой дороги, несмотря на нависающие над ней ветви деревьев и густые живые изгороди, не увидишь в сельской местности. Она была вымощена плиткой, отполированной подошвами городских туфель, в живой изгороди попадалась бирючина, а среди деревьев — катальпа. Дорога пахла городом, от нее веяло какой-то заброшенностью, а под ногами была не земля, а пыль. На углу по-прежнему стоит церковь Св. Архангела Михаила, построенная в викторианском византийском стиле, нисколько не изменившаяся, не закрытая и не огороженная, избежавшая осквернения и не превращенная в многоквартирный дом — с широко распахнутыми дверьми, сквозь которые виден алтарь и архангел с распростертыми крыльями.

Я остановилась на углу и нагнулась, чтобы помассировать икроножные мышцы, затем подняла голову, выпрямилась и посмотрела вдоль узкой и довольно короткой улицы. Отсюда казалось, что «Дом с лестницей» тоже нисколько не изменился. Но уже наступили сумерки, долгие летние лондонские сумерки, мрачные и холодные, и они могли скрыть перемены. Медленно и размеренно, словно на прогулке, я перешла на противоположную сторону. Когда тут жила Козетта, то летними вечерами люди обычно сидели на ступеньках, а в жаркую погоду принимали солнечные ванны на плоских крышах крылечек. Но теперь Аркэнджел-плейс превратилось в престижное место, и я подозреваю, что за разнообразными фасадами — голландский стиль, викторианское барокко, неоготика, палладианский стиль Бэйсуотера — скрываются ряды аккуратных квартир, получивших название «роскошных переделок», с ковровыми покрытиями, подвесными потолками и двойным остеклением. Вскоре я поняла, что дом номер пятнадцать относится именно к этому типу, поскольку на том месте, где у Козетты была завитушка из кованого железа со шнурком колокольчика, теперь блестел ряд кнопок домофона с карточками над каждой.

Почему мне в голову пришла нелепая идея, что на одной из карточек может быть фамилия Белл? В любом случае именно это предположение заставило меня перейти на другую сторону улицы и посмотреть. «Дом с лестницей» превратился в шесть квартир, которые занимали все здание, от подвала до чердака; там были жильцы с греческими и арабскими фамилиями, француз — судя по имени — и индиец, женщина, с немецко-еврейскими корнями или просто американка, но не Белл. Разумеется, не Белл. Цвет дома тоже изменился. Вблизи я поняла, что при свете дня новый оттенок будет совсем не таким, каким казался с перекрестка, не темно-желтым, как при свете фонаря. Когда дом купила Козетта, он был светло-зеленым, будто капустные листья, но каменная кладка сохранила естественный кремовый цвет — впрочем, как и теперь. Окна — пять рядов выше уровня земли и один ниже — вы собственными глазами можете увидеть в «Камнях Венеции» Раскина, на иллюстрации с изображением каменной арки Бролетто в Комо. Я не знаю, то ли архитектор лично приезжал туда, чтобы посмотреть на эти окна, то ли просто скопировал их с рисунка Раскина, но скопированы они очень точно — каждое состоит из трех арок с напоминающим выбленочный узел сплетением в центре и двумя двойными колоннами, которые увенчаны коринфскими капителями. Чтобы получить полное представление, лучше взглянуть на рисунок.

В окнах горел свет, и не все занавески были задернуты. Я вернулась на противоположную сторону улицы и остановилась под одним из платанов. Перпетуа говорила, что именно пух от их бледных вянущих цветов вызывает у нее сенную лихорадку. Новые владельцы или строители поменяли входную дверь, которая в те времена, когда тут жила Козетта, тоже была сделана во вкусе Раскина, с остроконечной аркой и деревянной резьбой в виде кукурузы и дубовых листьев, окруженных лентами. Новая выглядела какой-то неогеоргианской уродиной, а в закругленную верхушку архитрава вставили рубиновое стекло. Сад — то есть палисадник, поскольку сад позади дома не виден с того места, где стояла я, — не тронули.

Это был очень маленький участок зелени между тротуаром и глубокой выемкой перед окном цокольного этажа. Оба сада, перед домом и позади него, отличало одно обстоятельство — это были серые сады, с серыми цветами и листьями. В них росли цинерария и синеголовник, «кроличьи уши», шерстистая лаванда и карликовая серебристая лаванда, лихнис корончатый с похожими на фетр листьями, испанские артишоки, изящная артемизия, белокудренник и крестовник. Абсолютный профан в ботанике, я знала названия всех растений в саду Козетты. Мне о них рассказал садовник Джимми, радовавшийся хотя бы одному небезразличному человеку, и эти названия накрепко засели у меня в памяти. Интересно, неужели Джимми по-прежнему сюда приходит? Он говорил, что шерстистая лаванда — очень нежное растение, и без его ухода она погибнет. Мне показалось, растения прекрасно себя чувствуют, а если взять бледно-серые ирисы, то они цвели вовсю — их похожие на бумагу лепестки блестели в зеленоватом свете фонаря.