Мари Аделаид Беллок Лаундз - Жилец Страница 2

Когда крики газетчиков, проникнув сквозь закрытые окна и плотные дамастные занавески, достигли его ушей, Бантинг внезапно ощутил приступ умственного голода.

Ему было до чертиков обидно и досадно не знать, что творится в окружающем мире! Новости доступны всем — за исключением разве что преступников в тюрьмах. А этот шум, эти душераздирающие вопли означают, что произошло какое-то поистине крупное событие, способное заставить человека на время забыть о своих несчастьях.

Бантинг поднялся, подошел к ближайшему окну и напряг слух. В путанице хриплых голосов постоянно повторялось одно четко различимое слово: «Убийство!».

Постепенно пронзительные беспорядочные крики сложились в мозгу Бантинга в подобие связных фраз. «Ужасное убийство! Убийство у станции Сент-Панкрас!» — вот что они означали. Бантингу смутно вспомнилось другое убийство вблизи Сент-Панкрас: одну пожилую леди убила ее служанка. Это произошло много лет назад, но представители его сословия до сих пор не потеряли к данному событию особого и вполне понятного интереса.

Газетчики — а их было несколько, в то время как на Мэрилебон-Роуд появлялся лишь один — приближались; они выкрикивали какие-то другие фразы, но Бантинг не улавливал, что именно. Их голоса звучали все так же возбужденно, но разобрать можно было только одно или два повторявшихся слова. Внезапно он расслышал четкое: «Мститель! Мститель снова взялся за дело!».

За последние две недели в Лондоне было совершено четыре очень странных и жестоких убийства, причем все — на сравнительно небольшом участке.

Первое не обратило на себя особенного внимания и даже второе удостоилось в газете, которую тогда еще просматривал Бантинг, всего лишь крохотной заметки.

Потом произошло третье, и оно вызвало у публики острое любопытство, поскольку на платье жертвы — пьяной женщины — нашли пришпиленный треугольный обрывок бумаги с красной чернильной надписью печатными буквами:

МСТИТЕЛЬ.

И тут уже не только те, в чьи обязанности входило расследовать убийства, не многочисленные прочие, кто задумался об этой мрачной тайне, поняли, что все три преступления совершены одним и тем же злодеем. Не успел этот необычный факт уложиться в сознании публики, как произошло новое убийство и вновь душегуб оповестил мир о том, что им руководят некие мстительные помыслы — загадочные и жуткие.

И вот уже Мстителя и его страшные деяния принялся поминать всякий, кому не лень. Не далее как сегодня разговор об этом завел с Бантингом молочник, который каждое утро оставлял у двери на полпенни молока.

Слегка взволнованный, Бантинг вернулся к камину и бросил взгляд на жену. Увидев ее бледное апатичное лицо, отмеченное печатью тяжелой заботы, он почувствовал, что его захлестывает волна раздражения. Еще немного и он наклонился бы и потряс жену за плечи!

Утром, когда Бантинг вернулся в постель, Эллен едва выслушала его рассказ о беседе с молочником. Она давала понять, что не выносит разговоров о таких ужасах, и это было довольно противно.

Забавно: миссис Бантинг обожала слезливые истории, невозмутимо заглатывала, например, все подробности дела о нарушенном обещании, но терпеть не могла рассказов о безнравственности и насилии. В прежние счастливые дни, когда супруги могли себе позволить ежедневно приобретать газету, и даже не одну, и Бантингу случалось наткнуться на какое-нибудь захватывающее судебное дело или загадочный случай, который сулил долгие увлекательные раздумья, ему приходилось сдерживать свой интерес, ибо даже малейший намек на него приводил Эллен в ярость.

Но сейчас его слишком одолевала тоска, чтобы заботиться о чувствах жены.

Отойдя от окна, он сделал медленный, неуверенный шаг в сторону двери. Там он полуобернулся, и на его чисто выбритом, круглом лице появилось хитрое вопросительное выражение. Так смотрит на родителей ребенок, решившийся на какую-то озорную выходку.

Но миссис Бантинг сохраняла полую неподвижность; ее худые узкие плечи слегка возвышались над спинкой стула, где она сидела, вытянувшись в струнку и устремив вперед пустой взгляд.

Бантинг повернулся, отворил дверь, быстро вышел в темный холл, который не освещался уже несколько дней, и выглянул из парадной двери на улицу…

По вымощенной плитняком дорожке он достиг калитки, но, прежде чем выйти на влажную мостовую, застыл на месте. Кучка мелочи в кармане показалась ему совсем жалкой, и, вспомнив о том, с какой пользой Эллен умеет потратить каких-нибудь четыре пенса, он ощутил укор совести.

Потом к нему подбежал мальчишка с пачкой вечерних газет, и Бантинг не выдержал искушения.

— Дайте «Сан», — рявкнул он, — «Сан» или «Эко»!

Но мальчик, приостановившись только, чтобы перевести дыхание, покачал головой.

— Газеты остались только за пенни. Какую желаете, сэр?

С готовностью, к которой примешивался стыд, Бантинг извлек из кармана пенни и взял газету — это была «Ивнинг Стандард».

Затем, очень медленно, он приоткрыл калитку и побрел обратно, поеживаясь от сырого и холодного воздуха, но полный радостных предвкушений.

Благодаря этому пенни, так безрассудно выброшенному на ветер, он проведет счастливый час, на время забыв самого себя — такого невезучего и падшего духом. И ему было очень досадно, что эти свободные от забот минуты не делит с ним его жена — несчастная, изнуренная жизненными тяготами Эллен.

Бантинга обожгла волна беспокойства и раскаяния. Эллен никогда бы не израсходовала этот пенни на себя — ему это было как нельзя лучше известно. Если бы не холод, туман и слякоть, он вернулся бы на улицу и прочел вожделенную газету под фонарем. Его страшили до дрожи холодные бледно-голубые глаза жены, полные упрека. Эти слова скажут ему то, что он и так хорошо знает: он не имел права расходовать пенни на газету!

Внезапно дверь перед ним отворилась и он услышал голос, произнесший не без раздражения, но все же заботливо:

— Где тебя носит, Бантинг? Ты простудишься до смерти! Не хватало еще мне с тобой, больным, возиться! — В последние дни миссис Бантинг редко произносила так много слов подряд.

Бантинг шагнул через порог своего невеселого жилища.

— Я выходил купить газету, — глухо произнес он.

В конце концов, он здесь хозяин. Он имеет такое же право делать траты, как и его жена: ведь деньги, на которые они живут, дал ему в долг — а скорее, навязал — этот любезный молодой человек, Джо Чандлер. Он, Бантинг, до конца исчерпал свои возможности: заложил все, что брали в заклад, в то время как Эллен (отметил он с негодованием) до сих пор носит обручальное кольцо.

Тяжелым шагом он прошел мимо нее, не сомневаясь, хотя она и молчала, что ожидающая его радость стоит ей поперек горла. Затем, злясь на нее и презирая себя, он выругался — со смаком, но едва слышно, поскольку Эллен с самого начал их супружеской жизни дала понять, что не потерпит сквернословия в своем присутствии, — и на полную мощность включил газовый рожок в холле.

— Как мы найдем жильцов, если объявления не видно? — выкрикнул он в сердцах.

В его словах имелось рациональное зерно: теперь, по крайней мере, в старомодном веерообразном окошке над дверью стала ясно видна продолговатая карточка, пусть даже слово "Комнаты", которое было на ней напечатано, по-прежнему оставалось неразличимым.

Бантинг прошел в гостиную, жена молча последовала за ним. Он уселся в свое уютное кресло и помешал кочергой скудный огонь в очаге. Бантинг сделал это впервые за долгий день и, утвердившись таким образом в роли глава семейства, почувствовал, что от сердца у него отлегло. Мужчина должен время от времени демонстрировать свою власть, а он уже забыл, когда делал это в последний раз.

Бледное лицо миссис Бантинг слегка порозовело. Она не привыкла к такому обращению. Потому что Бантинг, если не доводить его до крайности, был добрейшим из людей.

Она начала бродить по комнате, где смахивая воображаемую пыль, где слегка сдвигая мебель, чтобы стояла ровнее.

Но руки у нее тряслись — причиной тому было волнение, жалость к себе и гнев. Пенни? Как это ужасно — переживать из-за какого-то пенни! Но они дошли уже до той черты, за которой и пенни становится поводом для бурных чувств. Странно, что муж до сих пор этого не понимает.

Раз или два Бантинг оборачивался. Ему хотелось сказать Эллен, чтобы она перестала мельтешить, но он молчал, поскольку слишком дорожил спокойствием, а кроме того, был немножко пристыжен. Вскоре жена и сама прекратила раздражавшее его хождение по комнате.

Но миссис Бантинг не поступила так, как хотелось мужу, то есть не вернулась на свое место. Вид поглощенного чтением супруга был ей невыносим. Она открыла дверь спальни и, избавившись от ненавистного зрелища, то есть Бантинга, мирно изучающего под ярким огнем "Ивнинг Стандард", села там в холоде и темноте и прижала ладони к вискам.