Джеффри Арчер - Одиннадцатая заповедь Страница 2

Фицджералд счел, что до конца речи остается минут пять-шесть. Он уже слушал речи Гусмана раз десять: в залах, заполненных толпой, в полупустых барах, на улице, даже на автовокзале, где кандидат обратился к местным гражданам с открытой задней площадки автобуса. Фицджералд взял с кровати кожаный футляр и положил его себе на колени.

— Антонио Эррера — не либеральный кандидат, — шипел Гусман. — Он — кандидат американцев. Он всего лишь кукла чревовещателя, каждая его речь написана для него в Овальном кабинете Белого дома.

Толпа зааплодировала и разразилась одобрительными возгласами.

«Осталось пять минут», — подумал Фицджералд. Он открыл футляр и посмотрел на винтовку «Ремингтон-700», которую он раньше выпустил из своего поля зрения лишь на несколько часов.

— Как смеют американцы рассчитывать, что мы всегда будем делать только то, что им выгодно? — продолжал Гусман. — Только потому, что у них в руках всемогущий бог — доллар? К чертям всемогущий доллар!

Толпа еще громче зааплодировала, когда Гусман вытащил из кармана долларовую бумажку и разорвал на куски изображение Джорджа Вашингтона.

— Я могу обещать вам только одно… — продолжал Гусман, бросая мелкие обрывки доллара в толпу, как конфетти.

— Бог — не американец… — прошептал Фицджералд.

— Бог — не американец! — провозгласил Гусман.

Фицджералд осторожно вынул из футляра ложе из стеклопластика.

— Через две недели голос граждан Колумбии будет слышен всему миру! — крикнул Гусман.

— Четыре минуты, — пробормотал Фицджералд, глядя на экран и подражая улыбке Гусмана. Он вынул ствол из нержавеющей стали и прочно привинтил его к ложу.

— Когда в мире будут проводиться совещания на высшем уровне, Колумбия будет сидеть за столом переговоров, а не читать о них в газетах на следующий день. Через год я заставлю американцев перестать третировать нас как страну Третьего мира, они будут обращаться с нами как с равными.

Толпа заревела. Фицджералд взял оптический прицел «Леопольд-10» и ввинтил его в две крошечные нарезки на верхушке ствола.

— Через сто дней вы увидите в нашей стране такие перемены, какие Эррера не считал бы возможными и через сто лет. Ибо когда я стану вашим президентом…

Фицджералд медленно положил ствол винтовки себе на плечо. Это был старый друг. Естественно: каждая запчасть была изготовлена по его точным техническим условиям.

Он направил оптический прицел на экран телевизора и навел мелкие точки чуть повыше сердца Гусмана.

— Покончить с инфляцией…

Три минуты.

— Уничтожить безработицу…

Фицджералд вздохнул.

— И, значит, победить бедность.

Фицджералд считал: «Три… два… один…», потом мягко нажал курок. Щелчок был едва слышен, его заглушил рев толпы.

Фицджералд опустил винтовку, поднялся с дивана и отложил пустой футляр. Осталось еще девяносто секунд до того, как Гусман начнет свое ритуальное обличение президента Лоуренса.

Фицджералд вынул из карманчика в крышке футляра одну пулю со срезанной головкой. Он согнул ложу и вложил пулю в патронник, а затем резким движением вверх закрыл ствол.

— Для жителей Колумбии это будет последний шанс подвести черту под катастрофическими неудачами прошлого, — прокричал Гусман, с каждым словом повышая голос. — Так что мы должны быть уверены в одном…

— Одна минута, — пробормотал Фицджералд. Он мог бы слово в слово повторить последние шестьдесят секунд речи Гусмана. Он отвернулся от телевизора и медленно прошел через комнату к французскому окну.

— …что мы не упустим этой счастливой возможности…

Фицджералд отодвинул кружевную занавеску, мешавшую видеть окружающий мир, и посмотрел на северную сторону площади Боливара, где кандидат в президенты стоял на верхней ступени здания Конгресса, глядя вниз на толпу. Он собирался нанести свой завершающий удар.

Фицджералд терпеливо ждал. Никогда не следует быть на виду дольше, чем необходимо.

— Viva la Colombia! — крикнул Гусман.

— Viva la Colombia! — истошно завопили слушатели, хотя многие из них были всего лишь наемные подхалимы, стратегически размещенные среди толпы.

— Я люблю свою страну! — провозгласил кандидат; до конца речи оставалось тридцать секунд. Фицджералд открыл окно, и его оглушил многоголосый рев толпы, повторявшей каждое слово Гусмана.

Гусман понизил голос почти до шепота:

— Позвольте мне разъяснить одно: любовь к нашей стране — это единственная причина, почему я хочу быть вашим президентом.

Фицджералд снова поднял «Ремингтон-700» себе на плечо. Глаза всех слушателей были обращены на кандидата, когда он выкрикнул:

— Dios guarde a la Colombia![6]

Шум стал совершенно оглушительным. Гусман поднял вверх руки, как бы приветствуя своих сторонников, которые тоже закричали:

— Dios guarde a la Colombia!

Руки Гусмана несколько секунд оставались воздетыми, что происходило во время каждой его речи. И, как всегда, он в это время остался совершенно неподвижен.

Фицджералд навел крошечные точки на дюйм выше сердца кандидата и снова вполголоса посчитал: «Три… два… один…», а потом мягко нажал курок.

Когда пуля впилась Гусману в грудь, он все еще улыбался. Через секунду он рухнул на ступени здания Конгресса, как марионетка, у которой отпустили нитки. Во все стороны разлетелись кусочки костей, мышц и кожи, и кровь брызнула на тех, кто стоял близко к Гусману. Последнее, что увидел Фицджералд, были его все еще вздернутые вверх руки, как будто он сдавался неведомому врагу.

Фицджералд опустил винтовку и быстро закрыл окно. Задание было выполнено.

Теперь ему оставалось только одно — не нарушить одиннадцатую заповедь.

Глава вторая

— Следует ли мне послать соболезнование его жене и детям? — спросил Том Лоуренс.

— Нет, господин президент, — ответил государственный секретарь. — По-моему, это должен сделать заместитель госсекретаря по межамериканским вопросам. Теперь уже ясно, что следующим президентом Колумбии станет Антонио Эррера, так что именно с ним вам предстоит иметь дело.

— Представлять Соединенные Штаты на похоронах будете вы? — спросил президент. — Или следует послать на похороны вице-президента?

— Мой совет — не посылать ни меня, ни его. Вашим представителем прекрасно может быть наш посол в Колумбии. Поскольку похороны состоятся в нынешний уик-энд, нельзя ожидать, что мы вылетим в Колумбию так скоро.

Президент кивнул. Он привык, что Ларри Харрингтон ко всему, даже к смерти, подходит очень деловито. Он только подумал: «Что сказал бы Ларри, если бы убили меня самого?»

— Если у вас есть свободная минута, господин президент, я хотел бы более подробно изложить вам нашу нынешнюю политику по отношению к Колумбии. Журналисты могут вас спросить о возможной причастности к…

Президент хотел его прервать, но в это время в дверь постучали, и вошел Энди Ллойд.

«Сейчас, должно быть, одиннадцать часов», — подумал Лоуренс. С тех пор, как он назначил Ллойда главой администрации Белого дома, ему не нужны были часы.

— Ларри, — сказал президент. — Я собираюсь дать пресс-конференцию по законопроекту о сокращении ядерного, биологического, химического и конвенционального оружия, и, по-моему, вряд ли журналистов заинтересует смерть даже не президента, а всего лишь кандидата в президенты страны, которую, честно говоря, большинство американцев даже не смогли бы найти на карте.

Харрингтон промолчал. В конце концов, он не обязан указывать президенту на то, что большинство американцев и Вьетнам не смогли бы найти на карте. Но Харрингтон понял, что, если вошел Ллойд, он может продолжать говорить, разве что если бы началась мировая война. Он кивнул Ллойду и вышел из Овального кабинета.

— Почему я вообще назначил его государственным секретарем? — спросил Лоуренс, глядя на закрытую дверь.

— Ларри смог склонить в вашу пользу Техас, господин президент, в тот момент, когда, по всем опросам, большинство южан считало вас северным слизняком, который охотно назначил бы гомосексуалиста председателем Объединенного комитета начальников штабов.

— Я, возможно, и назначил бы, если бы считал, что он подходит для этого поста.

Одной из причин, почему Том Лоуренс назначил своего старого друга по колледжу на пост главы администрации Белого дома, было то, что они уже тридцать лет не имели друг от друга секретов. Энди честно говорил то, что думал, без всяких намеков или злого умысла. Это качество не позволяло ему надеяться на то, что он может занять какой-то выборный пост, и, следовательно, он никогда не сможет стать соперником.

Президент открыл синюю папку с надписью «Неотложное», которую Энди приготовил ему нынешним утром, и начал просматривать вопросы, которые, по мнению Энди, журналисты зададут ему на сегодняшней пресс-конференции.