Еремей Парнов - Секта Страница 2

— Потом нельзя было этим заняться? — нахмурился следователь, затушив окурок о спичечный коробок. — До морга не могли утерпеть?

— Первичный осмотр ничто не заменит. Упустишь — не наверстаешь. Труп определенно переворачивали! — Зная превратности смерти много лучше, чем жизни, и ни на грош не веря в жизнь после смерти, Левит читал ее зловещие знаки, словно в открытой книге.

Когда останавливается сердце, обездвиженная кровь начинает медленно опускаться в нижние части тела, переполняя капилляры и венозные сосудики, которые, просвечивая сквозь кожу, образуют багрово-синюшные пятна. Они появляются, уже спустя два часа. Это первая, самая ранняя стадия — гипостаз. Даже при легком надавливании пятно исчезает, но стоит убрать палец, как оно появится вновь. Если тело перевернуть, кожа побледнеет, а пятна выступят на другой стороне. Гипостаз длится от восьми до двенадцати часов и переходит во вторую стадию, когда застывшая кровь уже не может вызвать перемещение пятен. Слегка посветлев при надавливании, они тут же возвращают свой похоронный цвет. Еще через сутки (в жару — быстрее, в холод — медленнее) наступает заключительный аккорд — имбибиция. Красные кровяные тельца распадаются, гемоглобин пропитывает стенки сосудов и ткани. Теперь даже при сильном ударе зловещая метка не изменит ни цвета, ни положения.

Все верно: не прошло и суток, как убитую зачем-то перевернули на правый бок, а затем вновь уложили на спину. Обилие разлитых, интенсивной окраски пятен свидетельствует о том, что смерть наступила почти мгновенно.

В последний раз тронув свесившуюся руку, что вяло подалась и тут же откачнулась назад, эксперт выпрямился и, подойдя к окну, жадно вдохнул горячий, ненасыщающий легкие воздух.

Учитывая погоду, трупное окоченение закончилось, или, говоря профессионально, разрешилось в первые два дня.

Теперь стало понятно, почему столь мало крови оставила длинная — почти десять сантиметров! — проникающая рана брюшины, справа под ребрами. Он был сделан уже после смерти, этот тонкий, словно бритвой прочерченный разрез.

Зачем? Для какой цели?

— Мой вам совет, — Левит обернулся к следователю, — еще раз опросите свидетелей. Может, кто видел поблизости посторонних? Мое усталое сердце подсказывает, что преступлением на бытовой почве тут и не пахнет. Странная вырисовывается картина, очень, я бы сказал, странная.

— Странно другое, — съязвил следователь, — как это вам удалось учуять при эдакой вони? Лично у меня нет и тени сомнения, что тут поработал муж. Где он, хотелось бы знать?.. Ничего, далеко не уйдет! Не тот случай!

— Случай не тот, — по-своему отреагировал эксперт. И это равнодушное, чуть протянутое повторение прозвучало хлеще самого резкого отрицания.

— Не первый раз выезжаем вместе, и вечно какая-то заковыка. И чего вам неймется? — Морозов уже примирился с мыслью, что так просто ему не отделаться. К праздничному столу — у дочери день рождения — он и так опоздал. Молодежь дожидаться не станет. Труднее было расстаться с первоначальной и такой соблазнительной версией. На фоне заказных убийств, что, как правило, так и остаются нераскрытыми, заурядная бытовуха могла подправить статистику. Ну не нашли бутылок, так что с того? Этот Калистратов мог нажраться где-то на стороне, и, вернувшись ночью бухим, порешить свою бабу на месте. Наутро очухался и ударился в бега. Так и так придется объявить розыск… Причины для убийства всегда найдутся. Завел любовницу, нужно, так сказать, освободить площадь. Теперь с этим просто. С жилплощади и следует начать. На сегодня — это первейший вопрос… Мог задолжать, да мало ли какие планы… Двухкомнатная квартира, шестой этаж, метро рядом — доллорей тысяч на сорок потянет, не менее. — Начнем оформлять протокол? — спросил он уже вполне миролюбиво.

— Думаю, оно и лучше.

— Я так понимаю, собираетесь производить вскрытие?

— Если не возражаете.

— Тут первое слово за вами, как скажете, а постановление я подпишу.

— С чего это вы вдруг стали таким сговорчивым? — Левит недоверчиво прищурился. — Или уже все равно опоздали?

— Так и есть, — тряхнул головой Морозов. — Да и куда денешься? С очевидностью не поспоришь: вторая рана нанесена после смерти. Если этот Калистратов не наркоман и не псих, то простой бытовухой и вправду не пахнет… Вы, кажется, забыли свой секундомер, доктор… Вон там, на кровати.

— Ой, спасибо! — спохватился врач-эксперт. Манипулируя предметами, число коих превышает единицу, он обязательно что-нибудь да терял. Чаще всего это был секундомер, необходимый при фиксации трупных пятен: восстановление цветности после надавливания исчислялось в секундах. Потеря, а затем неожиданное возвращение другого атрибута вызвала гомерический хохот в морге. Оказалось, что измерив температуру еще свежего трупа, он оставил термометр в заднем проходе, и все лишь потому, что вечно таскал с собой и, естественно, боялся потерять подотчетный диктофон.

— Итак, — начал Морозов, — гражданка Калистратова Клавдия Васильевна, пол женский, возраст двадцать шесть, рост сто шестьдесят один сантиметр, упитанность достаточная, цвет кожных покровов?..

— Бледно-серый, — подсказал эксперт.

— Бледно-серый… Как там у вас дальше?

Левит включил диктофон на прослушивание: трупные пятна, окоченение, температура трупа, гнилостные изменения — словом, все, что неизбежно связано со смертью, которая намного однообразнее и предсказуемее жизни.

Левит подписал протокол, не читая. В глаза бросился стоявший на прикроватной тумбочке большой флакон духов «Парфюм принцесса Марина де Бурбон» — 125 $.

«Однако…»

Морозов вышел на балкон дать знать работникам санитарно-эпидемиологической службы, что пришел их черед. Вокруг машины, которая должна была повезти Клавдию Васильевну в последнее путешествие, собралась кучка особо любопытных соседей.

Поскольку входная дверь оказалась неповрежденной — оперативник проник в квартиру через соседний балкон и открыл замок, — осталась последняя формальность: наложить печать.

Весь этот казенный церемониал неявно, если не гротескно, переплетался с фрагментами древнего погребального культа: запись в Книгу Смерти, ладья Харона-Осириса с бензиновым мотором, парасхиты — санитары, плакальщицы — с сухими глазами и равнодушными лицами и, наконец, печать вечного молчания, наложенная на дверь, а не на уста.

Жаль, что вокруг не было никого, кто бы мог провести и осмыслить противоречивую, но далеко идущую аналогию.

Люди потеряли уважение к смерти. Она не трогала, не удивляла, да, пожалуй, и не пугала, воспринимаясь как принадлежность быта, о которой вспоминают, когда приходит нужда. Мудрый и человечный завет: «Memento mori»[1] — был забыт, а если и вспоминался, то как-то по-лагерному: «Сегодня умри ты, а уж я — завтра».

Глава вторая

Чемоданчик президента

Фортуна подстерегала обозревателя «КС» Саню Лазо на станции метро Площадь революции, но он, ясное дело, не знал об этом. Наряду с другими партийно-комсомольскими органами печати, популярная молодежная газета сохранила свое историческое название «Комсомолец столицы», демонстративно перечеркнув его косым сплетением заглавных литеров. По этой причине, сначала в журналистских, а затем и в самых широких кругах, она сподобилась прозвания «Кость», что нашло согласие с аббревиатурой и конфигурацией вензеля, натурально похожего на заостренный обломок упомянутого предмета.

Логотип далеко не всегда отражает содержание, но «КС» и вправду стала форменной «костью в горле» для многих, включая все ветви власти, силовые структуры и экстремистов обоих флангов.

Вынесенный толпой из вагона, Саня оказался прижатым к постаменту с бронзовой фигурой колхозницы, что никак нельзя было счесть знаком судьбы, ибо все, что происходило в тот момент в зале, не имело ни малейшего отношения к сельскохозяйственной тематике. Пожалуй, более уместен оказался бы пограничник с собакой.

Оба выхода в город были закрыты, и пассажиров с прибывающих поездов направляли вниз — через Театральную на Охотный ряд, о чем с короткими промежутками оповещала трансляция. Увидев милицейское оцепление, Саня достал удостоверение и принялся пробиваться навстречу потоку, который нес его к запруженным эскалаторам за полуовалом перил. Он угодил в самую кульминацию, потому что, как вскоре выяснилось, поезда вообще перестали останавливаться, минуя на повышенной скорости центральный пересадочный узел столицы. Станцию очищали основательно и вполне профессионально. Тем более хотелось остаться и разнюхать причины переполоха. Не обращая внимания на тычки и ругань, Сане ценой неимоверных усилий удалось протиснуться на платформу и, дав крюка, продраться к цепочке омоновцев.