Алина Дмитриева - Шамбала Страница 2

Пешеходы по лужам,

А вода по асфальту – рекой…

Я умолкла, не в силах больше выдержать эту пытку, и с удивлением обнаружила, что некоторые из слушателей встали со своих мест и что-то мурлыкали себе под нос.

…и не ясно прохожим

В этот день непогожий,

Почему я веселый такой…

– Да это просто смешно!

– Она лжет! – кричат где-то с первых рядов.

Я вздрагиваю. Иные продолжают петь. Все они хорошо знают эту песню, ибо создали ее еще при Союзе.

Сотни ночей я лежала без сна, глядя в потолок, и нашептывала эту песню, глотая слезы. Его песню. Песню Ноя Штарка, одного из тех, кто когда-то заменил мне семью.

Дрожали колени и пальцы рук; поднялась какая-то суета. Глаза застилали слезы, уже ничего невозможно рассмотреть. И туман – всюду один и тот же туман. Боль восторжествовала только сейчас, здесь, семь лет спустя. Слышу за кулисами голос Таты, чувствую растерянность Руни. Меня подхватили под руки и увели из студии.

– Уберите камеры! – кричит Тата, но настойчивые электронные глазищи пытаются запечатлеть каждую черту моего лица. – Я сказала: уберите камеры! – взревела напарница. Меня вывели в отдел подготовки, где на нас налетели спонсоры и даже репортеры. – По контракту вы заплатите ей половину стоимости, ясно вам? – бушует, как море, она. – И уберите, наконец, этих крыс. Мы не договаривались на интервью.

Охранники разгоняют репортеров, Тата тянет меня за руку – почти как в тот последний день, до того как мы пересекли границу Ас-Славии. Она все причитает: «Больше никаких интервью. Никакой публичности. Я и пальцем ради этого не пошевелю».

– Больше никакой политики, – отвечаю ей.

Деньги перевели сразу же. Тата привезла меня в некий отдел спецслужб, где пыталась доказать мою адекватность восприятия окружающей действительности. Мужчина – в строгом костюме, при галстуке, с едким запахом туалетной воды – убеждал в небезопасности подобной затеи. Никто не знал наверняка, но Тата все еще могла значиться в списках личностей, совершивших государственную измену; а без нее мне не было пути на Белую Землю. Моя же личность в границах родины едва ли представляла какую-либо ценность. Спустя многие часы переговоров, власти приняли нашу сторону и выдали действительные паспорта.

– Но помните: эта поездка – на ваш страх и риск. Если местные вас повяжут – мы вряд ли сумеем помочь сию же минуту. Сами понимаете.

Но Тату – душу отчаянную в своих стремлениях – едва ли тронули слова этого человека. Впрочем, как и меня.

Город изменился. Замковая гора – пристанище местных легенд и гордость всего Ущелья – канула в небытие; ее место заняла едва холмистая равнина – ничем не отличимая от сотен других по всей стране. А ведь когда-то мы, будучи детьми, взбегали, запыхавшись, на эту гору, и восседали на самой ее макушке, глядя на протекающую мимо реку и живописные болота вдали, на границе с Шестой Провинцией. Что ж, воды остались, но их соседям суждено было сохраниться лишь в памяти предков. Северные леса, предшествующие рудникам, сгорели. На их месте теперь зеленели кустарники и кое-где отцветали ярко-красные дикие маки. Южное поселение осталось прежним, но, впрочем, местные власти разделили его на три условные части: для низшего, среднего и высшего классов граждан. Иерархия доходов казалась слишком уж очевидной, чтобы ее не заметить; многие метрополийцы возвращались на свои малые родины, предпочитая сельскую жизнь жизни в столице.

Под покровом ночи многие дома виделись прежними, но я знала, что с наступлением рассвета перед нашим взором появятся иные пейзажи, и, быть может, эти неизбежные перемены вызовут непреодолимую тоску в сердце.

Остановились мы несколькими улицами далее дома, и стали жить в съемной квартирке на первом этаже, где едва сумели бы уместиться втроем одновременно. Комнату нам сдавала дряхлая старушка, глазевшая на меня слишком уж предвзято, а однажды и вовсе вогнавшая в краску неуместным вопросом: «Вы, часом, не из здешних мест будете?» Я взглянула на Тату, и мы дружно промолчали.

Едва мы опустили небольшие дорожные сумки и оглядели крохотную комнатку, в которой умещалось только три, не менее крохотных, кровати, как сразу же решили осваиваться извне, дабы не чахнуть в этих мрачных стенах. Под потолком красовалось окно с железными прутьями, на что прагматичная Руни с облегчением вздохнула: «Ну, стало быть, воры не залезут, и деньги наши останутся нетронутыми». После того, как ее обчистили в одном из поездов, она сильно переживала за наш скромный, почти бездоходный бюджет.

Опочив с несколько часов, я прошлась по местным улочкам, силилась все преодолеть щемившую в сердце боль; взяла напрокат велосипед и принесла немного еды. Дорога вытянула из нас все силы, и мои попутчицы не сумели заставить себя подняться с постели как минимум до наступления вечернего часа; однако лишь диву давались моей прыткости. Мои внутренние резервы поистине настораживали, учитывая что в ходе нашей прошлой остановки я пролежала с лихорадкой три дня, прежде чем мы снова двинулись в путь.

О, что за чудесный мир открылся нам в первые дни пребывания в давно позабытых краях! На соседней улице, рядом с трущобами, возвышались истоки роскошнейшего обитания местных буржуа. Неровной полусферой там разместились новехонькие дома; милейшие, белые, как снег, резные заборчики ручной работы окружали эти замки, и обрамляли входные двери многочисленные лужайки зеленейшей из всей зеленой в мире травы. По утрам там лаяли маленькие комнатные собачки, а по вечерам матерые бульдоги охраняли покой хозяев. Однажды ненароком попав на эту улицу, я стала свидетельницей капризов господских детей. Они отказывались наведываться к ужину и все требовали какие-то диковинные игрушки. Право слово, нечто удивительно новое в этих краях! Просто немыслимо!

Миновав полузаброшенные гаражные постройки, и свернув в сторону многоэтажных домов, совсем скоро я наблюдала, как из соседнего подъезда выходят завсегдатаи библиотеки. До чего странно: библиотека в пятиэтажном доме. Кто бы мог подумать, что спустя столько лет в Ущелье обзаведутся подобными заведениями!

Потрепанная входная дверь рядом была открыта, и с постели свешивалась тоненькая ножка Руни, а где-то рядом не находила покоя Тата – не то раскладывая вещи, не то ломая голову над предметом грядущего ужина.

Я оставила велосипед у двери и зашла в душную темную комнатку. Постели разобраны, чемоданы разбросаны – мы явно не задержимся здесь надолго.

– Идем ужинать в «Шале», – сказала Тата.

Я пожала плечами.

– Деньги спрячьте. Нам еще здесь жить.

Как долго? Кто знает. Весь минувший день, рассекая окрестности городка, мысли мои занимали внутренние пересуды и диалоги: как скоро нас отыщут, заметил ли меня кто-нибудь сегодня днем, что делают комитетники… Один-единственный страх явился моим постоянным спутником в течение многих лет, так что я не нашла иного выхода, кроме как смириться с ним.

Снедаемая этими же мыслями в тот же миг, я сняла шапочку, спустила волосы и превратилась в обычную Каю, которую знали те, кто жил со мной в этом убогой конуре.

– Денег хватит еще на неделю, – сказала Тата. – А потом надо искать работу.

Я посмотрела на Руни, которая из-за усталости, вызванной нескончаемой дорогой, все никак не могла заставить себя подняться, пусть день и клонился к закату, – и погладила конструкцию велосипеда. Мы стояли поодаль, и все же я говорила приглушенно.

– Возвращайтесь в Ас-Славию. Министерство подыщет вам работенку в какой-нибудь отдаленной области… А я должна уехать.

Голова Таты чуть нагнулась в сторону, и лицо ее – некогда такое суровое в первый год нашего знакомства – изобразило подлинное сочувствие.

– Остановись, Кая, – мягко, тихо произнесла она. – Ты должна где-нибудь остановиться. Ты не можешь вот так всю жизнь переезжать с места на место.

– Может быть, ты мне запретишь это? – быстро съязвила. – Господи! – вскрикнула в отчаянии. – Умереть бы мне вместе с ними! Разве это справедливо: они там, спят в земле, бог весть где, я даже не знаю, где находятся их могилы – их не найти! А мне положено скитаться черт знает для чего и прокручивать в своей голове каждую проклятую секунду этой проклятой жизни! Потому что если я останусь на месте, я сойду с ума, слышишь?! Я наложу на себя руки, как это было в тот день!

Я выдохнула, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Нещадно скоро колотилось сердце. Мне двадцать семь, а бунтую так, точно семнадцать.

Столкнулась взглядом с наивной Руни, что застыла с книгой в руках. Вот уж кто останется бесхитростно-честной до конца.

– Что случилось? – пропищал ее голосок, и я едва не заплакала, отвернувшись.

– Ничего, милая, – бросила Тата.

– Она никогда этого не вспомнит, – произнесла я. – Перед отъездом врачи сказали, что может быть, увидав родные места, она вспомнит… какие-то счастливые моменты. Может быть в прошлом она испытывала радость, стоя, например, на опушке… или видя цветы… И увидав это снова, вся картина в голове восстановится. Они сказали, есть шанс. Но она не вспомнит. Не вспомнит даже ребенка, которого потеряла так скоро… Сколько мы уже здесь? Она думает, это очередная экскурсия…