Владимир Пуховцев - Прόклятый город Страница 2

– Прошу предъявыти документы, – вернул меня в действительность зычный голос глядящего в проём двери купе пограничника.

Он ничем не отличался от пограничника ещё той прежней страны, из которой я уезжал два года назад. Разве что немного видоизменился мундир, но на лице имелось очень знакомое выражение хама, осознающего величие и ответственность доверенной ему миссии. Его простоватое лицо было полно сознанием своей запредельной важности в этом мире.

Я терпеливо ожидал, когда он, опознав все буквы в моём паспорте, сверит фотографию с, так сказать, оригиналом и вот это произошло. Страж границы, явно копируя пристальный взгляд товарища Дзержинского, попытался найти в моём лице признаки врага отечества, но не нашёл. Он безуспешно поискал эти признаки у моих попутчиков, и, не огорчившись тем, что тоже не нашёл, проставил необходимые отметки в паспортах и гордо удалился из купе продолжать выполнение своей миссии

– Шо веземо, показуемо, – освободившееся место в дверном проёме немедленно заполнилось хамом номер два. У этого голос был похож на скрип ржавой дверной петли.

Форма таможенника чем-то неуловимым напомнила мне эсэсовский мундир Штирлица и сидела на нём так, как будто её шили на кого-то другого.

Его лицо лоснилось от пота, хотя в поезде жарко не было. Видимо, это была реакция организма на необходимость передвигать в пространстве более ста килограммов веса его тела.

Понимая, что одновременное извлечение чемоданов всеми пассажирами купе создаст совершенно ненужную давку и суматоху, я поднялся и деликатно, но настойчиво отодвинул таможенника со словами: – Разрешите, я выйду!

– Куды? – хам в нём замер в нерешительности. Непослушание «лицу при исполнении» было явным, но непонятным. Мало ли кем мог быть пассажир в совершенно новом костюме от «Бруксов», в идеально белой рубашке, при модном галстуке, распространяющий вокруг лёгкий, но перебивающий все остальные, запах «Ламборджини афтершейв». Чему-чему, а умению немцев выглядеть «как иностранец» я научился.

– Вам же удобнее будет осматривать багаж, – не стал мучить хама дальше неизвестностью я.

Прошло пять секунд, прежде чем его мыслительные центры расшифровали мой голосовой сигнал. Ещё пять секунд ушло у него на то, чтобы сообразить, что так для него действительно будет намного удобнее, и он отодвинулся.

Осмотрев мой багаж, таможенник решил в знак благодарности снизойти до разговора со мной:

– У нимцив булы, а так мало вэзэтэ, – и указал рукой на мой раскрытый чемодан от «Вьюнтон».

– А зачем нам, миллионерам, таскать с собой всякие мелочи? – своему лицу я попытался придать как можно более удивлённое выражение.

Мне это, наверное, хорошо удалось, так как этот безобидный вопрос «выключил» таможенника настолько, что маска «лица при исполнении» с него слетела и он бочком, стараясь не задеть меня, со словами «звыняйте, звыняйте» выскользнул из купе. Как ему это удалось при его телосложении, явно пресыщенном калориями ранее поглощенной пищи, мне было непонятно.

Так состоялась моя первая встреча с родиной после двухлетнего от неё, родимой, самоотлучения. Самоотлучения, по итогам которого, я возвращался домой с докторской учёной степенью одного из самых уважаемых европейских университетов. Мне пошли на встречу и сделали некоторые исключения, позволив защищаться, что для немцев само по себе было удивительным явлением. Но полуфабрикатом, названным изделием, я себя не чувствовал – на защите сдержанные солидные учёные мужи то и дело непроизвольно открывали рты от смелости моих трактовок и в итоге дружно зааплодировали.

Мой научный руководитель, герр Штраубе, настойчиво уговаривал меня остаться. Мол, у тебя явно талант, попреподаёшь пока пару лет в менее престижных заведениях, а потом, сделав себе имя публикациями о том, что происходит в Украине, в «Шпигеле», «Таймс», «Фигаро» и других печатных изданиях Европы, вернёшься в Гейдельберг.

Предложение было чрезвычайно заманчивым. В условной графе «за» моих колебаний значилась незабвенная фраза басмача Абдуллы из кинофильма «Белое солнце пустыни»: «Что ещё надо человеку, чтобы встретить старость?» В графе «против» значился камрад Ремарк со словами героя одного из своих романов: «А вот по-моему не жизнь, если в итоге только и можешь сказать, что ты тридцать лет подряд изо дня в день, ходил в одну и ту же классную комнату или в одну и ту же контору». Не то, чтобы цивилизованный камрад казался убедительнее своего дикого восточного оппонента. Скорее по складу моего характера бунтарская сентенция немца была мне ближе приземлённой мудрости Востока.

Если бы я тогда мог знать, о том, что ждёт меня дома, и через какой УЖАС мне придётся пройти, я, возможно, ни за что не пренебрёг бы прозаическими человеческими ценностями, пропагандируемыми врагом товарища Сухова. Но кому из нас дано знать своё будущее?

Впрочем, не так уж беспомощен человек перед окружающим миром, как это кажется на первый взгляд. Лишённый знания своего будущего, человек наделён подсознанием и даром предчувствия, и именно поэтому я начал своё повествование о происшедшем, описав свои самые первые впечатления после того, как пересёк границу страны, где я родился, и моя нога вновь вступила на её землю.

Всё происходящее я воспринимал с раздражительностью. С самых первых секунд у меня возникло предощущение чего-то нехорошего, я почувствовал душевный дискомфорт, какую-то неясную и ничем не мотивированную тревогу.

У меня было тяжело на душе: окончилась какая-то полоса жизни, и это наполняло сердце непонятной тоской…

Глава 2

Строго говоря «нога вновь ступила…» уже в городе Киеве на железнодорожном вокзале.

ЦК, понятное дело, в данный отрезок земного времени быть в окружающей действительности не могло. Домашнего телефона своего бывшего шефа я не знал. В принципе, это довольно легко и с большой долей вероятности в удачном результате можно было выяснить в телефонной справочной.

Я отверг этот лёгкий путь исключительно по той причине, что в десять часов двадцать две минуты (на что неопровержимо указывал мой золотой наручный швейцарский хронометр фирмы «Бом и Мерсье»), подавляющая часть киевских ответственных работников находится на рабочем месте. Оставался сущий пустячок – вычислить, какое рабочее место занимает сейчас мой бывший шеф?

Мой мыслительный аппарат, игнорируя всяческие дедуктивно-индуктивные причуды известного книжного сыщика, рассудил чрезвычайно приземлено и определил как наиболее перспективный ареал поиска Кабинет Министров. Логика моих рассуждений базировалась на знании законов бюрократических перемещений. Законы эти правят нашей бюрократией ещё со времён Ивана Грозного, а может и с вовсе незапамятных времён.

Пусть бывший шеф и работал в ЦК, но возглавлял он отдел весьма далёкий от идеологии. Значит, несмотря на смену государственной идеологии, как специалист он по-прежнему ценен. Ну, а клеймо «компартийности» можно просто в расчёт не закладывать: во-первых, никто из его поколения не мог чего-нибудь достичь, минуя членство в партии; во-вторых, новым хозяевам страны просто негде с ходу-наскоку найти организаторов такого высокого уровня.

Мысль на «новых хозяевах страны» споткнулась, и я понял почему – хозяева остались прежние, только поменяли окрас. Тогда они пожертвуют только упорствующими ортодоксами, все остальные вновь всплывут на фактически равноценных прежним должностях

Я рассердился на самого себя за эти глупые отвлечённости и сосредоточился на том, чтобы найти дефекты в своих рассуждениях, но не нашёл. Как все пути ведут в Вечный город, так всё в моём конкретном случае неопровержимо указывало на Кабмин.

Первый же мой звонок в секретариат этого уважаемого учреждения дал положительный результат: мой бывший шеф заведовал отделом, да ещё каким! Мысленно похвалив себя классическим «есть ещё порох в пороховницах», я попытался выведать у дамы из секретариата нужный мне номер телефона, но правила в бюрократических играх не меняются никогда. Пришлось удовлетвориться номером телефона секретаря моего бывшего шефа. Мои рассуждения о том, что секретарь, это, скорее всего секретарша, были грубо прерваны частью сознания, отвечавшей перед всем организмом за физиологию – пора было что-нибудь съесть.

Воспользовавшись услугами одного из многочисленно шнырявших у платформ иностранных поездов шустрых менял, я разменял двадцать марок и на такси доехал до Кабмина где, как я помнил по прежним временам, имелся как бесплатный внутренний телефон, так и весьма недурственный буфет. Буфетом, правда, его именовали исключительно из соображений скромности: и по ассортименту, и по качеству приготовления блюд, ему могли бы позавидовать многие из тех заведений, которые нагло и без всяких на то оснований именовали себя «ресторанами».