Юрий Черняков - Чудо в перьях Страница 2

Он остановился, задрав голову, глядя на кружащийся над верхушками деревьев вертолет. По-видимому, они искали площадку для приземления.

— Больше я с вами прыгать не буду! — сказал я зло, чувствуя его правоту.

— Там посмотрим. — Он помахал вертолетчикам: — Спасибо, ребята!

— Вы правда все можете? — спросил я чуть позже, когда мы пошли с ним в глубь леса.

— Ну, все не все… Могу кое-что. Вон Край родной как поднялся при моем руководстве. Нет, когда я был тут генерал-губернатором, было еще лучше! Первый секретарь крайкома — не звучит. У меня прежде француз был секретарем, Пьер, не помнишь такого? Ну, ты его с Маланьи, горничной, снял?

«Бредит, что ли?» — только подумал ведь, а он посмотрел на меня, засмеялся, пальцем погрозил, но больше в тот день воспоминаниям не предавался.

«Какая еще Маланья, какой еще француз… Вроде солидный человек, большая шишка, все кругом на полусогнутых… А со мной — сплошное панибратство. А прыжок этот? Смерти, что ли, не боится…» — размышлял я, едва поспевая за ним по лесной тропе, а вслух спросил:

— Куда идем?

— Не знаю, — пожимает плечами. — Чую, что правильно идем, я внутренний голос свой различаю, ну знаешь: холодно, тепло, теплее, еще теплее. И в воздухе сплошное дежа вю разлито. А смерти я, Паша, не боюсь, это верно. Потому как бессмертный. Ну, перевоплощусь разве что… Под другой личиной, конечно, в будущем веке, но все равно. Главное, что я в это верю, Паша. Гора не пошла к Магомету, потому что он сам в это не очень верил, понимаешь? Я в себя верю. Что всегда буду хозяином. А ты мне — телохранителем.

Я даже остановился.

— Иди-иди. Хоть я не люблю быстрой езды, но хожу быстро. Плохо тебе со мной? Ну вот как ты без меня жил?

Что видел, что слышал, что ел, с кем пил? А ты почувствуй, какой воздух, как пахнет разогретая солнцем сосна… А птицы, птицы что выделывают, радуясь? А когда-то, очень давно, в другой жизни, ты пел не хуже, нет! Потому что пел для себя. И для любимого хозяина. У тебя абсолютный слух, Паша! А ты не знал?

— В армии запевалой… был, — сказал я неуверенно.

— Это я им подсказал! — кивнул он. — Но что ты там пел… Тебе надо Шуберта, Мендельсона. Хотел даже направить тебя в консерваторию, да ведь испортят! Уж сколько мне талантов испортили!

— Издеваетесь? — снова остановился я. — Не люблю я петь. И к песням равнодушен! А от классики просто воротит.

— Придется полюбить! — строго сказал он и потянул меня за рукав. — Напомни мне потом. Месячный абонемент в филармонию. Хотя там разгонять всех пора! А хормейстера в первую очередь. Уж на что я простой чечеточник, а понимаю.

— Кто? — переспросил я.

— Чечеточник, — кивнул он на ходу. Шел все быстрее, раздувая ноздри, как на запах, так что я еле успевал. — Пора уже перестать удивляться. И не смотри на меня так. Не всегда же я бывал губернатором или первым секретарем. Играл роли и попроще. Полковником служил у Деникина, потом у Врангеля. А ты при мне денщиком. Опять не помнишь?

Я пожал плечами. А что мне оставалось?

— Ну, ты в Совдепии остался, не смог на корабль сесть, когда из Крыма драпали. Я тебе кричал: бросай чемоданы, а ты, верный раб, картонки в зубы, чемоданы да узлы через плечо… Ну, а в Париже, чтоб прокормиться, я плясал казачка. Но лучше шла чечетка. Женщины, какие женщины, Паша, слали мне любовные записки! Сама графиня Ланская… Да что говорить! Обо мне во всех эмигрантских газетах писали. Мол, пожертвовал на увечных русских воинов пятьдесят тысяч франков и золотые часы. Стыдно мне было, понимаешь, плясать перед безногими. Что надулся?

— Я вам не раб.

— Конечно, не раб. И не холуй. А будешь холуйствовать — выгоню! Понял это? Чемоданы и картонки в зубы, заискивание и поддакивание — уже перебор! Так и запомни.

И вдруг остановился. Так что я налетел на него. А он лег на траву и уставился в небо.

— Ложись, чего стоишь. Отдохнем. Сердцем чувствую важность момента. Надо собраться. Ах, какая встреча ждет нас, Паша!.. Ложись рядом, чего встал.

Я лег. Надо было собраться с мыслями. Как я влип в эту историю, и вообще.

2

…Радимова я впервые увидел на экране телевизора в красном уголке нашего гаража, куда зашел после рейса. Проходил мимо двери, услышал взрыв смеха и возгласы: «Во дает!» Я зашел. Работал я здесь недавно, после армии, по разнарядке, и многое еще из здешней жизни было мне любопытно.

Красный уголок был битком набит шоферами, нарядчицами, табельщицами и прочим обслуживающим персоналом. На экране я увидел лысоватого тощего человечка с огромными мешками под глазами. Он беспокойно вертел шеей, морщился, вытирал с лысины пот, подмигивал в камеру.

— Теперь лучше? — спросил он у кого-то за кадром.

Камера показала ведущую — накрашенную даму в возрасте, чем-то напомнившую жену комбата Малинина. Или это она и была?

— Ну что вы, Андрей Андреевич! Вы чудесно выглядите!

— Меня народ смотрит! Мой любимый народ! Земляки. А вы меня пугалом выставили перед общественностью!

Он вскочил, ринулся к камере, исчез с экрана. Слышен был только его голос.

— Тебя как зовут?

— Михаил… Леонтьевич.

— Вот что, Миша, наведем камеру вот сюда… а пониже опустить ее можно? Ты на меня смотри! Я тут хозяин, я им деньги плачу…

Потом появился снова в камере, бегом занял кресло, совсем как при фотографировании с большой выдержкой. И закинул ногу на ногу.

— Вот так лучше?

— По-моему, очень даже хорошо! — изо всех сил улыбалась жена комбата или кто она там…

— А я не вас спрашиваю! — сказал он ей, напряженно глядя в камеру и крутя шеей. — Могу я с моим народом поговорить, который видит ваше поведение и всецело одобряет мои тезисы? Почему вы стараетесь представить меня в невыгодном свете? Сколько вам заплатили? Да-да. У меня вон сколько свидетелей. — Он указал в сторону камеры. — А ты, Маша, держишь, как мы договорились? Не бойся, тебя не уволят. Я не позволю. Хотя врагов у меня тем больше, чем больше я добиваюсь благ для простого народа. Кому-то не нравится, что наш Край идет семимильными шагами. А кое-кто метит на мое место. Но я за него не держусь! Это я вам говорю, вам, не думайте, что вы меня видите, а я вас нет… Ну это ладно. А могу я, пользуясь случаем, передать привет моему лучшему другу Паше Уроеву?

— Конечно… — пролепетала ведущая, не зная, куда глаза девать.

— Привет, Паша! — помахал он в камеру. — Я сто лет тебя не видел! Или даже больше.

Я похолодел. Он смотрел мне прямо в глаза и подмигивал. Я оглянулся. Но все с восторгом уставились в ящик, приоткрыв рты. Меня еще мало знали. А кто знал — да мало ли на свете Уроевых?

— С завтрашнего дня, Паша, ты будешь моим личным шофером, — продолжал Радимов. — Давно ты меня не возил! Раньше в коляске или в бричке, а в машине ни разу. Дело в том, уважаемые зрители, что сегодня я уволил своего водителя, а также директора молочного магазина, что на Почтовой. Почему, спросите вы и будете правы. Просто я заходил вчера в этот магазин, многие меня там видели, и тут как раз выбросили мои любимые глазированные сырки. Вы же знаете, я всегда стою в общей очереди, хотя мои недруги говорят, что я ищу дешевой популярности. А я, как и все, ищу дешевых продуктов, которых пока недостаточно. И я встал в самый конец, хотя все настаивали, чтобы прошел вперед, и даже расступились. Но я стоял до самого конца, то есть до того, как сырки передо мной кончились. Я потребовал у заведующей жалобную книгу, а она шепнула мне, что мой личный шофер Пичугин, зная мою слабость, взял с заднего крыльца целый пакет сырков. От моего имени. Я их, конечно, очень люблю. С самого детства. Хотя еще раньше предпочитал пирожки с зайчатиной, как Алексашка Меншиков. Или с визигой. Но теперь их нет. Вот почему сегодня на еженедельную встречу с вами я пришел сам. Пешком. Как видите, в старом костюме. Я люблю ходить в нем в часы пик в толпе, чтобы меня не узнавали и вели себя естественно. Хотя те, кто меня любит или ненавидит, а таких большинство, все равно узнают и начинают пыхтеть, сморкаться и неприлично суетиться. Но я не обращаю внимания. Только сделаю замечание и иду себе дальше. Но мое время прошло, я вижу. Нет-нет, Елена Борисовна, даже не уговаривайте, встретимся на следующей неделе в это же время. До свидания! Надеюсь, в следующий раз мы вместе порадуемся обилию глазированных сырков во всех магазинах. Соответствующие распоряжения я уже дал. А тебя, Паша, я жду завтра в девять ноль-ноль в мэрии.

На этот раз на меня уже оглянулись. Кое-кто перешептывался. Меня же больше занимала ведущая. Помнится, в постели я почтительно звал ее Еленой Борисовной. Хотя она требовала, чтобы я был попроще: Ленка, Ленок и еще как-то. Уже не помню. Она как сюда попала? А комбат, ныне генерал тоже здесь?

Утром меня вызвал завгар и сказал: «Слыхал вчера указание по местной телепрограмме? Будешь возить Радимова. Вместо Пичугина. Принимай машину».