Джеффри Линдсей - Декстер в деле Страница 2

Итак, с этим вполне определенным интересом я последовал за Ритой в Лувр, по огромному двору и вниз, через стеклянную пирамиду входа. Жена решила посетить музей самостоятельно, без туристических групп: не из неприязни к вонючим толпам глазеющих, пускающих слюни, удручающе невежественных баранов, липнущих ко всякому экскурсоводу, но потому, что Ритой двигало желание доказать свою способность разделаться с любым музеем, даже французским.

Под ее предводительством мы шагнули прямо к очереди в кассу, где и проторчали несколько минут, пока Рита наконец не купила билеты. И вот вперед, к чудесам Лувра!

Первое чудо явилось нам сразу по выходе из фойе в помещение самого музея. В одной из первых галерей толпилось целых пять экскурсионных групп, у огороженного красным бархатным шнурком входа. Рита издала некий звук, похожий на «хмгмм», и потянула меня за руку. Мы поспешили прочь, подальше от всей этой толпы, и я на ходу обернулся — все смотрели на «Мону Лизу».

— Какая маленькая! — выдохнул я.

— Ее чрезвычайно переоценили, — строго заметила Рита.

Я понимаю, в медовый месяц положено узнавать спутницу жизни с новых сторон, но такую Риту я прежде вообще не встречал. Та, которую, как мне казалось, я знал, при мне не высказывала никаких твердых мнений, тем более противоречащих расхожим взглядам. А тут вдруг заявляет, будто самую известную картину в мире — «переоценили»! Уму непостижимо… моему по крайней мере.

— Это же «Мона Лиза»! — возразил я. — Как ее можно переоценить?

Жена опять хмыкнула и лишь сильнее потянула меня за руку.

— Пойдем посмотрим Тициана! Намного красивее!

Полотна Тициана были очень милы. Равно как и Рубенса, хотя я не заметил в них ничего такого, что объяснило бы называние в их честь классического бутерброда «рубен-сандвич» с копченой говядиной и швейцарским сыром. Впрочем, я, оказывается, проголодался и теперь, вспомнив о еде, сумел увлечь Риту через следующие три очень длинных зала с очень красивыми картинами в кафе на одном из верхних этажей.

Мы перекусили бутербродами, которые стоили очень дорого, а на вкус были всего лишь чуть более съедобными, чем еда в аэропорту, а потом до самого вечера бродили по музею, рассматривая картины и скульптуры. Их было просто ужас как много, и к тому времени, когда, уже в сумерках, мы снова вышли во двор, мой некогда великолепный мозг был полностью порабощен.

— Что ж… — заметил я, утомленно выбираясь на воздух. — День был длинный…

— О да! — отозвалась жена. Ее огромные глаза сверкали, и вообще она как будто совсем не устала. — Просто невероятный!

Потом Рита взяла меня под руку и прижалась с таким чувством, словно весь этот музей создал лично я. Идти стало труднее, но, в конце концов, именно так и положено людям вести себя во время медового месяца в Париже, так что я не стал возражать, и мы поковыляли дальше.

За углом музея к нам шагнула девица с пирсингом по всему лицу и сунула Рите листок бумаги.

— А теперь пора увидеть настоящее искусство! — объявила она. — Завтра вечером, а?

— Merci, — равнодушно откликнулась Рита, и девушка пошла раздавать листовки дальше.

— Кажется, у нее слева осталось немного свободного места, можно еще проколоть… — задумчиво произнес я. — И в брови еще…

Рита прищурилась, разглядывая лист бумаги.

— А… Это представление!

Теперь пришла моя очередь непонимающе щуриться.

— Где?

— Надо же, как интересно! — воскликнула Рита. — Кстати, завтра вечером мы никуда не собирались… Обязательно пойдем!

— Куда пойдем?

— Это замечательно — объявила она.

А может быть, Париж и впрямь волшебный город. Рита оказалась права.

Глава 2

«Замечательное» располагалось в тенистом переулке, недалеко от Сены, в районе, который Рита трепетно именовала «Рив-Гош»: выставочное пространство витриной своей было обращено к улице и называлось «Реальность». Мы наспех пообедали (даже десертом пренебрегли!), чтобы успеть на выставку к семи тридцати вечера, повинуясь указаниям из листовки. Внутри уже было примерно две дюжины посетителей, толпившихся группками по несколько человек перед плоскими телеэкранами, развешанными по стенам. Похоже на музей… Я подхватил буклет со стойки. Текст был напечатан на французском, английском и немецком. Пролистав до раздела на английском, я стал читать.

Буквально с первых же предложений мои брови сами полезли на лоб. Брошюра оказалась этаким манифестом, полным бряцающей страсти, перевести которую, пожалуй, адекватно можно было бы лишь на немецкий. Раздвинуть рубежи искусства! Новые грани ощущений! Разрушить условности, отделяющие искусство от жизни! Долой замшелую Академию искусств! Пускай Крис Берден, Рудольф Шварцкоглер, Давид Небреда и другие первопроходцы сделали свое дело; настало время сокрушить все стены! Вперед, в двадцать первый век! «Вперед» нам предлагалось рвануть прямо сегодня, посредством нового шедевра под названием «Нога Дженнифер».

Подобная пылкость в сочетании с чрезвычайно идеалистичным настроем всегда казалась мне весьма опасным сочетанием, даже где-то забавным… вот только в данную минуту забавлялся Кое-Кто Другой, веселился от души… Из глубоких склепов Дома Декстера раздался тихий смех и посвист Темного Пассажира, и, как всегда, его веселье обострило мои чувства… Что-то здесь не так. В самом деле, неужели Темный Пассажир способен оценить художественную выставку?

Теперь я озирался по сторонам с иными ощущениями. Шепот зрителей, толпившихся возле экранов, уже не казался мне данью почтения к искусству. В их приглушенном бормотании почти неразличимо шелестело недоверие на грани ужаса.

Я взглянул на Риту. Жена читала, хмурилась, качала головой.

— Про Криса Вердена я слышала, он американец. Но этот вот, Шварцкоглер… — Она запнулась на сложной фамилии — в конце концов, все эти годы Рита учила французский, а не немецкий. — Ох… — Она дочитала и покраснела. — Тут пишут, он… он отрезал свой собственный… — Рита подняла голову и обвела взглядом людей в комнате. Все молча таращились на экраны. — Господи…

— Может, пойдем отсюда? — предложил я. Мой внутренний друг веселился вовсю.

Но Рита уже шагнула к ближайшему экрану и увидела, что там. Рот ее непроизвольно открылся, губы задергались, словно пытались выговорить очень длинное и сложное слово.

— Там… там… там… — лепетала она.

Я коротко взглянул на экран и убедился, что Рита снова права: все происходило именно там.

«Там» демонстрировали видеосюжет о некоей девушке в наряде стриптизерши: сплошь перья и блестки. Такой костюм обычно предполагает завлекательную, соблазнительную позу, но вместо этого девица задрала одну ногу на стол и размахнулась вибрирующей пилой. Запрокинула голову, широко открыла рот в мучении… Пятнадцать коротких секунд без звука. Сюжет закончился и вновь вернулся к началу: девушка проделала все то же самое еще раз.

— Боже мой… — пробормотала Рита. — Это… это, видимо, монтаж, какой-то фокус… Наверняка!

Я не был столь уверен. Во-первых, Пассажир уже и раньше намекал мне, что тут творятся любопытные дела.

А во-вторых, я слишком хорошо узнал выражение на лице девушки в кадре благодаря моим собственным художественным упражнениям. Боль ее была настоящая, это совершенно точно, подлинная мука на грани, и все же, несмотря на обширный опыт, я еще ни разу не встречал человека, желающего самолично причинить себе столько страдания. Теперь понятно, что так рассмешило Пассажира. Хотя самому мне было уже не смешно — если такие вещи войдут в моду, придется искать себе новое хобби.

Однако любопытный поворот сюжета… в иных обстоятельствах мне бы очень хотелось взглянуть на остальные экраны. Теперь же… у меня возникла некая ответственность за Риту — подобное зрелище явно не для нее.

— Идем отсюда, — позвал я. — Съедим по десерту!

Жена лишь покачала головой и повторила:

— Наверняка монтаж!

И шагнула к следующему экрану.

Я двинулся за ней и был вознагражден еще одним пятнадцатисекундным закольцованным сюжетом: та же девушка, в том же наряде. На этот раз она срезала кусок плоти со своей ноги. На лице ее теперь застыла тупая, бесконечная агония, словно боль длилась так долго, что сделалась привычной, но оттого не менее мучительной. Так странно… мне вдруг вспомнилось лицо героини из фильма, который Винс Мацуока притащил на мой мальчишник перед свадьбой, — кажется, «Бардак в студенческой общаге» или вроде того. Сквозь боль и усталость на этом лице светилось какое-то странное удовлетворение из разряда «Вот вам всем, видели?!». Так девушка любовалась собственной ногой, мясо с которой до самой кости было срезано от коленки до голени.

— Боже мой, — прошептала Рита и переместилась к следующему экрану.