Александр Щербаков-Ижевский - Пальма. Серия «Бессмертный полк» Страница 2

Второе-это любовь. Пройдя страшные фронтовые версты, выжив каким-то чудом в мясорубке войны, он искренне любил свою жену, мою маму Полину Алексеевну, тоже учительницу. Обожал меня и сестренку Таню, постарше меня на два года. А еще любил всех своих близких. Любил друзей. Любил жизнь. Соседка тетя Маруся Бегитова, вспоминая наши семейные взаимоотношения, говорила, что у твоего папы в кармане всегда были для вас, мелюзги, сладенькие конфетки, которые он покупал, идя с работы, в сельмаге, что у колхозной конторы. Мама ругалась, что зубы у детей болеть будут, а папа говорил, что от «Золотого ключика» ещё никто не умирал. Пусть едят сколько влезет, только не мешайте им испытать детское счастье.

Третье-это охота и рыбалка. Без них он просто не представлял своей жизни. Впрочем, как и без первого и второго. А какая охота без преданной собаки, без нашей Пальмы?

Иногда папа брал и меня на осеннюю охоту. До ближайшего Валионского леса было километра три вдоль железнодорожных путей, что в сторону Агрыза. Вставать приходилось спозаранку, еще затемно. Мне очень хотелось спать, а Пальма как будто знала заранее о нашем походе, с вечера не находила себе места.

Слегка перекусив, мы отправлялись в путь. Впереди Пальма, затем папа и я. То и дело, оглядываясь, он периодически подбадривал, весело подшучивал над моей нерасторопностью. Но мне было не до обид. Я больше всего на свете любил своего папу! В кирзовых сапогах (резиновых тогда еще не было), почему-то в очень жестком чёрном осеннем пальтишке с рюкзачком на плечах по сырому, грязному полю да ночью идти ой, как не просто. Тем более, если тебе всего-то шесть лет.

Но я не хныкал, очень хотелось побыстрее попасть в лес, на охоту! Из глубоких оврагов тянуло сыростью, туман обкладывал все низинки. Звук растворялся в пространстве. Даже грохот проходящего вблизи поезда не казался таким оглушающим, как днем. Под ногами чавкала осенняя грязь, постоянный спутник охотника. Но постепенно в сумраке появлялись видимые очертания деревьев, телеграфных столбов. Напоминающие чудищ тени становились обыкновенными пенёчками и корягами. В эти мгновения обычно, почему-то, утихал ветер. Потихоньку пропадали звезды. Стремительно светало.

Однако вот она, уже видна опушка леса. Блеснул первый лучик солнца. С появлением яркого света сразу дунул и ветерок. В минуты всё преобразилось. Что-то где-то цвиркнуло, засвистело, зашевелилось и даже закаркало. Последние лоскуты тумана растворялись в наступающем утреннике. Пальма с восторгом, раскидывая свои уши стремительно носилась на своих длинных ногах к лесу и до нас. Лизнув меня, убегала обратно. Радости ее не было предела. Мы были счастливы одним общим счастьем: папа, Пальма и я.

Как-то в лесу мы соорудили шалаш из сучьев и веток. Пригодились фронтовые навыки папы. Пальма забралась вовнутрь вместе с нами и прижалась ко мне боком. К выстрелу она, конечно, была приучена. Смирно, положив голову на длинные и сильные лапы, терпеливо наблюдала она за нашими приготовлениями. Сквозь ветви я видел, как начали прилетать на манок рябчики. Некоторые из них прибегали по земле. Папа хорошо стрелял, не знал промаха. Трофеями мы были обеспечены. А Пальма при звуке выстрела даже не вздрагивала. У неё были железные нервы. Она же была охотничьей собакой.

Дорога домой была легкой, веселой и быстрой. Мы с Пальмой бежали впереди папы. Конечно же играли в догонялки, вместе искали заброшенный папой в овраг раскоряженный сук, пытались поймать какую-то лесную птицу. На пару страшно рычали и облаивали в кустах дикого «зверя». В общем, суетились, производили много таких нужных для нас с Пальмой и в то же время абсолютно необязательных дел.

Одним словом радовались жизни. У нас всё было хорошо!

Зимой папа и Пальма к охоте готовились задолго до выхода. В то время готовые патроны не продавались. Приходилось снаряжать их самостоятельно.

Помню кисловатый запах пороха. Но с этим делом строго! Чуть перебор, и разорвет ствол. Поэтому на столе главным героем всегда был мерный стаканчик. Он был маленьким, чуть больше наперстка. Сбоку была шкала с цифрами: 0,5 – 3,0 гр. Донышко его могло опускаться, а фиксатор регламентировал величину объёма пороха.

До сих пор, как на картинке видятся аккуратные стопки круглых, картонных прокладок. Они заранее упаковывались для удобства в коробку с надписью «Сахар-рафинад». На деревянной дощечке (фанера была в дефиците) папа вырубал металлическим пуансончиком кругляшки из картона от обувных и продовольственных коробок.

Пыжи изготовить было проще пареной репы. Старых валенок было множество. Из голенища делай сколько хочешь. Чтобы не сопрели, россыпь этих войлочных кружочков покоилась в холстяном мешочке.

Заячью дробь покупали в магазине. Хотя, когда она заканчивалась, просто вырубали зубильцем из свинцового листа маленькие квадратики. Дробь была насыпана в красивые металлические коробочки из-под зубного порошка с рисунками каких-то московских достопримечательностей на крышках. На них было крупно написано ВДНХ.

Капсюли хранились отдельно в пластмассовой коробочке, завернутые в пергаментную промасленную бумагу от случайной искры. Их забивали в патрон деревянным молоточком осторожно, тщательно, без перекосов. Не дай бог при выстреле на охоте случилась бы осечка.

Чтобы влага не попадала в заряд, разжигали стеариновую свечу и закапывали парафином уже запыженный патрон. Через гексан был виден номер. Как правило, на зайца применялась дробь №3, что соответствовало надписи красным карандашом.

Снаряженные латунные патроны расставлялись рядком.

Готовые боеприпасы вставлялись в ячейки патронташа, который состоял из четырёх секций. В каждой было по шесть стаканчиков. От влаги и мусора сверху была предусмотрена накладка, которая пристёгивалась на кнопку.

Когда полный патронташ оказывался на поясе охотника, в душе появлялась уверенность зверобоя-промысловика. В этом случае, каждый себя позиционировал, как мог. В зависимости от того насколько хватало амбиций и смотря кому, какой хотелось славы. Хотели мы того или нет, но охота в то время не воспринималась, как чистейшей воды спорт. Это была возможность добыть зверя для прокорма семьи.

Наша Пальма седьмым чувством обладала в полной мере. От ожидания свободы поскуливала, взвизгивала, крутилась, не находила себе места. Ей страстно хотелось в лес, в дело. Вся ее энергетика и суть были мобилизованы на добычу. Перед охотой я гладил ее, целовал в большущий нос, как мог, успокаивал, заглядывал в глаза. Но она уже вся была на винте, жила другой жизнью и всячески изворачивалась от моих ласк.

Уходили они на зайца очень рано и без меня. Я сладко спал, а проснувшись, с нетерпением ждал их обратно, переживал за своего друга. Охотникам предстоял тяжелый рабочий день промысловика. Возвращались они тоже затемно. Оба добытчика мокрые, усталые, молчаливые, но самое главное довольные являлись моему взору. Белоснежный заяц, а то и два были переброшены через плечо папы. На поясе висел полупустой патронташ. Чтобы не повредить добытых зверьков, разряженное ружье отец держал в руках.

Запомнился запах, идущий от оружия после охоты. Он ассоциировался у меня с запахом удачи. Больше нигде такого не учуять. Он был горьковато-кисловато-маслянистым. Да еще с дымком и привкусом победителя. Кого зацепило, тот знает!

Лыжи ставились в холодные сени. А промокшую одежду, сырые валенки папа складывал на приступок печки. К утру, одежда уже высыхала.

Пальма сразу уходила в свою конуру. Она сворачивалась клубком и засыпала, вся сырая до последнего волоска. В любую погоду, или непогодь от нее валил густой пар. Как ни странно, но он был без запаха. Пар и пар. Просто вода. А мне так хотелось учуять благоухание дикого леса. Во сне Пальма периодически вздрагивала и слегка поскуливала. Я понимал, что азарт охоты отпускал её не сразу. Не помню случая, чтобы она тот час же после возвращения из леса подходила к миске с едой. Сначала ей надо было восстановить силы. Как это сделать? Конечно же, только через крепкий собачий сон.

Папа бывал очень доволен. Он хвалил Пальму за ее тонкое чутье и выносливость. Мне, как награда, доставался заячий хвостик. А когда наступали трескучие морозы, этот белый пушистик согревал мне руку в шерстяной варежке. Я с удовольствием показывал этот трофей своим друзьям. Конечно, они завидовали чёрной пацанской завистью.

Но, бывало, папа передавал и другой приветик от зайчика. С мороза он вытаскивал из рукавицы… конфетку или из кармана ватника… горбушку мёрзлого хлебца. Ура! Я прыгал от счастья. Папа был для меня самым дорогим сердцу человеком на свете.

Самый хороший, самый умный, самый добрый и любимый на земле человек для меня-это был мой папа!

Весной тоже было хорошо! Я носился по лужам и запускал кораблики в стремительные, холодные ручейки. Мы орали до хрипоты и одури просто так. От хорошего настроения. До темна, сражались на крепостях из сырого снега и в глубоких норах сооруженных в спрессованном зазимке. Прямо на снежных отвалах, оставленных тракторами по обочинам дорог. Светлого времени суток нам с друзьями не хватало.