Эллен Датлоу - Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм Страница 2

А где очки? Рукоделие — свое шитье — она оставила сразу после семидесяти, и чем больше созревала ее молодая внучка, тем реже Мими Готье хотелось пристально смотреть на нее.

— Ты подожди тут, — сказала она и отправилась заглянуть в шифоньер.

Но шифоньер отсутствовал. Ну и кретин же ее сынок! Убегать от захватчиков с шифоньером! В любом случае очки исчезли вместе со шкафом.

Когда старушка вернулась, существо по-прежнему было там. Мими Готье, кряхтя, опустилась на тут же занывшие колени, чтобы лучше видеть. Заодно можно и помолиться о мире, а когда она помолится, то сумеет снова подняться. Но сперва надо поглядеть, что это за штучка кривляется тут и какие от нее могут быть беды.

Существо являлось, решила она, чем-то вроде древесного эльфа. Жалкого вида. Создание явно нуждалось в немедленной помощи, или во внимании, или, возможно, в убежище. Оно напоминало неуклюжий узел из угловатых ветвей, торчащих только с одной стороны, с колючками, с плотным клубком корней, кудрявых и перепутанных, точно волосы на лобке или под мышками. Гибкое, поджарое, с резким растительным запахом — достаточно сильным, чтобы даже Мими Готье могла его почуять и оценить. Оно было заляпано мало-помалу подсыхающей и падающей серыми комками на пол грязью.

И еще создание это — мужского ли рода, женского, или того и другого сразу, или среднего, или какого-то еще — выглядело, если пользоваться терминологией тех, кто поднаторел в воинском искусстве, контуженным. Его трясло мелкой дрожью. Если бы у него были руки, то оно потирало бы локти; если бы у него были колени или бабки, они стукались бы друг о друга. У существа имелись в наличии подобие подбородка и дупло-рот, но глаза-щелки как будто еще не прорезались, точно у новорожденного, а уши болтались низко-низко, словно погибли по отдельности друг от дружки.

— Вот и компания для мадам Мими Готье, — любезно произнесла старушка. — Как чутко с твоей стороны прийти, когда моя родня сочла удобным бросить меня.

Плечи существа, или высоко подвешенные бедра, или ветвистые ребра дрогнули, но, возможно, не от нахлынувших чувств, а от звука голоса, несомненно обращенного к нему.

— Тебе нужен уют, только вот какой? — поинтересовалась Мими. — И что соблазнило тебя явиться сюда?

Дом оставался пустым не больше часа. Но поскольку корова издохла, никто, следуя обычаю, не расплескал на пороге кислое молоко, оберег от незваных гостей.

— Что ж, добро пожаловать, — сказала мадам Готье. — Только мне недосуг рассиживаться и играть с тобой в картишки. Моим никчемным родичам может понадобиться день или два, чтобы сообразить, что они меня забыли. И лишь Господь знает, сумеет ли хоть один из них вернуться за мной, несмотря на наступающую армию. Я теперь сама по себе — исключая присутствующих — и должна кое-как перебиваться.

Прошло довольно много времени с тех пор, как она в последний раз могла сказать такое, и перспектива доставила Мими некоторое удовольствие. Так-так, что же нужно в первую очередь? Запереть двери, спрятать ценности, позаботиться о животных, полить овощи, умыть ребенка, запасти уголь?

Запирать двери нет нужды, поскольку в доме уже не осталось ничего ценного, нет животных, нет детей, нет угля, да и овощей негусто, если уж на то пошло. В огороде у них росла морковь, капусту только что посеяли, картофель прячется в своих грядках. Есть еще различные травки-приправки. Хотя их несколько затруднительно жевать без того, что положено приправлять.

Мими Готье наскребла что смогла. Электричество на ферму никогда не проводилось, а переносная масляная лампа исчезла. К полудню у старушки заломило колени, так что она не рискнула взгромоздиться на стул и зажечь модную подвесную лампу в гостиной. Она лишь развела небольшой огонь в очаге, чтобы создать какое-то подобие уюта и прогнать озноб из пальцев, после чего закуталась в одеяло, спрятавшись под ним точно в норке, и так дождалась серой зари.

Глаза существа так и не открылись, но, кажется, оно чувствовало движения старушки. Когда она отправилась в садик, оно побрело за ней в ту же часть усадьбы; когда вернулась к насосу, вернулось и оно. Но если Мими ковыляла дальше — к воротам, например, чтобы посмотреть, не торопится ли ее скудоумный Гектор или его Мари-Луиза спасти ее, дубовику становилось явно не по себе: он беспокойно ерзал, как собака или встревоженный ребенок. Обосновавшись в доме, он не желал покидать его, и не хотел, чтобы уходила хозяйка.

Да, вот он кто, решила старуха, — дубовик. Эвакуировался из разбитого дерева, давшего ферме имя.

— И тебя прогнали из собственного дома, — сказала она, — совсем как Гектора и Мари-Луизу выставили из их! Все пакуют вещички и улепетывают что твои черепахи. А я вот осталась, и плевать мне на гансов. Я слишком стара, чтобы заинтересовать — в определенном смысле — мальчишку-солдата, и слишком скучна и незначительна, чтобы помешать войску выполнять их приказ. У меня нет ни еды, чтобы ее похитить, ни имущества, которое стоило бы защищать, так что терять мне нечего. Ну а ты что?

Дубовик шлепнулся на пол — вроде как уселся — и положил то, что было у него вместо лица, на то, что было у него вместо рук.

— Если ты оплакиваешь дерево, — заметила Мими, — этот старый черный зонтик, в честь которого назвали ферму, то ты зря тратишь время. Дубок наш в его лучшие дни произвел на свет с десяток сотен тысяч потомков. А то и больше. Каждую весну ветер подхватывает его семена и уносит их. У этого дуба десять тысяч кузенов только в Нормандии и Фландрии. Если твоя личная квартирка разрушилась — ерунда. Наш дуб пустил корни в будущее.

Она взглянула на дубовика сверху вниз:

— Да, его корни в будущем. Как и мои, слышишь, ты. Чресла Доминик такие же спелые, как любой старый дуб по весне, она наводнит будущее своими отпрысками, которые будут и моими тоже, если взглянуть на это дело под определенным углом.

Но, возможно, у дубовика не было потомства.

Что же можно для него сделать? Учитывая то, что она и для себя может сделать немногое, обязана ли она тратить силы на ходячую корягу растительного происхождения? Если бы это был ребенок или кошка, она дала бы ему молока.

— Кошек больше нет, — пробормотала Мими.

И это, очевидно, составляло часть его неприятностей. Может, дубовик и жил на дереве, но он жил рядом с фермой, а на всех фермах есть мыши, а значит, и кошки. А кошки пьют молоко.

Этим безлюдным разоренным летом пропали даже мыши, и умерли кошки, и коровы иссохли или погибли, и оскудевшее фермерское хозяйство не могло больше позволить себе выставлять у двери блюдечко с молоком. И хотя кислое молоко и удержало бы дубовика и его сородичей за порогом, парное молочко, предназначенное кошке, наверняка служило основной пищей древесному эльфу.

Она подумает об этом во сне и в нем же, возможно, отыщет решение.

Но Мими Готье не довелось поспать этой ночью, поскольку искусственный германский гром приблизился, а редкий пулеметный град слабосильного французского сопротивления сводил на нет все ее попытки задремать. Когда на улице стало достаточно светло, чтобы подняться без опаски, она встала, сполоснула водой из насоса ночной горшок, причесалась и почистила зубы.

Дубовик, казалось, исчез, и старушка даже ощутила некоторую жалость. Высох ли он за ночь, или вернулся к останкам дерева? Неужели она ему не понравилась? Неужели он ее бросил? И неужели в то время, как вторжение неприятеля поглощает поле за полем, у нее нет дел поважнее, чем волноваться о ветвистом вымысле, плоде деревенских суеверий?

Возможно, и нет, а значит, и ее жизнь ссохлась, съежилась в никчемную безделку.

Так что Мими несказанно обрадовалась, обнаружив дубовика, свернувшегося калачиком под перевернутым ведром. Ведром для молока. Казалось, он постепенно рассыпался кусочками коры и горками светлой пыли.

— Ты хочешь, чтобы я нашла молока для кошки, — догадалась мадам Готье. — Как будто мне делать больше нечего.

Но, честно говоря, делать ей действительно было нечего. Так что Мими надела галоши, взяла зонтик, точно тонкие спицы и натянутая тряпица могли защитить ее от шрапнели, прихватила посошок и заковыляла к дороге.

Так, в этой стороне расположены четыре фермы, в той — две, а по ту сторону канавы, через два поля, стоит однокомнатная школа, во дворе которой когда-то паслась коза. Фермы подальше, но канава… Мими не настолько уверена в себе, чтобы перебираться через нее, балансируя на жердочке. И все же она припомнила, что коза нынче окотилась поздно, и хотя козлят могли прирезать, украсть, или они сами давно околели от страха, если коза все еще там, у нее должно быть молоко. А Мими Готье прожила на ферме всю свою жизнь не для того, чтобы не знать, как добыть молока у козы, если молоко у козы есть.

— Ты идешь? — спросила она дубовика.

Он не ответил, но фыркнул на нее, как капризный ребенок: он желал плодов экспедиции старушки и все равно обижался на то, что она уходит.