Рустем Сабиров - Снегопад Страница 2

— Ну ты никак не проснешься, — покачал головой незнакомец. — Не трясись, я тебе все объясню. Короче, я тут неподалеку служу, в артполку. Наверное, знаешь. (Никитин молча кивнул.) Полтора года отслужил, мне к Новому году отпуск обещали. Дело и не в Новом годе, просто мне домой надо позарез. Хоть на пару дней.

Короче. Я полкана вожу на газончике. Полкан у нас мужик ничего, но стремный. Я полгода отпуск выпрашивал, наконец уломал. И вот, представляешь, вчера ночью какая-то сучара у меня с «газона» противотуманку сняла. Это, знаешь, фары такие, желтенькие. Полкан мне давно мозги тер — почему машину на стоянку не ставишь! Доиграешься. А мне лень было, дураку. Ночью приедешь, до стоянки петлять, ворота запечатывать, обратно потом… Ну и доигрался. Завтра мне полкана в штаб дивизии везти, представь, что будет, когда я на этой одноглазой дуре к нему подкачу. Тем более, что завтра он по моим данным будет с большого похмелья. Ясно дело, что отпуску моему — кистец. А мне, знаешь, ну позарез…. В общем так, герр капрал… Давай, пока смена не подошла, дойдем до вашего пэтэо, у вас там машин море, и старья, и новья. Возьмем с какой-нибудь развалюшки противотуманку, а? Я ж у вас в пэтэо бывал, когда аккумуляторы менял. Да ты не бойся, я как из отпуска вернусь, так верну, у нас есть, я просто не хочу до отпуска шум подымать, понимаешь? А после отпуска — мне хоть трава не расти. Служить-то осталось! Так что через две недели я тебе прямо лично в руки…

— Через две недели? — Никитин через силу усмехнулся. — Меня послезавтра тут не будет, не то что… Дембель!

— Дембель?! Тьфу ты! Так о чем тогда вообще говорить. Тебе сейчас все до глубокой фени. А противотуманку я верну, не бойся, я с вашего пэтэо ребят знаю…

— … я, говорит, ваших ребят знаю. Ну хочешь, говорит, я завтра же к ним приду и договорюсь. Меня ребята на КП пропустят. А я его слушаю, а сам на автомат смотрю. Стоит он, к колесу прислоненный, всего-то руку протянуть. Тут мне в голову стрельнуло: «Айда, говорю, поглядим». Он прямо расцвел, как хризантема в саду. А мне-то важно было его с места сорвать, от автомата отвести… Он прямо галопом припустился…

— И про автомат забыл? — усмехнулся сосед по столику.

— Какой там забыл! Он мне сам на ходу крикнул, не оборачиваясь: «Автомат не забудь, капрал. Начальник заругается!»

— Ну и дальше что?

— Дальше? Дальше я автомат взял в руки. И так мне спокойно стало, скажу вам, в жизни так спокойно не было. А потом еще зло разобрало неимоверное. И непонятно, за что…

…за обморочный, обессиливающий, едкий, как похмельная рвота, страх, за пересохший рот, за отвратительно мокрые ладони, за свою жалкую, дерганую улыбку, за плоскую хитрость. И еще за его спокойную, беззлобную самоуверенность и доверчивость. За то, что сам он никогда не смог бы так…

— Стоять! На месте стоять!

— Ты чего? — незнакомец, пораженно обернулся. — Мы же, вроде…

— Я сказал — стоять!! — кричал ефрейтор Никитин, с тоскливой ненавистью осознавая, что кричит-то он, собственно, не от злости, а для того лишь, чтоб их услышали. — Теперь назад! К стене, к стене!

Незнакомец покачал головой и шагнул обратно.

— Даешь ты, капрал, — зло усмехнулся незнакомец. — Ты же дрых, как сурок вонючий, я бы мог вообще тебя не будить. Просто подводить тебя, козла, не хотелось. А лучше всего — спрятал бы твой автомат и ты бы мне эту противотуманку-противохеранку сам бы снял да и принес. Гаденыш ты, вот что…

И Никитин почувствовал, что сгинувший было страх вновь проник в него откуда-то снизу и словно разжижил внутренности, выдернул из него какой-то стержень. Он даже толком не мог понять, чего он, собственно, боится. Вдруг со слезливой злобой подумал о своих товарищах по караулу, сидят себе сейчас в теплой, протопленной караулке, курят, болтают о бабах, ржут, а почему бы нет, у них все в порядке, на них никто не смотрит с насмешливой, презрительной угрозой, они еще могут вообразить себя невозмутимыми храбрецами. Это почему-то именно ему, Никитину, выпал этот полночный бред, причем в самый последний день службы.

— Да убери ты свою тухлую берданку! — незнакомец, зло обернулся, — а то я не знаю, что у тебя пост сторожевой. Пустышка твой автомат!

— Ты думаешь? — ефрейтор Никитин позволил себе улыбнуться. Он вспомнил про тот дембельский патрон.

И тут что-то мелькнуло в лице незнакомца, что-то мелькнуло. Он словно почуял перемену, внезапную и опасную, ощутил невидимый, жесткий порог, обжигающий холодом, от которого все живое цепенеет и скручивается в бесконечную ледяную спираль. Но не от этой же насупленной, обмирающей от страха твари…

— Дурак ты, капрал, определенно дурак, — сказал он сдавленно, словно кто-то невидимый силился ему помешать. — Я вот возьму сейчас лопату подлинней, и ты со своим автоматом…

— …Я, говорит, сейчас возьму лопату и хана тебе. Пикнуть, говорит, не успеешь.

Да… Позвольте, что ли, еще сигареточку. Странные они у вас, куришь и не чувствуешь. Это чьи такие? Польские? Интересно, откуда в Польше табак? Тут, кстати, только что был один поляк. А мне вообще нравится слушать, как польки говорят. Не поляки, заметьте, а польки. Или полячки?

— Польки. Так что дальше?

— Дальше? Интересно, значит. Вы, между прочим, кто по специальности?.. Да нет, это я так. Дальше? А давайте мы с вами еще по чуть-чуть.

— Я не буду, — сосед по столику накрыл ладонью стакан. — Да и вам хватит.

— Ну-у, хватит, когда волна откатит, — подмигнул Виктор Сергеевич и, оттолкнувшись от столика, легко, как аквалангист, добрался до стойки.

— Вам еще? Двести? — с лица барвумена сошла хрящевая маска и изобразилось удивление. — А плохо не будет?

— Наливай, — снисходительно подала голос златозубая челюсть вышибалы. — Будет плохо — вылетит на улицу, нынче снежок, остынет.

Тем же плавным толчком Виктор Сергеевич воротился к столику.

— М-да, — прохрипел он, с трудом выпив, — не пойму, с чего я вам все это рассказываю. Очень уж вы… Так на чем мы остановились?

— На лопате, — напомнил сосед по столику и прикрыл глаза. — Кстати, откуда там лопата?

— Лопата?.. А черт ее знает. А, ну так там же был щит пожарный! Огнетушитель, прочее. Ну и лопата. Он берет эту лопату… То есть он хотел. Но тут…

…Он успел заметить, как рвано вспучилась, словно оскалясь лоскутом, его новая, только со склада шапка. («Офицерская», — почему-то подумал он), успел увидеть боком, как зарылась в снег выброшенная гильза. Самого выстрела он не слыхал, был лишь толчок и дробно оттолкнувшееся в ближнем лесочке эхо. Еще он увидел, как незнакомец неловко остановился, резко подался вперед, словно силясь освободить увязшую в снегу ногу, и медленно завалился набок. Упавшего тела он тоже не увидел, лишь смутно услышал судорожный, влажный всхлип выгнувшейся, цепенеющей плоти. Вот и все. Остальное сытно сглотнул снегопад…

— Потом я его спрятал. У нас там за проволокой…

— Зачем спрятали? Вы же часовой, лицо неприкосновенное. Доложили бы по всей форме, установили бы нападение на пост. Благодарность была бы, письмо на родину. Школу бы в вашу честь назвали.

— Иронизируете… Зачем спрятал? Сам не пойму. Испугался. Жутко стало, вот и спрятал… Там у нас за проволокой ручей метра два шириной, за ним лес. Неподалеку, шагах в десяти — яма. Я ту яму сам и рыл, когда салагой был, в порядке наказания. Хорошая такая яма, вместительная. Ее еще снегом не успело занести. Я его сперва туда, а потом ветками завалил, ветки рядом лежали, мы их весной обрубали, чтобы подступы к заграждению очистить. А потом снегом завалил, следы заровнял. Делал все спокойно, как дурной сон досматривал. Даже ствол автомата вычистил, чтоб разговоров не было, гильзу подобрал. Смотрю — все ровнехонько, будто не было ничего. Ни-че-го! Будто сон досмотрел и проснулся.

Вот тут мне жутко стало. Когда тащил, забрасывал — все нормально, следил даже, чтоб кровью не замараться. А как увидал, что — ни-че-го, страшно стало…

…мертвенно-белое слепое пространство, лавина бессильного, нескончаемого снега, изломанные тени, пронзительно осязаемая тишина — он вспомнил, именно так очень давно воображал он себе смерть, конец света. Он понял, что именно так оно когда-нибудь и будет. Ему даже почудилось, что он уже умер, а вместо него — жалкое подобие, дурно сработанный двойник, он еще будет некоторое время ходить по свету за него, пока не сгинет, уже окончательно, в таком вот снежном тумане.

— Да, — сосед по столику покачал головой, — впечатляющая история. — И чем она кончилась?

— Через минут десять пришел разводящий со сменой. Иди, говорит, Никитин, в роту, меняют тебя. Совсем, понимаешь. Отправка не завтра, а сегодня, в десять утра. До меня, кажется, только с третьего раза дошло. Пришел в роту и спать завалился, как мертвый. Утром погрузился в автобус и…