Александр Рогинский - Теннис Страница 2

– Доброе утро, Марк Борисович, вы снова не выспались.

– И все-то ты видишь, Кларочка, как прошла ночь?

– Привезли тяжелую, депрессия. Видно, муж здорово напугал в брачную ночь, едва привели в чувство.

– Так-так, – сказал Розовский. – Давненько тяжелых не было.

Он зашел в свой кабинет, быстро переоделся и двинулся в изолятор, где лежала новенькая.

Розовский был уверен, что «ночной» доктор Борис Лукерь сейчас долго начнет докладывать по-научному о болезни, ее причинах, поэтому прежде хотел сам осмотреть больную. Марк Борисович не терпел научности, хотя и был ученым. Он давно пришел к выводу, что психиатрии противопоказана научность. Психиатр должен заболеть на время болезнью пациента, смотреть на состояние больного не снаружи, а изнутри.

Розовский пододвинул тяжелую дубовую табуретку, сел у изголовья больной. Перед ним лежала девчонка явно маминого воспитания, не знавшая до свадьбы и простого поцелуя. На таких половая любовь обрушивается с силой тайфуна, слабая нервная система, бывает, не выдерживает.

Марк Борисович провел легонько большим пальцем по пухлым булочкам щек, реакции не было. Притронулся рукой к голове девушки, она открыла глаза. Зрачки были широкими и темными.

Розовский начал говорить мягко и убедительно. Сейчас главное создать благоприятный звуковой фон, успокоить потрясенный мозг. Но все же говорил осмысленные вещи, помня о третьем уровне подсознания. Он говорил, что вот, наконец, она приехала в место, где ей обязательно помогут. Рассказал, что из клиники выходят только здоровыми, что ничто страшное ей не грозит.

Глаза девушки оставались безжизненными, руки вялыми. Типичный случай срыва на половой основе.

Процесс лишения девственности проходил очень болезненно, девушка сильно испугалась; теперь этот страх сидит занозой, превратился в память, стал навязчивым.

После осмотра Марк Борисович вернулся в кабинет, тут же явился Лукерь.

– Как вы ее нашли, Марк Борисович?

– А что вы скажете?

– Мне кажется…

– Да, кажется, – задумчиво сказал Розовский, – придется мальчонку вызывать.

– Кого? – не понял Лукерь.

– Мужа. Надо с ним переговорить. Организуйте, Борис Иванович.

В десять у Розовского был обход. Он взял журнал, дав тем самым понять, что разговор окончен, стал просматривать записи. – Я вижу, у нас еще один новенький появился.

Больше терпеть он не мог. Даже водка не помогала. Начало прихватывать каждый день, особенно к вечеру. Заметил: если заниматься активно делами, болячка не трогает, притаивается. Чувствовал ее постоянно, зримо представлял. Что-то вроде быстро растущего гриба внутри, может, так и начинается рак?

Фирма выпустила, наконец, «Весь Киев», который за неделю разошелся. Можно неплохо подзаработать, а потом, кто мешает издавать такую же справочную литературу о других городах?

Работа возвращала в человеческое состояние, но ожидание приступов страха озлобляло: долго ли это будет продолжаться?

Ситуация усложнялась тем, что никому кроме Алки не мог рассказать о своей напасти. В его болезни было нечто постыдное, странное, его состояние трудно было передать словами.

А как можно возглавлять фирму, если ты побывал в «психушке»? А именно туда ему и предстояло лечь; из пояснения поликлинического врача понял, что у него болезнь психоневрологического свойства, что лучше всего обследоваться в клинике Розовского.

Но не хотел ложиться; здоровенный мужик, в прошлом спортсмен, утром зарядку делает, не курит, мало пьет…Стыдно!

Но когда прихватывать начало в каждой командировке, когда начал бояться собственной квартиры, а, читая книгу, газету или даже деловую бумагу, искал три буквы «р», «а» и «к». При сложении этих букв получалось слово «рак», отчего по телу ударяла молния в несколько тысяч вольт… Терпеть такое становилось невыносимо. Выбора не оставалось.

Пинский написал на свое имя заявление на отпуск за свой счет. Сослуживцам сказал, что уезжает по семейным делам.

Клара Ефимовна провела Пинского в приемный покой, усадила на толстый дубовый стул, попросила подождать. Через несколько минут снова появилась.

– Вам, Валерий Аркадьевич, назначена третья палата, там два места заняты, вы будете третьим. Теперь возьмите из вашего чемоданчика самые необходимые вещи, у нас такой порядок, ничего лишнего с собой больные не берут.

«Больные» кольнуло Пинского, значит, он действительно болен. Одно дело, когда сам себе так говорил, другое, когда это звучало официально.

Он вложил в кулек шлепанцы, зубную щетку, мыло, все, что брал и в командировку (а чем это не командировка?).

Медсестра открыла дверь, пропустила Пинского. Он вошел в узкую и длинную палату, в которой стояли три кровати, между ними тумбочки, – вот и вся обстановка.

– Ваша койка у окна, располагайтесь. Будут вопросы, вы знаете, где меня найти.

Клара Ефимовна мягко улетучилась, пространства сразу стало больше.

Сопалатник лежал на высоком одре, читал книгу. Только, заметил Пинский, желваки прошлись волной по твердому лицу.

Пинский забросил кулек во вместительную дубовую тумбочку (когда открыл дверцу, пахнуло запахом копченого мяса; кто-то неплохо здесь лечился).

В комнате повисла напряженная пауза, «спортсмен» (как сразу окрестил лежащего) никак не прореагировал на появление новенького.

– Познакомимся, – сказал Пинский, обходя кровать. – Меня зовут Валерий Пинский.

– Саша, – не отрываясь от книги, словно плюнул словом спортсмен.

– Давайте хоть поздороваемся, – протянул руку Пинский.

– Давайте.

Пинский ощутил железную хватку, рука попала в металлические тиски. Пинский ответил тем же. Так они «здоровались» до тех пор, пока рука у Пинского не посинела.

– Ну что ж, – сказал Пинский, – знакомство состоялось. Вы ведь спортсмен?

– А какое вам дело? Вы лечиться сюда явились, а не знакомиться со мной. Для этих дел за дверью сколько угодно желающих. Идите в туалет, там заседает клуб психов.

– А вы разве не один из них? – ответил резкостью на резкость Пинский.

– Слушай, иди ты…

Наступила тяжелая тишина. Как сейчас хотелось Пинскому хлопнуть дверью и уйти.

Но вместо этого лег на кровать, закинул руки за голову. Придется привыкать. Сосед, конечно, попался… Еще в поликлинике Пинского предупредила участковая, что удобств особых в диспансере нет, здание старое, люксы не предусмотрены. Ему и так досталась палата на три персоны, что не преминула отметить Клара, когда они шли по коридору: «вам повезло, вчера как раз выписался математик».

– Слушайте, Саша, а кто был мой предшественник? – спросил Пинский.

Саша резко повернулся к Пинскому, вдруг улыбнулся. Странная это была улыбка, в глазах стальная жесткость, а рот как бы отдельно являл белые длинные зубы; ежик волос, напоминающий стальную щетку для чистки металла, был разноцветным, посредине проходила белая полоса, а по бокам серая и черная.

– Вижу, нелегкая принесла любителя поговорить. В шахматы играешь?

Вопрос был настолько неожиданным, что Пинский нервно засмеялся.

– Немного, а что?

– А то, что здесь, чтобы не сдохнуть от скуки, надо уметь играть в три игры: онанизм, шахматы и пинг-понг. Петя уже освоил две, сейчас осваивает третью.

– С вами не соскучишься.

– Да не выкай, тут не институт благородных девиц, а вот лучше скажи, зачем ты здесь? В бабу втюрился, а она рога наставила? Или украл чего и совесть заела?

– А что бывает и такая болезнь?

– Сколько хочешь. Я, например, такой страдаю. Украл миллион, а теперь думаю, зачем так мало.

– Такие книжек не читают, – улыбнулся Пинский.

– А ты посмотри, что это за книга.

И Саша повернул к нему обложку толстого тома.

Пинский прочитал: «Энциклопедия преступлений».

– Ого!

– Вот тебе и «ого», учись брат воровать и убивать, иначе проведешь жизнь в тоске и бедности.

Спортсмен повернулся, углубился в чтение.

Пинский надел больничный халат, от которого несло нашатырным спиртом, пошел осматривать клинику. Их палата выходила в коридор; направо пойдешь, в столовую и к врачам придешь, налево… Налево и повернул Пинский. Он вышел в большую гостиную со столом посредине для пинг-понга; шла ожесточенная игра. В правом углу на колченогом столике мигал телевизор; перед ним в несколько рядов стояли стулья с высокими спинками. Вдоль стены располагался длинный кожаный диван с шахматным столиком. С потолка свисал огромный красный абажур. Ему было, наверное, столько же лет, что и здешним стенам и мебели.

Мячик метался по небольшим квадратам полей, никак не желал падать на землю. Противостояли два игрока: небольшого росточка с горящими, как у свирепой собаки, глазами и высокий, на неподвижном туловище которого двигались лишь длиннющие руки. Голова, отдельно существующая, наблюдала со спокойным злорадством за происходящим.

Конец ознакомительного фрагмента.