Страна потерянных вещей - Джон Коннолли Страница 2

мысль: «Кто может сказать наверняка? Видите ли, мы просто не знаем. Мозг – это такой сложный орган… Мы не думаем, что она испытывает какую-то боль, хотя…») В больнице уже состоялся разговор, в ходе которого было высказано предположение, что если в дальнейшем у Фебы не будет никаких признаков улучшения, было бы гуманней – на этом месте переменив тон и подпустив легкую печальную улыбку – «отпустить» ее.

Церера отчаянно искала на лицах врачей надежду, но находила одно лишь сочувствие. А она не нуждалась в сочувствии. Она просто хотела, чтобы ей вернули дочь.

* * *

29 октября: это был первый день, когда Церера пропустила посещение больницы – впервые не навестила Фебу после наезда. Тело Цереры просто не хотело подниматься с кресла, на которое она присела, чтобы немного отдохнуть. Она была слишком уж измучена, слишком измотана, поэтому закрыла глаза и снова заснула. А позже, проснувшись в том же кресле при свете зари, ощутила такое чувство вины, что расплакалась. Проверила свой телефон, уверенная, что пропустила сообщение из больницы, информирующее ее о том, что в ее отсутствие – нет, из-за ее отсутствия! – Феба скончалась, и свет ее дочери наконец навсегда погас. Но никаких сообщений не было, и, когда Церера позвонила в больницу, ей сказали, что все как всегда – а вероятно, как будет и впредь: полная неподвижность и молчание.

Это было только начало. Вскоре Церера стала бывать в больнице всего пять дней в неделю, а иногда даже и четыре, и так это продолжалось и до сих пор. Ее чувство вины немного притупилось, хоть и продолжало витать где-то на заднем плане – серая тень, похожая на привидение. Тень эта бродила в полумраке гостиной в те утренние и послеобеденные часы, когда Церера сидела дома, а иногда она видела ее отражение в экране телевизора, когда выключала его перед сном – размытое пятно на фоне темноты. У этого призрака было много лиц, иногда даже ее собственное. В конце концов, она была матерью, которая произвела на свет ребенка, а затем не смогла защитить его, позволив Фебе вырваться всего на несколько шагов вперед, когда они переходили через Бэлхэм-Хай-роуд[4]. Они были всего в нескольких футах от тротуара, и на переходе было тихо, когда Феба вдруг вырвала руку. Это была всего лишь секундная рассеянность, но через пару мгновений перед глазами у нее что-то промелькнуло, послышался глухой удар, и ее дочь, какой Церера ее знала, исчезла. Оставив вместо себя лишь подменыша, словно подброшенного похитившими ее злобными эльфами.

И все же то, что почти незримо обитало в темноте, было проявлением не только чувства вины, но и чего-то более древнего и неумолимого. Это была сама Смерть, тем более что это зловещее «нечто» представлялось почему-то исключительно в женском обличье. В самые тяжелые ночи в больнице, проваливаясь в беспокойный сон рядом со своей дочерью, Церера чувствовала, как Смерть витает где-то совсем рядом, выискивая свой шанс. Смерть настигла бы Фебу еще на Хай-роуд, если б та чуть посильней ударилась головой об асфальт, но дочь все равно оставалась мучительно недосягаемой. Церера ощущала нетерпение Смерти и слышала ее голос, такой почти добрый и ласковый: «Когда это станет совсем уж невыносимо, ты только попроси, и я освобожу вас обеих…»

И порой едва удерживалась от того, чтобы сдаться.

II

PUTHERRY (стаффордширск.)

Глубокое, влажное затишье перед грозой

Церера появилась в больнице немного позже обычного, промокшая под дождем. Под мышкой она держала книжку сказок, которую Феба любила с самого детства, но сама никогда не читала. Это была книга, которая всегда ассоциировалась у дочери только с чтением вслух, и обычно на ночь, так что вся ее привязанность к этой книжке и все могущество той были тесно связаны со звуком голоса ее матери. Даже став постарше, Феба по-прежнему получала удовольствие от того, что Церера читала ей вслух, – но только из этой книги и только тогда, когда ей было грустно или тревожно. Сборник сказок был потрепан по краям, захватан пальцами и кое-где залит чаем, но это была их книга – символ связи между ними.

Отец Цереры однажды сказал ей, что книги сохраняют следы всех тех, кто их читает, – в виде чешуек кожи, видимых и совсем крошечных волосков, сала с кончиков пальцев, даже крови и слез, – поэтому как книга становится частью того, кто ее читает, так и читатель тоже становится частью книги. Каждый такой том – это задокументированный перечень тех, кто открывал его страницы, архив как живых, так и давно усопших. Церера решила, что если Феба умрет, то эту книгу сказок следует похоронить вместе с ней. Дочь сможет взять ее с собой в загробный мир и держать при себе, пока к ней не присоединится ее мать, – поскольку Церера знала, что если Феба угаснет, то пройдет совсем немного времени, прежде чем она сама последует за ней. Она не хотела оставаться в мире, в котором ее дочь превратится в воспоминание. И ей думалось, что это также могло быть причиной того, почему она не находила утешения в просмотре видео с Фебой на своем телефоне или прослушивании записей ее голоса. Это были реликты, тотемы из прошлого, похожие на привидения, а Церера желала не ту Фебу, которая ушла, а ту Фебу, которой пока еще нет.

Доска объявлений рядом с главным входом в больницу напоминала родителям, что группа поддержки для тех, кто имеет дело с больным ребенком, собирается по средам, а в конце будут предложены легкие закуски и напитки. Церера присутствовала на такой встрече всего лишь однажды, ни разу не подав голоса, тогда как остальные наперебой делились своей болью. Некоторым родителям приходилось гораздо хуже, чем Церере. У нее все еще оставалась надежда на Фебу, тогда как в тот вечер ее окружали матери и отцы, чьим детям никогда не было суждено поправиться и дожить до зрелого возраста. Этот опыт заставил Цереру почувствовать себя еще более подавленной и рассерженной, чем обычно. В результате она так и не появилась там еще раз, а когда проходила мимо кого-нибудь из родителей из группы, то всячески старалась не попадаться им на глаза.

Она также сознавала, что несчастный случай с Фебой привел к изменению ее собственной личности. Церера больше не была самой собой, теперь она была «матерью Фебы». Именно так частенько именовал ее между собой персонал больницы – «пришла мама Фебы», «мама Фебы