Уилбур Смит - Раскаты грома Страница 20

Гарри в одиночестве шел хромая от большой палатки, где размещалась офицерская столовая. Обширное поле светящимися конусами покрывали меньшие палатки, освещенные по-разному, а над ними темный атлас ночного неба был расшит серебряными звездами.

Вино, выпитое за вечер, шумело в голове, и Гарри не замечал нависшей над лагерем унылой тишины.

Когда он вошел в свою штабную палатку, со стула у его стола встал человек. В свете лампы видно было, что лицо у него осунулось и в каждой линии тела проступает усталость.

– Добрый вечер, сэр.

– Вы пришли с отчетом?

– Да, сэр.

– Скажите, Кертис, много ли жертв?

В этом вопросе чувствовалось оживление, которое показалось Кертису отвратительным. Он не спешил с ответом и задумчиво разглядывал лицо Гарри.

– Мы понесли тяжелые потери. Из двадцати человек четверо погибли, двое пропали без вести, пятеро ранены.

– Вы приготовили список?

– Еще нет.

– Тогда скажите, кто они.

– Убиты Бут, Эймери...

Не в силах больше сдерживать нетерпение, Гарри выпалил:

– А этот сержант?

– Вы имеете в виду Кортни?

– Да, да.

Возбуждение смешивалось со страхом, и от этого внутри ощущалась пустота.

– Ранен, сэр.

Гарри испытал такое сильное облегчение, что должен был закрыть глаза и глубоко вдохнуть.

Шон жив. Слава Богу. Слава Богу!

– Где он сейчас?

– Его отправили в железнодорожный госпиталь. С первой группой тяжело раненых.

– Тяжело?

Облегчение Гарри сразу сменилось озабоченностью, и он хрипло спросил:

– Насколько тяжело? Насколько?

– Мне не сказали. Я пошел в госпиталь, но меня к нему не пустили.

Гарри тяжело сел и невольно потянулся к ящику, прежде чем спохватился.

– Хорошо, Кертис. Можете идти.

– Остальная часть доклада, сэр?

– Завтра. Оставьте это до завтра.

Ощущая в желудке жар вина, Гарри в темноте шел к госпиталю. Теперь неважно, что он замышлял смерть Шона, надеялся, что тот погибнет. Он больше не рассуждал, просто шел по обширному лагерю, подгоняемый отчаянной потребностью.

Он не сознавал этого, но в нем всегда жила надежда, что он снова сможет черпать силу и утешение из того источника, откуда черпал когдато давно. Он побежал, неловко, поднимая на каждом шагу пыль.

Лихорадочные поиски в госпитале; Гарри шел вдоль рядов носилок, всматриваясь в лица раненых – боль, искалеченные тела, сквозь белые повязки красными чернилами медленно просачивается смерть. Стоны, бред, горячечный смех. Запах пота, смешанный с тяжелым зловонием разложения и дезинфицирующих средств... но он едва замечал все это. Ему нужно было одно лицо, только одно. И он его не находил.

– Кортни. – Медик разглядывал список, поднеся его к лампе. – А! Да. Есть такой. Сейчас посмотрим. Да! Его уже отправили – первым поездом час назад... Не могу сказать, сэр, вероятно, в Питермарицбург. Там устроен большой новый госпиталь. Не могу сказать и этого, сэр, но в списке он обозначен как тяжелораненый... но это лучше, чем в критическом состоянии.

Закутавшись в одиночество, словно в плащ, Гарри вернулся к себе.

– Добрый вечер, сэр.

Его ждал слуга. Гарри всегда всех заставлял ждать. Этот новый, они так быстро меняются. Ни один денщик не задерживался у него дольше чем на месяц.

Гаррик протиснулся мимо него и почти упал на кровать.

– Осторожней, сэр. Позвольте вам помочь.

Голос оскорбительно услужливый, таким разговаривают с пьяными. Прикосновение его рук привело Гарри в ярость.

– Оставь меня. – Он отшвырнул денщика ударом сжатого кулака по лицу. – Убирайся, оставь меня!

Слуга неуверенно потер щеку и попятился.

– Убирайся! – зашипел Гарри.

– Но, сэр...

– Убирайся, черт побери! Прочь!

Денщик вышел и неслышно опустил за собой клапан палатки.

Гарри подошел ко входу и завязал шнуры. Отошел. «Теперь я один. Они меня больше не видят. И не могут надо мной смеяться. Не могут. О Боже, Шон!»

Он повернул прочь от выхода, споткнулся на протезе и упал. Один из ремней порвался, и нога подогнулась. На четвереньках пополз через всю палатку к буфету, а нога, подпрыгивая, волочилась следом.

Стоя на коленях у буфета, он достал из ящика фарфоровое блюдо, сунул в руку в образовавшееся углубление и отыскал бутылку.

Пальцы были слишком неуклюжи, чтобы извлечь пробку; он вытащил ее зубами и выплюнул на пол. Потом поднес бутылку к губам, и его горло ритмично задергалось с каждым глотком.

Немного бренди пролилось на рубашку и смочило ленточку Креста Виктории.

Гарри опустил бутылку и передохнул, морщась и тяжело дыша от крепкого напитка. Потом стал пить медленней. Руки перестали дрожать. Дыхание выровнялось. Он протянул руку, снял с верха буфета стакан, наполнил его, поставил на пол рядом с ним бутылку и устроился возле комода в более удобной позе.

Перед ним под неестественным углом торчала на порванных ремнях искусственная нога. Он разглядывал ее, медленно прихлебывая бренди и чувствуя, как немеют вкусовые пупырышки языка.

Нога была центром его существования. Бесчувственная, неподвижная, тихая, как глаз сильной бури, в которую превратилась его жизнь. Нога, всегда нога. Всегда только нога.

Теперь, под умиротворяющим влиянием выпивки, из неподвижности, центром которой была нога, он взглянул на гигантские тени прошлого и обнаружил, что время не тронуло, не исказило, не смягчило их, а сохранило вплоть до мельчайших подробностей.

Пока эти тени проходили в его сознании, ночь свернулась и время утратило смысл. Часы стали казаться минутами, уровень бренди в бутылке все понижался, Гарри сидел у буфета, отхлебывал из стакана и смотрел, как уходит ночь. На рассвете перед ним развернулся последний акт трагедии.

Он сам в темноте под мягким холодным дождем скачет верхом в Тёнискрааль. Одно окно кажется от света лампы желтым прямоугольником, все остальные окна фермы темные.

Необъяснимое предчувствие близкого несчастья охватывает его, холодное и мягкое, как дождь, тишину нарушает только стук копыт лошади по гравию подъездной дороги. Грохот деревянной ноги, когда он поднимается по ступенькам парадного крыльца, прохлада медной ручки в руке, когда он поворачивает ее и толкает дверь внутрь, в тишину.

Его собственный голос, неуверенный от выпивки и ужаса.

– Эй! Где все? Энн, Энн! Я вернулся.

Синий огонь его спички, запах серы и парафина (он зажег лампу), лихорадочный стук деревянной ноги в коридоре.

– Энн! Энн, где ты?

Энн, его жена, лежит на кровати в темной комнате, обнаженная; она быстро отворачивается от света, но он успевает увидеть ее мертвеннобледное лицо с распухшими, в синяках губами.

Лампа со стола бросает разбухшие тени на стену, Гарри наклоняется и осторожно прикрывает ее наготу нижними юбками, потом поворачивается к жене.

– Дорогая! Энн, дорогая, что случилось?

Сквозь прореху в рубашке ему видны ее увеличившиеся груди, темные, разбухшие за беременность соски.

– Ты ранена? Кто? Скажи, кто это сделал?

Но она закрывает руками лицо и разбитые губы.

– Дорогая! Бедняжка... Кто это сделал? Один из слуг?

– Нет.

– Скажи, Энн, что случилось?

Она быстро садится, обхватывает его шею и прижимается так, что ее губы оказываются возле его уха.

– Ты знаешь, Гарри. Ты сам знаешь, кто это сделал.

– Нет, клянусь, не знаю. Скажи.

Ее голос напряженный и хриплый от ненависти, произносит одно слово, наполняющее его невероятным ужасом:

– Шон!

– Шон! – громко повторяет он в пустоту. – Шон. О Боже! – и потом свирепо: – Я ненавижу его! Ненавижу! Пусть он умрет, Боже, пусть он умрет!

Гарри закрыл глаза, теряя связь с реальностью, и почувствовал первый приступ головокружения: бренди наконец подействовало в полную силу.

Теперь уже поздно открывать глаза и искать кровать в углу палатки – головокружение началось, и теперь его не сдержать. Острый, кислосладкий вкус бренди заполнил горло, рот и нос.

Глава 20

Когда слуга утром нашел его, Гарри одетый, в грязном мятом мундире, спал на кровати.

Слуга неслышно опустил клапан палатки и принялся разглядывать хозяина, морщась от запаха перегара и рвоты.

– Здорово выпил, колченогий, – без всякого сочувствия произнес он. Потом поднял бутылку и увидел, что в ней еще на дюйм осталось бренди. – Твое проклятое здоровье, пьяница. – Он осушил бутылку, облизал губы и снова заговорил: – Ну хорошо! Пора приводить себя в порядок.

– Оставь меня в покое, – застонал Гарри.

– Уже одиннадцать часов, сэр.

– Оставь меня. Уходи.

– Выпейте кофе, сэр.

– Не хочу. Уходи.

– Я приготовил вам ванну, сэр, и чистый мундир.

– Который час? – неуверенно спросил Гарри.

– Одиннадцать, – терпеливо ответил слуга.