Тони Парсонс - Загадка лондонского Мясника Страница 20

– Чудища, – пожаловалась девочка.

– Ангелочек, – сказал я. – Нет никаких чудищ.

Стэн тоже проснулся и поскуливал в темноте. Выпустив его из клетки, я вернулся в спальню дочери. Щенок прибежал за мной, бесшумно запрыгнул на кровать, и девочка машинально протянула руку, чтобы почесать его за ушком. Стэн успокоил ее, как я бы не смог. Правда, слезы еще катились у нее по щекам.

– Что случилось? – спросил я.

– Я не знаю. Не знаю.

На самом деле мы оба понимали, в чем дело, только не находили слов, чтобы высказать. В жизни Скаут кое-кого не хватало. Неважно, как сильно я любил свою дочь, заполнить пустое место я не мог, сколько бы ни старался. От этой мысли сердце разрывалось. Мне тоже захотелось плакать.

– Не уходи, – попросила Скаут.

Я улыбнулся ей в темноте:

– Я и не собирался.

Стэн тоже никуда не спешил. Он свернулся калачиком под боком у Скаут, поближе к теплу, и я не стал его прогонять. Девочка обняла щенка, точно грелку, и вскоре они уснули. Я посмотрел на часы: вставать слишком рано, ложиться слишком поздно.

Я знал, что не усну, и сидел на кровати, глядя на свою дочку и ее собаку, а ночь медленно текла – такая же, как множество других ночей. Однако сегодня, когда я смотрел на спящего ребенка, эти ранние темные часы стали иными. Сегодня я не чувствовал, что они потрачены впустую.

Десять

Мяснику Бобу исполнилось тридцать, и его фотография в соцсети сменилась другой, постарше. Юношеская дерзость и щегольская шляпа исчезли, во рту вместо сигареты была черная трубка. Теперь Оппенгеймер смотрел в упор, волосы его поредели, в огромных глазах светилось ужасное знание, которого не было раньше.

Разрушитель миров.

Большой экран показывал страницу Боба. Мы смотрели на мониторы ноутбуков, а Гейн вслух читал последнее сообщение:

– «Богатые познали грех. И этого знания они потерять не могут. – Он откинулся на спинку стула. – Убей всех свиней. Тег – убей свиней».

Я уже нашел точную цитату.

– На самом деле Оппенгеймер выразился иначе: физики познали грех.

Гейн кивнул и выругался:

– Я думал, все будет просто. Мы отправили ордер в эту социальную сеть и в течение суток получили данные проверки IP-адресов. Как я и ожидал, у Боба анонимайзер. Не воспользоваться им мог бы только полный идиот. Возможно, у Мясника их даже несколько. Чаще всего после проверки IP я могу обойти эти заслоны. – Детектив покачал головой. – Чаще всего. Но Боб использует улучшенную архитектуру защиты. Так называемую луковую маршрутизацию, какую-то сеть с мощной поддержкой анонимности. Я с такой еще не сталкивался. Она пересылает данные через множество узлов, каждый раз шифруя и дешифруя их. Сеть создана, чтобы обеспечить безопасную работу в Интернете. Например, для активистов, которые пишут о случаях коррупции в государственных органах. Или для людей, живущих в странах с режимом диктатуры. Не для серийных убийц.

– И что это значит? – спросил Мэллори.

– Что Боб хорошо все продумал. В Интернете он оставил точно такие же следы, что и в реальности. То есть никаких.

– Закрой страницу, – сказала Уайтстоун. – Меня уже тошнит от идиотов, которые им восхищаются.

Едва Мясник опубликовал новое сообщение, сеть взорвалась комментариями. На большом экране разворачивался бесконечный свиток фанатских комментариев: тут были и предложения пожениться, и подобострастные комплименты. Гейн ударил по клавише, и все они пропали, а на их месте появилась фотография семерых подростков из Поттерс-Филда.

– Не понимаю, как люди могут его прославлять, – сказала Уайтстоун. – Ведь этот человек – убийца.

Мэллори почти улыбнулся:

– Никто не знает, что его жертвы – бывшие ученики одной школы. Все думают, что он убивает богачей.

После утреннего совещания мы с Мэллори отправились на Гановер-сквер, где возле редакции «Вог» курят худенькие девушки, одетые по последней моде.

Нас ждали в юридической конторе «Баттерфилд, Хант и Вест», что находилась на северной стороне большого зеленого парка. Личный секретарь Салмана Хана пригласила нас в его кабинет и предложила кофе, чай или минеральную воду. От такого богатства выбора мы растерялись. Не успели мы ответить, как хозяин поднялся из-за стола и стал рассказывать, как нам следует выполнять свою работу.

– И это все, что вы могли сделать? – воскликнул он на безупречном английском, в котором лишь чуточку прослеживался индийский акцент. – Плохо! Очень плохо! Двое убитых и никто не арестован? Неслыханно! Я позвоню суперинтенданту Свайр. Мой отец хорошо ее знает. Вы понимаете, чем это грозит?

Мэллори посмотрел на секретаршу, которая все еще ждала в дверях, и вежливо сказал:

– Принесите мне, пожалуйста, чаю, мисс. Немного молока и две ложечки сахара.

Он взглянул на меня.

– А мне кофе, – сказал я. – Маленькую чашку, молока не надо.

Женщина бесшумно закрыла дверь, и мы повернулись к Салману Хану. Тот гневно взирал на нас. Такого рода агрессия иногда встречается у собак, подумалось мне. Они лают не потому, что злы, а потому, что напуганы.

Хан повозмущался еще минуту. Мы дали ему выпустить пар. По работе часто приходится говорить с людьми, которые чего-то боятся – что попадут в неприятности, что кто-то ранит их чувства. Однако я никогда не видел такого ужаса. Хан вел себя, как тот, кто боится, что ему перережут горло.

Когда он умолк, Мэллори со своей обычной мягкостью представился, и мы показали удостоверения. Хозяин кабинета рухнул в огромное кожаное кресло, а мы уселись напротив. Пока старший инспектор заверял, что мы уже разрабатываем несколько версий, Хан вертел в пальцах незажженную сигарету. Я наблюдал за ним. В конторе было запрещено курить, однако на столе лежал серебряный портсигар. Юрист теребил сигарету так, будто перебирал четки.

– Мистер Хан, мы понимаем, для вас это тяжелое время, – сказал Мэллори.

– Чем приходить ко мне, – ответил тот, уложив сигарету в ее серебряный гробик, – лучше бы искали убийцу.

– Как вы думаете, почему кто-то решил убить Хьюго Бака и Адама Джонса?

– Потому что оба страдали зависимостью. Один был помешан на сексе, другой пристрастился к наркотикам. Мы с Хьюго крепко дружили. Адам… Адама я не видел лет двадцать. Но они помешались, каждый по-своему. Это их и убило.

Вполне разумное объяснение. Любитель секса и наркоман. Жертвы случая, бессмысленного, иррационального насилия, каковым и является большинство убийств. Очень печально и все такое, но они вели опасную жизнь, за что и поплатились.

Однако теория не объясняла животный ужас Хана.

– Вы знали убитых много лет. Со школы… – подсказал Мэллори.

– Я помню, как мы познакомились с Адамом. – Хан покачал головой. – Нам было по тринадцать лет. Мы вшестером возвращались с поля. Бен, Нэд, Свин Филипс, Джимми Сатклиф, Хьюго и я. Играли в регби. Тогда проводились квалификационные соревнования среди школьных команд. Мы были все грязные, израненные. Видим, стоит Адам в новенькой форме и со своим треклятым гобоем в футляре. Он ждал учителя музыки. И кто-то из нас – по-моему, Свин – сказал: а ну, сыграй нам, не стесняйся. Мы шутили, конечно. Однако Адам вытащил инструмент, одарил нас милейшей улыбкой и сыграл Баха, «Пусть овцы спокойно пасутся». В жизни не слышал такого прекрасного исполнения.

На стенах кабинета висели фотографии. Я встал, чтобы рассмотреть их поближе: всегда полезно узнать, как проявляется человеческое тщеславие.

Хан, одетый в смокинг, с улыбкой принимал награду из рук какого-то мужчины. Хан произносил речь за кафедрой с девизом Поттерс-Филда: «Побеждай или умри». Салман-подросток с братьями Кинг стояли на зеленом поле, а за ними широко улыбался Гай Филипс. Все были в чистеньких белых костюмах для игры в крикет, Свин закинул на плечо клюшку, точно пещерный человек – дубину.

Не было только фотографии семерых мальчишек в военной форме.

– Могу я вам чем-то помочь? – резко спросил Хан.

– Вы часто навещаете бывшую школу? – спросил я с улыбкой.

Мои чары его не тронули.

– Я беседую с мальчиками, бываю на разных мероприятиях. У меня там остались друзья. Среди преподавателей. Моя фирма занимается благотворительностью, поддерживает военных, и школа нам помогает. А почему вы спрашиваете?

– Золотое было время. Правда, сэр?

– Что верно, то верно.

Среди фотографий висела одинокая картина. Тихий уголок, каньон из офисных зданий, подернутых солнечной дымкой, – таким видишь город во сне или когда вспоминаешь его вдали от дома. На улице ни души. Я уже знал, какой будет подпись. Работы этого художника я видел у Хьюго Бака и родителей Джонса. Тот самый js.

– Джеймс Сатклиф, – сказал я.

– Джеймс был гением, – ответил Хан. – Он мог подняться выше, чем кто-либо из нас.