Виктор Пронин - Будет немножко больно (Женщина по средам) Страница 20

— А простых двадцать. Да, двадцать штук, — повторил старик, будто уверился в правильности своих подсчетов.

— С запасом берешь? — усмехнулся Саша.

— Жизнь продолжается, — старик развел руками в стороны. — Кто его знает, с чем завтра придется столкнуться...

— Хозяйственный ты мужик.

— Всю жизнь запасался, лишнее приходилось брать... Хлеб, соль, спички, керосин, макароны... Теперь вот и до патронов дело дошло. А завтра, глядишь, и в самом деле пушка понадобится, — невесело усмехнулся старик.

— Ничего, — успокоил его появившийся в дверях Гена. — Понадобится — обращайся. Выручим.

— Неужели пушку достанете?

— Запросто. А заплатишь — и к месту доставим. И цель поразим. И возьмем недорого.

— Но это чуть позже... А сейчас сколько возьмете?

— Как и договаривались... Восемь тысяч.

— Это как?! — вскинулся старик.

— Смугляночка — пять тысяч? Пять. Десять штук разрывных по сотне... Тысяча? Итого, шесть. Десять штук простых ты уже использовал? Еще двести. Двадцать заказал — еще четыреста... Правильно? Всего получается шесть шестьсот. Глушитель... Тебе ведь нужен глушитель? Нужен. Без него нельзя. А он тянет на тысячу долларов.

— Откуда же еще четыреста? — возмутился старик.

— А за науку? А использование помещения? — Саша с улыбкой обвел взглядом тир. — А машина, бензин, водительские услуги...

— Хватит, — остановил его старик. — Договорились.

Вроде, все получилось, все состоялось. Старик сидел у окна в плацкартном вагоне поезда и неотрывно смотрел на проносящиеся мимо слабые огоньки полустанков, деревень, отдельных вросших в землю домиков, время от времени возникающих в синих сумерках. Вспоминая столь долгий сегодняшний день, он содрогался, только сейчас сознавая ту опасность, которой подвергался едва ли не на каждом шагу. Какие силы или какое отчаяние заставили его подняться в крытый кузов грузовика? Откуда взялась отвага, чтобы в пустынном месте сесть в машину к незнакомым людям, занимающимся к тому же преступным промыслом — торговле оружием? А подвал?

Господи! А подвал?!

И он, старый и совершенно беспомощный человек, шагнул в его темную, сырую глубину, хотя прекрасно знал, что может никогда не выйти оттуда...

А камера хранения на Курском вокзале, отсчитывание денег, опасливое озирание по сторонам...

Сидя у темного окна, отгородившись ладонью от соседей, не зная их и не желая знать, старик вспоминал прошедший день и ужасался. Только теперь он осознал, насколько великодушно поступили с ним торговцы оружием. Ведь могли и на вокзале дать по темечку, оттащить в сторону и уйти с винтовкой и с деньгами... И никто, ни один пассажир не вмешался бы, ни один милиционер не полюбопытствовал бы, что случилось со стариком, и что за люди волокут его в укромный угол...

В вагоне никто не обращал на него внимания — пожилой, молчаливый человек, вжавшийся в угол у окна, с хозяйственной сумкой, засунутой поглубже под лавку. Внимательный человек мог бы заметить, что в сумке лежит пакет кефира, мятый хлебный батон — купленный на привокзальной площади у такой же старухи, как и он сам. На крючок у двери старик повесил замусоленную кепку с надломленным козырьком — наверняка эта кепка служила ему не меньше десятка лет. Очень уж любопытный попутчик заметил бы в сумке залатанный рукав старого свитера, какой-то сверток, завернутый в старую мятую газету. Что в нем могло оказаться? Какие-нибудь семена, кусок вареной колбасы, плавленый сырок, а то и початая бутылка с домашним самогоном...

Такая примерно сумка стояла в ногах у старика.

Правда, были в ней еще три тысячи долларов, которые он готов был истратить, но удалось сохранить. Лежали доллары в неприметной щели сумки, и, право же, надо было иметь немало мужества, чтобы решиться сунуть пальцы в эту щель. А еще в стариковской сумке лежали три десятка патронов, из них десяток — с разрывными пулями, от которых голова, по заверению торговцев, разлеталась, как воздушный шарик, прижженный горящей сигаретой.

И еще один груз был у старика — связка садового инструмента. Его он забросил на верхнюю полку, чтобы грабли, тяпка и лопата никому не мешали. В связке был еще один предмет, завернутый в белую тряпицу. Знающий человек, поразмыслив, мог бы предположить что это коса, купленная в хозяйственном магазине, черенок от лопаты, топорище... Старик забросил связку на полку так небрежно и продуманно, что снизу можно было увидеть только ржавые грабли да помятый срез тяпки с подсохшими комьями земли.

Хотя ничего не представлял собой этот стариковский сверток, хозяин все-таки время от времени бросал на него бдительный взгляд. Оно и понятно — для такого старика и тяпка с граблями представляет ценность, конечно же, он опасается, чтобы не сперли случайные попутчики, а что спереть могут, это все мы знаем...

Взгляни на старика сейчас человек, который хорошо знал его прежде, наверняка заметил бы — изменился Иван Федорович. Постарел, что ли... Что-то вроде убогости можно было заметить и в его седой щетине, выросшей за последние три дня, и сидел он, будто больше всего боялся причинить кому-то неудобство, и от разговоров в купе уклонялся, даже если к нему обращались. Этакое затюканное создание, Божья тварь, доживающая последние свои деньки на грешной земле. Пьет кефир маленькими глоточками, отламывает ломтики от несчастного своего батона, стараясь ухватить мякиш, видно, для корочки зубов-то маловато...

Но стоило присмотреться более пристально, то можно было бы заметить, заподозрить, что притворяется старик, придуривается. И зубы у него на месте, свои зубы, не вставные, не из белого пенсионерского металла. И руки не дрожат, нет в них старческой немощи, мелкой дрожи, крепкие еще руки у старика. И на верхнюю полку бросает он взгляд далеко не подслеповатый, острый взгляд бросает, ясный, даже горделивый. С достоинством старик, подумал бы человек проницательный и неглупый.

Когда подвыпивший сосед долго и бестолково трепался о чем-то, посылая в вагонное пространство словечки далеко не печатные, старик не сдержался и слегка выглянул из своей старческой роли, покинул ее ненадолго...

— Хватит материться-то! — сказал он неожиданно и резко.

— А что, уши ломит? — добродушно осклабился парень.

— Ломит!

— Пойди в тамбур, проветрись…

— Оглянись! Не один едешь! Глоток выпьет, понимаешь, а вони от него, будто литр проглотил.

— А откуда тебе, папаша, известно, сколько я проглотил?

— Дано мне это! Понял?! От Бога дано видеть и знать, кто, сколько и чего проглотил. И чего от него ждать.

— И чего же от меня ждать?

— Ничего хорошего. Вонь, дурь, пьянь.

— Ха! — произнес парень — потный, жирный и какой-то весь мокреющий. — Ха, — повторил он уже потише и обиженно смолк. Оглянулся по сторонам, пытаясь привлечь на свою сторону союзников, но все отворачивались и он сник окончательно. — Был бы ты, папаша, помоложе... Поговорили бы мы с тобой...

— А я и в этом возрасте могу поговорить.

— Ха... Какие мы нежные да обходительные, — и он кряхтя полез на вторую полку, где вскорости и захрапел.

А старик опять отвернулся к окну и смотрел, не отрываясь, на несущуюся вслед за поездом луну, ущербную уже луну, не такую полную да круглую, какой она была совсем недавно. И только поздним вечером, почти ночью, когда весь вагон уже спал, когда из каждого отсека доносились разноголосые похрапывания, постанывания, попукивания, старик поднял с пола свою сумку, положил ее в изголовье, накрыл подушкой в какой-то грязной, влажной наволочке, постелил такую же простыню, лег не раздеваясь, тяжко вздохнул, словно вытолкнул из себя сегодняшние треволнения, и со стоном закрыл глаза.

Едва Катя открыла дверь, он сразу догадался — только что из ванной. Мокрые волосы, капли воды на лице, влажные следы в коридоре. И опять сердце его болезненно сжалось — неужели не понимает она, что это ненормально, что невозможно отмыться водой, что другие средства нужны... “Поплыла девка”, — горько подумал старик.

— Деда! — Катя радостно бросилась ему на шею, обняла, поцеловала в небритую щеку. — Наконец-то! А то я здесь совсем ошалела от тоски и одиночества!

— Все в порядке, все в порядке, — он легонько похлопал ее по спине. — Какие новости? — Старик поставил в угол за вешалку связку инструментов, прикрыв их плащом, сумку тоже запихнул поглубже, чтоб не бросалась в глаза.

— Новости? Предки мои звонили... Скоро приедут. Во всяком случае так сказали.

— Откуда звонили?

— Я и не поняла... То ли из Бреста, то ли из Хабаровска... На вокзале сидят, погоды ждут... Таможенники их там круто обобрали, но, говорят, кое-что осталось.

— Если осталось, это хорошо, — старик взял Катю под локоть, завел ее на кухню, чтоб не успела она заинтересоваться его сумкой, свертком. — Никто не заходил?

— Ой! — Катя прижала ладони к щекам. — Чуть не забыла... Тут такое...