Хавьер Сьерра - Тайная вечеря Страница 20

19

— Когда мне можно будет взглянуть на «Тайную вечерю»? — взмолился я.

Бенедетто улыбнулся:

— Если хотите, прямо сейчас. Она перед вами. Все, что вам нужно сделать, — это открыть глаза.

Сначала я не знал, куда смотреть. Единственной картиной, которую я мог различить в этой пахнущей пылью и сыростью трапезной, было изображение Марии Магдалины на южной стене залы. Мария горько плакала, обхватив подножие креста с распятым Христом, под восхищенным взглядом святого Доминика. Она преклонила колени на прямоугольном камне с надписью «Iо Donatvs Montorfanv P.» [29]. Я никогда прежде не слыхал этого имени.

— Это работа маэстро Монторфано, — развеял мои сомнения Банделло. — Он закончил эту благочестивую картину почти два года назад. Но это не то, что вы хотели увидеть.

С этими словами приор указал на противоположную стену. История с картами и тайной книгой так увлекла меня, что я был почти не способен воспринимать то, что видели мои глаза. Северную часть трапезной почти полностью закрывали доски. Тем не менее скудного освещения, падавшего на стену, хватило, чтобы я застыл в изумлении. Судите сами: за грудой ящиков и коробок, между перекладинами огромных деревянных лесов угадывалась... еще одна зала! Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что это иллюзия. Но какая! За длинным прямоугольным столом, похожим на тот, что привлек мое внимание у входа, в непринужденных позах расположились тринадцать человек. На их лицах застыло оживление: казалось, они разыгрывают перед нами театральное представление. Они не были комичны, упаси Господь, просто это были самые реалистичные портреты Иисуса и его учеников, которые я когда-либо видел. Еще были трудно различимы некоторые лица, в том числе лицо самого Назаретянина, но все собрание выглядело почти законченным, и люди на фреске... дышали.

— Так что? Вы увидели ее? Вам видно, что находится там, за лесами?

Я сглотнул слюну, прежде чем кивнуть.

Падре Бенедетто самодовольно улыбнулся и ободряюще коснулся моего плеча, приглашая подойти ближе к этой волшебной стене.

— Не стесняйтесь, взгляните поближе. Это та самая Opus Diaboli, относительно которой я пытался вас предостеречь. Соблазнительная, как змий в райском саду, и столь же ядовитая...

Невозможно передать словами, что я чувствовал в этот момент. У меня сложилось впечатление, словно я созерцаю нечто недозволенное — застывшее изображение события, происшедшего пятнадцать веков назад, которое Леонардо удалось обессмертить, передав его с непостижимым реализмом. Я не спрашивал себя, почему кривой монах называл это творение «творением дьявола» — больше оно походило на дело рук ангелов. Я двинулся к картинe как завороженный, поглощенный своими ощущениями и не глядя под ноги. По мере приближения фреска все больше и больше оживала. О Святой Иисусе! Внезапно я понял, для чего был нужен стол, накрытый посреди этого хаоса: скатерть, кувшины, большие хрустальные вазы и даже керамические блюда располагались на стене двумя метрами выше в том же порядке, не утратив при этом своей реальности. А ученики? Чьи лица вдохновили художника? Откуда он взял эти одежды?

— Если желаете, брат Августин, мы можем подняться па леса, чтобы разглядеть картину поближе. Не думаю, что маэстро Леонардо придет сегодня навестить свое творение...

«Конечно, хочу», — подумал я.

— Вы тотчас обнаружите, что чем ближе подходите, тем меньше воспринимаете. — Приор злорадно улыбнулся. — Все происходит совсем не так, как с другими картинами: если подойти к ней достаточно близко, теряется восприятие целого, голова начинает кружиться и вы не можете различить ни одного мазка кисти, который помог бы понять, что изображено на картине.

— Еще одно доказательство ереси! — пробасил одноглазый. — Этот человек чародей!

Я не знал, что им ответить. В течение нескольких мгновений, а может и минут, — мне трудно сказать, я был не в состоянии оторвать взгляд от самых изумительных образов, которые когда-либо видел. Здесь не было ни границ, ни линий, ни следов шпателя, ни набросков углем. Но какое это имело значение? Работа была далека от завершения: силуэты двух апостолов едва виднелись на стене, на лице Иисуса отсутствовало какое-либо выражение, а еще три фигуры не были окрашены. Но, несмотря на это, я чувствовал себя так, будто находился внутри и был участником этого таинства. Банделло подождал немного и решил, что пора возвращать меня к реальности.

— Скажите, пожалуйста, брат Августин, с вашей проницательностью, которая произвела такое впечатление на брата Александра, неужели вы до сих пор не заметили ничего странного на этой картине?

— Нет, я не знаю, о чем вы говорите, приор.

— Бросьте, падре. Вы нас не проведете. Вы же согласились помочь нам с нашей загадкой. Если нам удастся связать неточности, обнаруженные на этой картине, с содержанием одной запрещенной книги, мы сможем задержать Леонардо и обвинить его в том, что он в поисках вдохновения вновь взялся за апокрифические источники. Мы бы покончили с ним.

Приор помедлил немного и продолжил.

— Я дам вам подсказку. Разве вы не отметили отсутствие нимбов над головами апостолов и самого Иисуса? Вы ведь не станете утверждать, что в христианском искусстве это принято!

О Святой Боже! Виченцо Банделло был прав. Моя глупость не имела границ. Я был так потрясен необычайной реалистичностью персонажей, что не обратил внимания на такое вопиющее нарушение.

— А что скажете о евхаристии? — опять бранчливо вмешался кривой. — Если это и в самом деле Тайная вечеря, почему перед Иисусом нет хлеба и вина, которые он должен освящать? А где святой Грааль с драгоценной искупительной кровью? И почему его миска пуста? Еретик! Мы имеем дело с еретиком.

— На что вы намекаете, братья? Что маэстро не следовал библейскому тексту при написании картины?

Мне показалось, я опять слышу рассказ брата Александра об изображении Мадонны, написанном Леонардо для братьев-францисканцев. Тогда Леонардо тоже пропустил мимо ушей все просьбы своих заказчиков и пренебрег библейскими сюжетами. Поэтому мой вопрос, видимо, показался им наивным:

— Вы его спрашивали, почему он так поступает?

— Разумеется, — ответил приор. — Он только смеется нам в лицо и называет простофилями. Говорит, что в его обязанности не входит помогать нам интерпретировать его «Вечерю». Можете себе представить? Этот хитрец время от времени заглядывает сюда, чтобы сделать пару мазков по одному из своих апостолов, посидеть несколько часов, размышляя над уже сделанным, но не желает удостоить нас объяснениями странностей своего произведения.

— Но он хотя бы ссылается на какие-либо евангельские эпизоды? — спросил я, предвидя ответ.

— А на какие? — в голосе одноглазого монаха звучало ехидство. — Вы знаете Евангелия не хуже меня. Поэтому скажите мне, где в Евангелиях упоминается Петр с ножом в руке или Иуда и Христос, протягивающие руки к одной тарелке... Вы не найдете там ничего подобного. Никогда.

— Ну, тогда потребуйте объяснений.

— Он уходит от объяснений. Говорит, что отчитывается только перед герцогом, который оплачивает этот заказ.

— Вы хотите сказать, что он приходит и уходит, когда ему заблагорассудится?

— И с кем заблагорассудится. Иногда он приводит сюда даже придворных дам, на которых хочет произвести впечатление.

— Прошу простить мне мою дерзость, брат Бенедетто, но, несмотря на беспокойство, которое вам, как ревностному служителю веры, должно быть, доставляет подобное поведение, это еще не основание для обвинения кого-либо в ереси.

— Как это не основание? Вам всего этого недостаточно? Недостаточно Христа без атрибутов божественности, Тайной вечери без евхаристии, святого Петра с кинжалом, неизвестно на кого собирающегося напасть?

Бенедетто наморщил покрасневший от негодования нос. Он был возмущен услышанным. Приор попытался вмешаться:

— Я вижу, вы не понимаете, о чем идет речь.

— Нет, — ответил я.

— Брат Бенедетто имеет в виду следующее: хотя вам и кажется, что это изумительное отображение пасхальных событий, возможно, это не совсем так. Я видел за работой многих художников, выполняющих подобные заказы, хотя, конечно, не таких амбициозных, но я отказываюсь понимать, что за бесовщину Леонардо задумал в моей обители. — Приор сделал ударение на слове «моей», чтобы подчеркнуть, насколько его задевало происходящее. Затем он схватил меня за рукав сутаны и продолжил замогильным голосом: — Мы опасаемся, брат, что художник герцога насмехается над нашей верой и Церковью, и, если мы не подберем ключ к его картине, эта насмешка останется здесь навсегда как символ нашей глупости. Для этого нам и нужна ваша помощь, падре Лейр.

Слова падре Банделло эхом прокатились по огромному залу. Не дав опомниться, циклоп потащил меня под леса, откуда было лучше видно всех участников «Вечери».