Ингер Фриманссон - Доброй ночи, любовь моя Страница 20

Коробочек с пастилками хватило на всю дорогу до кладбища.

– А что мы будем делать там? – поинтересовалась Жюстина.

– Маму твою навестим.

С некоторым усилием мы открыли тяжелую чугунную калитку, но закрыть за собой не смогли, Жюстина точно знала, где находится могила, она повела нас сначала прямо, а потом направо. Каменное надгробие было высоким, на нем было написано имя, но ничего больше я не помню.

– Интересно, как она сейчас выглядит? – сказала я. – Там небось одни кости остались. И куча волос. Говорят, что у мертвецов в гробу волосы растут. Волосы и ногти.

Мы приложили ладони козырьком, заслоняясь от солнца, и нам вдруг почудилось, что к нам тянутся руки скелетов. Йилл даже завопила, отчего мы подпрыгнули. Она порой бывала слегка нервная.

– Я не хочу быть скелетом! – кричала Йилл. – Я не хочу, чтобы у меня ногти росли!

– Никто не хочет, – заметила я.

Жюстина сказала:

– Внутри человека должен быть скелет, иначе мы все обвалимся.

Мы пошли к белому зданию, которое стояло в глубине кладбища. За нами шаркал какой-то дядька с граблями, чистил дорожку.

– Это дом мертвых, – сказала я. – Там лежат трупы, которые будут хоронить, лежат и ждут своей очереди.

Дядька перестал убирать дорожки и что-то прокричал нам. Мы сделали вид, что не слышим. Спрятались за зеленой изгородью. Сидели и наблюдали, как он нас высматривает. Прошло порядочно времени, а потом он убрал свои грабли и ушел. Он вышел через калитку и аккуратно закрыл ее за собой. Мы остались на кладбище одни.

Около дома мертвых стояла бочка. Обычная бочка для сбора дождевой воды. Я заглянула в нее и увидела, что она полна воды, а края заросли скользкой плесенью.

– Давайте поиграем в рыбку, – предложила я, догадываясь, что Йилл вот-вот запросится домой.

– Как это – в рыбку? – удивилась Жюстина.

– В аквариуме, – пояснила я. – Бочка будет нашим аквариумом.

Йилл сказала:

– Нам же здесь играть нельзя.

– Но ведь дядька тот ушел.

Было очень тихо, лишь ветер шуршал листьями берез, но птиц было не слышно. Должно быть, уже улетели в теплые страны. Я все это так ясно помню. Даже странно. Мне ведь всего семь лет было.

– Жюстина будет рыбкой, – сказала я и увидела, что та собралась было запротестовать, а потом сжалась, словно ей нужно было взять разбег, чтобы согласиться.

– Мне раздеваться? – только и спросила она.

– Как думаешь, Йилл? Ей раздеваться?

Йилл закусила губу и кивнула. Затем она хихикнула, была у нее такая привычка – внезапно на нее накатывал приступ сдавленного смеха. Я тоже хихикнула. Мы велели Жюстине раздеться, и она разделась. Вообще-то она могла не раздеваться, никто ведь ее не неволил. А может, ей это нравилось? Может, ей нравилось и когда Флора сажала ее в бельевой бак? Иначе бы она не рассказывала нам об этом с такой гордостью.

Когда она сняла трусы, я заметила на них влажный след. Кожа у нее вся покрылась пупырышками. Она не смогла влезть в бочку сама. Нам пришлось ей помочь. Вода заплескалась, как только Жюстина скользнула в бочку. Она вскрикнула, когда холодная вода коснулась ее голого живота.

– Теперь ты – наша рыбка, – заявила я.

Она немного поплескалась, будто плавала понарошку.

– Мы тебя будем кормить... Что рыбки едят?

– Вроде... червяков.

Тут с Жюстиной что-то произошло, она распрямилась и встала в воде, точно палочка, глаза ее широко распахнулись.

– Не надо червей! Обещай! Я не такая рыбка, я только листья ем.

Мы нарвали немного листьев с кустов и высыпали на нее в бочку. Она успокоилась. Волосы у нее были мокрые, зубы уже постукивали от холода.

Я не знаю, откуда во мне тогда это взялось, не знаю, я ведь была просто ребенком, мне всего семь лет было. Только я вдруг заметила шланг, висевший на стене здания, я размотала его на пару витков и повернула кран.

– Надо тебе воды в аквариум подлить, – сказала я Жюстине, а она запрыгала вверх-вниз в знак протеста.

Я думала об этом позже, мне правда захотелось увидеть, как вода достает ей до подбородка, да, даже до рта и носа. Я знаю, что я думала, что она может утонуть, но это словно меня не касалось. Или даже было как-то интересно, как такое случается. Как люди тонут. Я перекинула шланг через край бочки.

Сначала она немного покричала, пошлепала руками вокруг себя, а потом застыла и просто стояла в бочке. Я не могла удержаться и направила шланг ей на голову. Вода заструилась по лицу, затекая в уголки рта. Потом-то я думала, что ей, наверное, было довольно холодно. Вода уже доставала ей до подбородка.

– Закрой кран! – крикнула Йилл.

Но я словно не могла себя заставить.

Йилл повторила:

– Закрой кран, Берит, закрой!

Я не реагировала, поэтому она сама кинулась к крану и закрутила. Жюстину уже била крупная дрожь.

Я отошла в сторонку, поразмышляла. Подобрала валяющуюся на земле палку.

Сунула ее в бочку.

– Смотри, я рыбку ловлю!

Йилл тоже прискакала с веткой.

– У кого клюнет! – закричала я. – Посмотрим, у кого раньше клюнет!

Я думала, что Жюстина ухватится за наши палки, и тогда мы ее вытащим, и она сможет одеться. Но она не схватилась. Стояла по горло в холодной воде и дулась. Я ткнула ее веткой в ухо. Йилл взглянула на меня и тоже ткнула.

Если бы Жюстина хоть заплакала.

Помню, как мы с Йилл услышали шаги по гравию, побросали свои ветки и убежали. Боже, как мы мчались вниз по холму, где сейчас лежит мемориальная роща, прямо через калитку, направо в лес, а там кинулись на землю и зарылись в мох. Я не помню, чтобы мы вообще думали про Жюстину, что там с ней, как она, не поранили ли мы ее. Единственное, о чем мы беспокоились, что если она проговорится, то мы вляпались.

Берит не могла заснуть. Светящийся в темноте циферблат показывал половину первого. Тор лежал, повернув лицо в ее сторону, он тяжело и громко храпел. Она встала. В шкафчике в ванной должны быть какие-нибудь успокоительные таблетки, один раз ей выписали «субрил» от нервов, но она так и не раскрыла упаковку. Да. Вот он. Вполне возможно, что лекарство просрочено, она не видела без очков. Она сунула пару маленьких белых таблеток в рот, проглотила, запив водой из стаканчика для зубной щетки.

Глава 13

Квартира Ханса-Петера была расположена на улице Фюрспансгатан, из нее открывался вид на местное кладбище. В ночь Всех Святых он обычно зажигал две свечи и стоял у окна гостиной. Там, за окном, в тумане мерцали зажженные в эту ночь светильники на могилах. В этот день единственный раз в году все места на стоянке были заняты и машины выстраивались вдоль дороги на Сандвик.

Тогда, в ноябре, когда темнота плащом накрывала город и страну, он, как правило, вспоминал сестру. Сейчас ей исполнилось бы тридцать восемь, она была бы пышной мамой двоих детей, быть может, воспитательницей детского сада или владелицей какой-нибудь лавки «Здоровье». Так он ее себе воображал. Они с мужем вполне могли бы жить на вилле в районе Стувста, недалеко от родителей. Ой, как мать радовалась бы!

Этим утром его разбудил скрежет снегоуборочной машины, ползавшей взад-вперед и сгребавшей снег с тротуаров. Виски сжимала слабая боль. Он не смог заснуть, когда вернулся домой под утро, лежал в полудреме, мерещилось что-то странное, больное. Который час? Половина одиннадцатого. Пора одеваться.

Кладбище за окном укрывал снег, похожий на толстый слой взбитых сливок. Ханс-Петер сварил кофе, приготовил пару бутербродов с хрустящими хлебцами, ветчиной и ломтиками помидора, посолил, посыпал перцем. Сел возле кухонного стола, пролистал газету.

В газете было много чего про какую-то женщину из Техаса, которую этой ночью должны были казнить путем смертельной инъекции. Ее звали Карла Фэй Тукер, она была осуждена за убийство. Ровесница его сестры. У Карлы Фэй Тукер были густые волосы и красивые спокойные глаза. В статье говорилось, что она обратилась к религии и раскаялась. Даже Папа Римский просил о ее помиловании, но ее, скорее всего, не помиловали, и в час ночи ее привязали ремнями к носилкам в камере смертников, и как раз когда он сам сидел в каморке портье, исполнитель казни закатал ей рукав, нашел вену и впрыснул ядовитую жидкость.

Каждому дана его жизнь, и надо попытаться самому из нее что-то сделать, думал Ханс-Петер. Карла Фэй Тукер попыталась, когда было уже поздно.

Он все еще чувствовал себя подавленным. С ним такое случалось раза два в год, это не была депрессия, депрессия представлялась ему тяжелее, глубже, труднее. Нет, это была какая-то необъяснимая тоска. От похожести дней, суток, от однообразия.

Наверное, долгая прогулка поможет избавиться от мрачных мыслей. Он зашнуровал зимние ботинки с теплыми стельками, надел анорак, который когда-то подарила на день рождения Лив, куртка была все еще ничего, хотя и куплена страшно давно. Она была не особо теплая, зато хорошо защищала от ветра, и если надеть толстый свитер, то можно не бояться замерзнуть. Он обычно опрыскивал ее водоотталкивающей жидкостью после каждой стирки, и ему казалось, что это помогает.