Александр Бородыня - Зона поражения Страница 20

«Теперь я могу позвонить, — уже позаимствовав у сухонького дрожащего старичка жетон и сняв трубку, соображал он. — Но кому? Домой? Дома они думают, что я умер. Наверное, уже съездили, договорились об отпевании в церкви. Произведение искусства, изготовленное из какого-то нечистого бесхозного трупа еще теперь будут по всем правилам отпевать в храме божьем, будут свечи ставить за упокой души под моим именем. В гараж? Это зачем я буду звонить в гараж? Что я им скажу? — И вдруг в памяти всплыл, казалось, давно утерянный, забытый телефон. — Интересно, он в Киеве сейчас? Вроде у него здесь мать была? Сколько я его не видел? Глупо. Но как-то я должен воспользоваться этим последним телефонным звонком».

От звука голоса, вдруг возникшего в телефонной трубке, у него даже что-то больно шевельнулось в груди, перехватило дыхание.

— Лейтенант? — выдохнул он, другого слова просто не нашлось.

— Вам кого? — жестко отозвалось в трубке.

— Не узнал меня, лейтенант. Не узнал! Нехорошо старых друзей забывать, нехорошо. — Он с трудом справлялся с дыханием. — Ну, ты теперь, я слышал, большой человек…

— Кто говорит?

— Макарушка, это же я! Ну я, Макс! Помнишь Чехословакию? Градусник, зеркальце?

— Максим?

— Ну наконец-то. А я уж думал, вообще боевого друга позабыл, журналист!

— Да, неожиданно как-то получилось. — В голосе Макара обозначилась знакомая нотка, очень он не любил попадать в неловкое положение. — Я здесь случайно. Приехал на несколько дней. Сижу, понимаешь, над статьей, и вдруг звонок. Ты вообще как сам-то, жив? Тянет чешская пуля?

— Был жив! — Максим со всею ясностью почувствовал, как потянуло в боку.

Старичок, давший ему жетон, изо всех сил судорожно бил по другому телефону-автомату маленьким желтым кулачком, было слышно, как в автомате зазвенели, посыпались монетки. Старичок просто заходился от боли.

— Ну это не важно, — выдохнул в трубку Максим Данилович. — Я просто так позвонил, вроде отметиться. Прощай, лейтенант.

— Погоди! Погоди, не бросай трубку-то. Ты откуда звонишь? Макс! Макс, ты меня слышишь?

Старичок перестал колотить по автомату, он повернул голову и смотрел на Максима Даниловича такими страшными от боли глазами, что и вытерпеть и отвернуться одинаково невозможно.

«Через пару недель я таким же стану… — подумал он. — Хорошо! — Зубы сами сцепились, как от ярости. — Хорошо, что на работу устроился! Повеселиться можно будет перед смертью. Отвлекусь. Ольку обеспечу!»

— Из больницы! — сказал он в трубку. — Рак у меня, лейтенант. Так что прощай. Зря я тебе позвонил. Не надо было. Зачем, спрашивается, потревожил чужого человека? Прощай, не держи зла, лейтенант.

9

Вернувшись в палату, он разделся, выключил все еще гудящее радио и, надавив на рычаг кровати, повалился лицом вниз, в подушку. Удивительно, но он заснул, в крови оставалось еще много снотворного. Тяжелый сон пролетел сквозь сознание, как огромный черный паровоз, прогудел. Очнулся он от голоса Алевтины:

— Пора! Просыпайтесь, Максим Данилович, у нас на все про все с вами пятнадцать минут.

Пока он одевался, Алевтина бросила на свободную постель шикарную меховую куртку, которую принесла с собой. Она заперла изнутри дверь палаты, достала и разложила на столе новые документы. Все они были уже с его фотографией и на чужое имя. Паспорт, военный билет, трудовая книжка. Несколько непонятного вида пропусков, два конверта, один большой, величиной с иллюстрированный журнал, другой стандартный, маленький, с эмблемой Аэрофлота. На большом ничего написано не было, на маленьком — вероятно, почерком главного — только два слова: личная инструкция.

— Здесь маршрут, — сказала Алевтина, указывая на маленький конверт. — При въезде в тридцатикилометровую зону будет заброшенное кафе, там вы возьмете пассажиров. Они будут голосовать, не перепутаете. Парень в черной куртке и две женщины. В инструкции это все написано.

— Ничего не понимаю! — сказал Максим Данилович, уже повязывая галстук. — Куда я еду, зачем? Может быть, ты мне все-таки толком объяснишь?

Алевтина задумчиво посмотрела на него, глаза медсестры вспыхнули на секунду.

— Значит, он тебе вообще ничего не сказал?

— Нет, не сказал.

— Вот сволочь. — Она прикусила губу. — Ну ладно, все просто. Сейчас ты оденешься и выйдешь из клиники. У второго корпуса будет стоять «Лендровер», номерной знак КИВ 87–67, ключи в замке. В бардачке лежит пистолет, ты его не трогай, он не для тебя, там же техпаспорт на машину и папиросы твои «Север». Поедешь по маршруту, указанному в конверте

— Далеко поеду-то? — улыбаясь, спросил Максим Данилович. — Может, вы и сами толком не знаете?

— Не до шуток! — Алевтина сняла с руки свои часы и сама застегнула их на его запястье. — Машина уже должна быть на месте. Это тебе, чтобы следил за временем.

— Хорошо! — сказал он. — Но, если честно, скажи, зачем врать-то было?

Она удивленно взглянула на него.

— Ты же сказала, что я умру через три недели, а у меня вон еще сколько времени. Целых два месяца, и это как минимум!

— Извини! — сказала она, и губы ее сильно сжались. — Я действовала строго по инструкции. Мое дело было тебя напугать.

— Должен сказать, у тебя это неплохо получилось.

— Да уж, стараемся!

— Умно! — сказал он. — До последней минуты ни слова, только намеки, а тут сразу и поезжай. Пока ты мне толком не скажешь, что я должен вывозить из зараженной зоны, честное слово, с места не сойду!

Он взял медсестру за руку и сдавил ее мягкую ладонь в своей ладони, так, чтобы Алевтине стало больно.

— В инструкции все написано. — Она попыталась вырвать руку, но он удержал, сдавил еще чуть посильнее. — Пусти! — вскрикнула Алевтина. — Ты не один там будешь. Там группа. Вы должны вывезти какие-то ценные вещи для продажи.

— И все?

— Не знаю! Пусти руку, пальцы дрожать будут, я уколы делать не смогу. Пусти!

— Значит, только барахло? — с сомнением спросил Максим Данилович, ослабляя хватку и позволяя медсестре высвободить пальцы. — Знаешь, Алевтина, что-то не хочется мне из-за какого-то барахла под пули лезть! Не верится мне что-то в такие заработки. Я ведь почему согласился? Я семью свою обеспечить хочу. А тут ерунда какая-то! Барахло!

Наверное, минуту они стояли друг против друга молча, потом медсестра все-таки сдалась.

— Там будет контейнер! — сказала она, сжимая и разжимая побелевшую ладонь. — Что внутри, не могу точно сказать. Он небольшой. Его нужно было доставить еще неделю назад, но не получилось. Сорвалось что-то. — Максим Данилович ожидал увидеть в ее глазах раздражение, но глаза медсестры, подведенные дешевой тушью, как и обычно, были болезненно пустоваты. — Честное слово, больше ничего не знаю, — сказала она. — Мне тебе в общем-то и этого говорить было не надо. А деньги твоя семья получит. Не переживай. Ты не первый. Я сама уже два раза анонимные переводы делала.

«А ведь она, пожалуй, не врет, — подумал он. — Хотя могла бы и промолчать. Расчет идеальный, куда я от них денусь. Они знали, что я пристану, и все, что сказано, и должно было быть сказано, но так, будто под нажимом, неохотно. Сразу было ясно, что стратегическое сырье вывозить будем. Но если бы доктор в первую встречу сказал, то, наверное, я бы вспылил и отказался. А так пойду по инструкции, как козел на веревочке».

10

Больше Максим Данилович не стал задавать вопросов. Он думал, что медсестра посадит его в машину, но Алевтина проводила только до выхода на улицу. В дверях поймала его руку и простилась коротким пожатием. Странная женщина. От этого рукопожатия Максим Данилович на минуту даже ощутил симпатию к ней и пожалел о своей вынужденной жестокости.

Но он тотчас забыл об Алевтине. На указанном месте действительно стоял «Лендровер». Ключи в замке. В бардачке кроме техпаспорта и пистолета оказалась еще и карта автомобильных дорог. Пробуя машину, Максим Данилович испытал удовольствие. Все предусмотрели. Он никогда не думал о подобной машине, но теперь готов был на все что угодно, только бы ее не отняли.

Была глубокая ночь. Часы показывали половину третьего, когда он по радиальной въехал в спящий безмолвный Киев. Прокатил мимо собственных окон, отсалютовал коротким гудком. Испугался, что Ольга вскочит с постели и поднимет занавеску, ведь от кровати до окна только один шаг, и прибавил скорость. Погнал под мигающие желтые светофоры.

Теперь предстояло пройти сто пятьдесят километров по плохой дороге, но настроение у Максима Даниловича совсем уже выровнялось. Пусть старички и старушки умирают тихо, он поработает перед смертью. Нет ничего приятнее напряженной работы перед смертью. О сути этой работы он старался теперь не думать.